ПОЛИНА ОРЫНЯНСКАЯ
Балашиха

БЕЛЫЙ ДЕНЬ

Вот – день. Он бел. Я чувствую покой.
Он – дрожь и тихий звон корпускул света.
Ещё к подушке сон прижат щекой,
но проявитель, налитый в кювету
холодным солнцем, порождает жизнь:
и звук, и смысл, и память – боль и небыль.
И слышно песню – песня дребезжит,
её слова нанизаны на стебель
сухой травы февральских пустырей,
и тянут, тянут за душу бемоли…
Но контуры отчетливей, видней.
Вот – прочерк птицы в заоконной воле,
вот – от берёзы вытянулась тень.
И вдоху тесно – лёгкие малы…
Из эмбриона, семечки, золы
я снова вырастаю в белый день.

ДЫМ

На оббитом кафеле
мокрые следы.
Губы губы плавили
в жаркие меды.

Маялась бесцветная
сонная луна.
Штора билась, ветром ли,
стоном ли полна.

Растекалась полночь и
таяла с краёв…
Сколько дымной горечи
в имени твоём –

как в осеннем городе,
где листву метут.
Повторять бы, господи,
до иссохших губ…

Лай собак у станции.
Капает вода.
Зябнет традесканция.
Воют поезда.

Размывая линии
в профиль и анфас,
лепестками синими
трепыхает газ.

Тени от акации
мечутся в окне.
Ты целуешь пальцы мне.
Пальцы.
Мне.

МОЙ СЛАВНЫЙ С. ИЗ ОСЕННЕЙ ПЕРЕПИСКИ

Ну как твои дела, мой славный С.?
Ты всё ещё питаешь интерес
к надёжно упакованным в стихи
фантазиям? Из этой чепухи
занудного ажурного плетенья
ты всё ещё выманиваешь тени
реальных дней, прожитых впопыхах?

А знаешь ли, как сладко подыхать
средь пробок, новостроек и дождей?
Где ты, как все, навек приговорён
к толпе таких же пасмурных людей
и проклят отплясавшим октябрём.
Тебя впихнут в колоду ли, в рукав –
и крой, кого сумеешь как придётся…
Так и живу. И ты, конечно, прав:
всё суета, и в ней не надо лоций,
поскольку расшибёшься так и так,
принявши свет в тоннеле за маяк…

Вот так, мой милый С., такая жесть.
Но у меня, пойми, хотя бы есть
собака, лес, тропинки и река.
Как фантики в кармане дурака,
все эти травки, бабочки, цветы
и ты…
А у тебя живёт помойный кот.
Сосед орёт. С утра гудит завод.
И в обиходе – боже! – шифоньеры…

Ну что сидишь? Тащи свой тощий зад
на улицу – смотреть, какой закат
над осенью: неоновый на сером…

ПЕРЕЛЁТНОЕ

Ты ищешь смыслы. Слушай, всё тщета.
Без разницы, что ползать, что летать,
пока тепло на солнце и в тенёчке

козявочкам в распаренной траве,
весёлым тараканам в голове
и водомеркам в огородной бочке,

пока жуёт смородину оса,
и слышишь, как блаженный, голоса,
и понимаешь речь цветов и сосен…

Но, только ты настырней, чем осот,
врастёшь в деревню, сад и огород,
тут бац – и осень!

И что? И всё! Давай, лети, пока,
с гусями на привольные юга
и с ласточками в сторону Магриба!

А я жучком залезу под кору.
Дай бог, перезимую, не помру,
и никакого, знаешь, либо – либо.

Лети, лети, не надо глупых поз!
А я себе впаду в анабиоз,
в беспамятство по самые печёнки.

Ты скажешь, сон – бессмыслица и хрень?
Но в нём летают все, кому не лень,
и всюду луг, и бабочки, и пчёлки…

ТАКАЯ ОСЕНЬ

Такая осень, друг, такая осень.
Сто бед. В довесок – горе не беда.
Холодный лес затих многоголосо.
Земля седа.

Ни сны не зреют в пору снегопада,
ни солнца белый пасмурный налив…
А снег тихонько штопает, где надо,
где на разрыв.

Друзей считают осенью, в ненастье,
когда листву срывает и несёт.
А пишут имена на первом насте.
Раз, два… И всё.