ВЯЧЕСЛАВ КАРИЖИНСКИЙ

НОЧНЫЕ ПОЕЗДА ОРКЕСТРОМ АРИТМИЙ

ПРОЗРЕЙ

Прозрей безбрежность молний в эмпиреях,
их пустоты рычащие грома;
бездушие Хамсина и Борея,
снедающих дороги и дома;
механистичность времени и жизни,
как расписанье дней и поездов –
и в жерновах – рожденья, свадьбы, тризны,
и первый снег, и майский свист дроздов.

Прозрей немилосердие природы
и пищевой всевластие цепи.
Не мысленно войди в их злые воды,
но собственною плотью претерпи,
подставив шею хищнику и раны
позволив рубцевать сухим ветрам.
Стань жертвой палача или тирана,
расстрела ожидая до утра.

Прозрей безбрежность каждого деянья,
всю боль земли в кровавом одеянье,
безбожностью позволенные быть.
Придя в себя,
не дай себе остыть.

Когда поймёшь, что правды нет и выше,
что ни добра, ни зла, ни Бога нет,
тогда в себе творца ты вдруг услышишь
и воля даст законченный ответ.

Быть пастырем стадам неприручённым,
учить иных тому, что знаешь сам,
и вместо ливней да напрасных молний
искомым смыслом брызнут небеса;
и ежели в душе, прошедшей муку,
ещё найдётся место для любви,
творить её по образу и духу
той грёзы, что плескается в крови,
той сказки, что записана в крови…

Когда нагрянут новые метели,
ты простоишь всю ночь у колыбели
со скрипкою недремлющей в руках
сторожевым неангелом в веках

иль вестовым весны над зимней толщей,
созвучьями окутывая спящих,
мелодиями согревая вящий
проталинный свой мир.

А надо ль больше…?

У ВРЕМЕНИ ЕСТЬ ЦВЕТ

У времени есть цвет
и вкус своеобычный,
его незримых струн
мотив необратим.
Под пылью вековой
старинных стен кирпичных
неповторимых солнц
и лун дагерротип.

У детства моего
цвет старых фотографий,
мускатновинный вкус
у юности моей.
Плывёт за горизонт
забот вседневных гравий.
День новый норовит
опередить людей.

А вечером, когда
одолевает усталь
и гул дремотных нот
рояля за стеной,
в безвременья дворце,
где лучезарно-пусто,
бесцельно я брожу
под восковой луной.

Как локон цвета льна,
в гостиной призрак танца,
касанье ветра –
бой по клавишам
и боль.
Один неверный звук –
и флейта Розенкранца,
возникнув предо мной,
исторгнет злую моль.

И вскрикнув, я проснусь
в холодном, тёмном доме,
и по сердцу пройдут
ночные поезда
оркестром аритмий –
безвременья истома
погаснет,
как во тьме
последняя звезда.

Но нет –
играет ветр
по верным нотам детства,
не нарушая строй,
не разгоняя грёз.
На свете не найти
испытаннее средства
сойти с тропы утрат
на перепутье гроз.

И длится сон времён,
нездешних, проплывая
по клавишам
tres calme
et doucement expressif¹
льняной рекой волос,
мускатным цветом мая,
роняя, как листву,
прощальный свой мотив.
____
1 Очень сдержанно, нежно и выразительно (фр.) – надпись на партитуре прелюдии Клода Дебюсси «Девушка с волосами цвета льна».

С ВЕШНЕЙ ВОДОЙ

И вино не избавит от чёрных дум,
И хожденье души по местам святым
Не поможет. Я с вешней водой уйду,
Над рекою растаю, как синий дым.

Бледно жёлтая выпустит ключ рука.
Золотистая дрогнет в воде блесна.
Полноводно настигнет меня река.
Полновесно изранит меня весна.

Только небо наденет свой детский цвет,
Тут же смерть пролистает свой взрослый том.
Никого в нашей солнечной детской нет.
Синий кит возвращается в тихий дом.

Восковая над нами дрожит луна –
Это хляби небесной горит блесна.
Загрустит полнозвучно твоя струна,
И умолкнет навечно моя весна.

КРАСНЫЕ, ЧЁРНЫЕ ГРЁЗЫ

…обезумев, увидеть весь мир, будто в детстве –
вот от боли и страха последнее средство;
мир не нужных друг другу людей и предметов
превратить в бесконечное, красное лето,
нарезая раздолье пустого асфальта
на квадраты, трапеции, скальпы и смальты
розоватым мелком в неокрепшей ладони –
будут горы синей, будет небо бездонней…

…и не знать, что обиженный гадкий утёнок
никогда не забудет кровавых пелёнок,
прирастёт к ним душой, и за каждый каприз он
детвору будет скармливать змеям и крысам.
В яме лебедь мой чёрный. В пустой мизансцене
розоватым мелком начертили мишени.
Закатали в асфальт небо, горы – и дразнят…
Смейся громко и зло до спасительной казни!

Цепи ржавые, рвоту на белом халате
им оставь на прощанье в крахмальной палате,
а себе только красные, чёрные грёзы –
за негрянувший шторм убиенные розы.
Мсти свободе неволей, нечистым творящий,
смейся громко и зло! Будто к радости вящей,
грудь открой ветру пуль, ножевой круговерти,
ибо жизнь – только сон, глупый сон на рассвете.

… замирая в петле, остывая на жерди,
ибо жизнь – это сон в ожидании смерти.

ЧЬЯ РОДИНА – ТОСКА

Не могут к сытости души, земному счастью
Привыкнуть те, чья родина – тоска.
Не вынимай увязшего в песках
И в луже спящего не дёргай за запястье.
Стальной рассвет по всей земле его искал,
Светило обнажало свой оскал.
За ним по палубам чужих и наших барж
Пятиконечный и расстрельный гнался марш.
Промчалась жизнь в загоне и погоне,
А нынче – старость на пустом перроне.
Он говорит: «До солнца – три воспоминанья.
Я мерю памятью длину дорог и лет,
Дыханье слышу, хоть и дышащего нет –
И солнце у меня опять в кармане».
Руины прошлого дороже новых вех.
Не может старый Ной покинуть свой ковчег,
Пойти за песнею чужой – шутом на пир.
Что предложить ему готов сей новый мир? –
Лишь лунный свет, бессонную палату
Да вечный спор Пророка и Пилата…

***

…и никто не придёт в обиталище тусклого света,
где в забытых стихов первозданной, таинственной мгле
зарождались светила, и звёзды купались в тепле,
где цветочный венок мне на память оставило лето.

…и никто не простит обветшалость готических окон,
от которых бежали по старому саду вьюны –
с ними я убегал в лёгкий сумрак незримой страны,
пряча сердце моё между строк сотворённого рока.

там поныне война, и соседствуют солнце и вьюга,
свет выходит из тьмы, забывая уроки Творца,
недоступен исток – от него лишь исходит пыльца,
разносящая жизнь в путешествии вечном по кругу.

а Творцу не дано говорить с человеком о воле:
постоянство ли, мудрость – скала на морском берегу –
как, скажи, остановит эдемских детей на бегу?
вот и я не могу… призывать к сопричастности боле.

это я виноват, что своей же темницы и ключник,
и угрюмый жилец с обожжённою воском рукой;
в том греховен, что мир и закон утвердил я другой,
в том, что, целясь в меня, плакал музы карающий лучник.

в том, что тихой молитвы с обветренных уст не слетало,
и неясное «я» для меня означало «ничто»,
в том, что вместо меча я держал перепачканный штоф,
и кого-то родного мне с детства всегда не хватало…

…и никто не придёт, не заметит могилы куплетов,
как и я, не постигнет возможных пределов любви,
постоит возле камня с портретом моим визави,
и, увы, не возложит венок, что оставило лето.

БОЛЬ ЗЕМЛИ И СКОРБЬ НЕБЕС

Два зеркала, смотрящих друг на друга;
две книги, где страницы все пусты;
как брошенные под ноги хоругви,
на снежных простынях лежим чисты;
мы – ревностные стражи Пустоты:
закат вдали и чёрный лес,
я – боль земли, ты – скорбь небес.

А вечером дрожит у изголовья
бескрылых наших душ двойная тень:
два забытья, два тягостных безмолвья
так молят ночь и заклинают день;
чтоб светом не поранил новый день.
О, тьма вдали, где нет чудес,
лишь боль земли и скорбь небес.

Я знаю слишком много и противлюсь
соблазну высоты и злых ярил –
тебе ведь тоже часто доводилось
оплакивать родных среди могил;
но нас никто на свете не любил,
и мы любить других не научились.

закат вдали да чёрный лес,
и новый день, где нет чудес.
Молчанье лир, в крови эфес –
и боль земли, и скорбь небес…