АЛЕКСАНДР КАРПЕНКО

ЮБИЛЕЙ УШЕДШЕГО ДРУГА
(Ромашковый привкус разлуки. Поэт Лев Болдов в воспоминаниях, посвящениях. Сборник. Сост. И. Ганжа. –
Симферополь, Форма, 2019)

Книга воспоминаний о Льве Болдове собрана и издана по большому поводу – в этом году Льву исполнилось бы 50 лет. Эта цифра воспринимается очень странно. Трудно поверить, что только 50, хотя человека уже давно с нами нет. Такой же шок, помнится, был у меня, когда мы отмечали 50-летие Виктора Цоя.

Я не сразу сообразил, из какого стихотворения Льва Болдова взяты строчки, которые дали название книге воспоминаний о нём. Вот скажите мне «стихи о Бахе» – сразу вспомню. Вспомню даже «клавиши пробует Бах», вспомню и снежную пудру, которая сыплется с его парика. А вот «ромашковый привкус разлуки» почему-то плохо ассоциируется у меня со стихами Льва о Бахе. Хотя это, на минутку, первая строка стихотворения, и строка великолепная! Книга воспоминаний начинается этим стихотворением, написанным факсимильно рукой самого автора. Ни одной помарочки! Ни одного исправления!

Ромашковый привкус разлуки
Горчит на припухших губах,
А в небе рождаются звуки –
Там клавиши пробует Бах.

И рельсовых стыков стаккато
Стократ повторят поезда.
И алою лентой заката
Повязаны мы навсегда.

А там, в облаках, нахлобучив
Напудренный белый парик,
Таинственный гений созвучий
С органом незримым парит.

И нет ни печали, ни страха.
Откинуты пряди со лба.
Под властными пальцами Баха
Свершается наша судьба.

Он смотрит спокойно и мудро,
Раздвинув на миг облака.
И сыплется снежная пудра
На землю с его парика.

Вот и смотрит на нас теперь Лев «Бахом с небес» – спокойно и мудро. А у всех нас на губах – ромашковый привкус разлуки с замечательным поэтом, который многим из нас приходился хорошим другом. Книгу воспоминаний о Болдове читаешь от начала до конца, не делая предпочтений более известным авторам. Потому как самое важное о жизни Льва может сообщить нам любой человек, вне зависимости от степени своего литературного таланта. Книга даёт нам неоценимую возможность «запасть» на те стихи Болдова, которые раньше по каким-то причинам не обратили на себя внимания. Уж я-то считал себя неплохим знатоком его лирики. Но был посрамлён – я почему-то упустил из виду такую его замечательную вещь, как «Горит моя библиотека».

В предсмертных судорогах века,
В горниле беспросветных дней
Горит моя библиотека –
И я сгораю вместе с ней!

Это апокалиптическое стихотворение навсегда породнило таких разных поэтов, как Блок и Болдов. Книга Ирины Ганжи даёт нам возможность «достроить» «своего», знакомого нам Болдова, другими версиями, нам не известными.

«Лев Болдов обладал даром – не перетягивая одеяла на себя, быть центром. Стоило ему появиться где-либо, будь то наша репетиция или чей-то творческий вечер, всё внимание невольно переключалось на него. Это была какая-то магия, присущая лишь ему одному». (Сергей Былинский).

«В стихах Льва есть главное – абсолютная честность и умение идти до конца, когда это необходимо. А ещё – непродажность, неангажированность, правильная обособоленность от отдельных тёмных персоналий и всего мутного социума. Всё это не должно кануть в Лету, разве что – вместе со всеми нами». (Сергей Геворкян).

Мне кажется, многие друзья «заразились» от Болдова его образной мощью, чуткостью к людям и энергетикой постижения. Многие воспоминания – прекрасные образцы русской литературы, по «гамбургскому» счёту. Авторы книги в чём-то сходятся – например, в том, что Лев «постоянно искал аудиторию». Книга «Ромашковый привкус разлуки» ценна тем, что из общего складывается облик поэта, а частное, но неожиданное, расцвечивает его облик яркими красками. Многие, в том числе и мужчины, ласково называют его в своих воспоминаниях «Лёвушкой».

Многое открыл для себя в этой замечательной книге, составленной вдовой поэта Ириной Ганжой, и я. Оказывается, Болдов начал писать и декламировать собственные стихи ещё в школе. Об этом есть воспоминания Галины Брусницыной, работавшей тогда в школе. Сработало на поэзию и увлечение Льва математикой. Математик Болдов придал стихам поэта Болдова гармонию сфер. Своё замечательное стихотворение о Петербурге Лев, оказывается, считал неудачным и потому практически не читал. А я считаю, что это одна из его вершин, где он «выпрыгивает» из реализма в мистику, всегда сопутствующую этому столичному городу. Жизнь Льва оказалась очень насыщенной. В своё время он примкнул к бардам, а барды вели кочевую жизнь по всей стране. «Цыганская» жизнь с «табором» бардов, безусловно, поспособствовала росту популярности поэта. Барды разнесли его крылатые строки на деках своих гитар.

Ещё одно свидетельство человека, хорошо знавшего Льва. «Лев Болдов – поэт, всегда читающий свои стихи наизусть.Очень домашний и по жизни бродяга. Беспомощный и мощный. Каждую минуту проживающий, как жизнь. Сценарист, выдумщик, мечтатель, высокопарный прозаик. Пронзительный поэт. Всегда прямо держит спину. Умеет возрождаться. Аристократичен. Он не жил, он всегда немного выступал.

Такой спектакль каждого дня. Игра в игру слов. Меткие эпиграммы, острые и очень добрые шутки. Игра в утро, игра в вечер, в прогулку… Игра в жизнь. Лев хотел и искал яркости и наслаждения. Душа его пробивала и отрицала любой быт. Старался не унывать. Помнил добро. Очень верен в дружбе. Не забывал обиды. Прощал. Прощал всем, но не забывал. Эта ранимость сделала его стихи такими кристальными, звонкими, точными, честными в каждой букве. Такими лёгкими и крылатыми, на века. Ответственность за мир и беспечность к себе жили в нём одновременно». (Мария Долинина).

Помогали Льву и маститые поэты Римма Казакова и Кирилл Ковальджи. Это было в начале «нулевых», на заре интернетной эпохи. Однажды я неожиданно встретил Льва на Московской международной книжной выставке-ярмарке. Его представили Кирилл Ковальджи и Татьяна Кузовлева. Пришлись по душе Кириллу Владимировичу и эти пророческие строки молодого поэта:

Этот странный мотив – я приеду сюда умирать.
Коктебельские волны лизнут опустевшие пляжи.
Чья-то тонкая тень на подстилку забытую ляжет,
И горячее время проворно завертится вспять.

Я приеду сюда – где когда-то, мне кажется, жил
И вдыхал эту соль, эту смесь волхованья и лени.
И полуденный жар обжигал мне ступни и колени,
И полуденный ангел, как чайка, над пирсом кружил.

Я приеду сюда, где шашлычный языческий дух
Пропитал черноусых жрецов, раздувающих угли,
Где, карабкаясь вверх, извиваются улочки-угри,
И угрюмый шарманщик от горького пьянства опух.

Этот странный мотив… Я, должно быть, и не уезжал.
Всё вернулось как встарь, на глаза навернувшись слезами.
Вот возницы лихие с тяжёлыми едут возами,
Чтоб приморский базар как встревоженный улей жужжал.

Вот стоит в долгополом пальто, чуть ссутулившись, Грин.
Это осень уже, треплет ветер на тумбах афиши.
Остывающим солнцем горят черепичные крыши,
К покосившимся ставням склоняются ветви маслин.

Этот странный мотив… Ты забыл, мой шарманщик, слова.
Я приеду сюда умирать. Будет май или август.
И зажгутся созвездья в ночи, как недремлющий Аргус,
И горячие звёзды посыплются мне в рукава.

Крым стал последним пристанищем Льва Болдова. Он, в отличие от другого знаменитого поэта, обещавшего «На Васильевский остров я приду умирать», выполнил своё суровое поэтическое обещание. И, таким образом, оказался человеком не только слова, но и дела.