ИРИНА ДУБРОВСКАЯ

НА ЧЕЛОВЕЧЬЕМ ЯЗЫКЕ

ВРЕМЯ ВЗРОСЛЫХ

Птичьи звонкие кочевья
Молчаливы и пусты.
Пожелтевшие деревья,
Облетевшие кусты.

Поздней осени картина,
Невесёлая краса!
Только лампа Аладдина
Обещает чудеса.

На страницах детской сказки,
Что читает мой сосед,
Блещут солнечные краски,
Те, которых в жизни нет.

Может, памятью последней
Всех моих прошедших дней
Будет мальчик пятилетний
С пёстрой книжкою своей.

В этих утрах предморозных
Задержись, не уходи,
Осень, осень, время взрослых
С детской сказкою в груди.

ГЛАВНЫЕ ВЕЩИ

Поезд жизни проносится. В нём
Остаются лишь главные вещи.
День вчерашний уж сделался сном,
Но ещё, угасая, трепещет.

Будто вовсе и не было их,
Тех, кто трясся с тобою в вагоне.
Выжат сок, и безжизненный жмых
Блёклой горсткой лежит на ладони.

Стынет речь, замерев на губах,
Ей помехою гнёт и усталость.
Неужели всё кануло в прах
И нетленной лишь память осталась?

Но найдёшь и в глухой черноте
Тех зияющих в сердце пробоин
Бескорыстную верность мечте,
Как звезде, что горит над тобою.

ПОРТРЕТ

Меня один художник рисовал –
Когда-то, я была ещё красива.
Он тайное страданье угадал
И трещину душевного надрыва.

И вечную иронию мою,
Которой не единожды спасалась.
Мы оба с ним стояли на краю
Земли, что так стремительно вращалась,

Так бешено крутилась на оси,
Что не было ни дня на передышку.
И под молитву «Господи, спаси!»
Стихи уже укладывались в книжку.

Ещё прозренья срок не наступил
И не прошла пора очарований…
Меня на стул художник усадил,
Как собственность свою, без колебаний.

«Сиди ровней, спокойнее дыши», –
Сказал – и к цели двинулся желанной:
Запечатлеть взросление души
И путь её по жизни этой странной.

ОДЕССКАЯ НОТА

Хоть порою и жить неохота,
А смеюсь откровенно и всласть.
Это значит, одесская нота
Не заглохла во мне, не сдалась!

Многозвучна она, многогранна:
Как зальётся, нутро бередя,
Так посыплются строчки нежданно,
Словно струи слепого дождя.

Повелось так ещё с малолетства,
Под опекой лучистой звезды:
Смех сквозь слёзы – от узости средство
И от мутной стоячей воды.

И какая б ни висла забота
Над поникшей моей головой,
Смех сквозь слёзы, одесская нота, –
Вот рецепт, как остаться живой.

НЕ КО ВРЕМЕНИ

Время пришло утешаться малым,
Остыв от былой чрезмерности
И чувствуя себя отработанным материалом,
Негодным для современности.

Но если волна набежит, нагрянет,
Взволнует кровь не ко времени,
То сразу как-то теплее станет
Где-то в районе темени.

Как в растревоженном муравейнике,
Мысли роятся-маются.
И, как бывалые коробейники
По морю в путь пускаются,

Так выхожу я на строчный промысел,
Слово со словом вяжется.
Всё остальное – пустяк и домысел,
Так в тот момент мне кажется.

СТАРЫЙ МИР

Ах, если бы жизнь, как дуб в романе Толстого,
состарясь к зиме, весной опять расцвела!
Но жизнь отцветает,
ничто в ней уже не ново.
Мир – старый циник
с душой, сожжённой дотла.

А старые циники, ушлые постмодернисты,
они лишь распутничают,
путают карты, брюзжат.
И пачкают всё, что свято ещё и чисто.
А всё перепачкав и всех совратив,
спускаются в ад.

БЛИЖЕ К НОЯБРЮ

Шепчет краткое мгновенье:
– Скоро догорю…
Всё сильнее запах тленья
Ближе к ноябрю.

За окном темнеет рано,
Дождь стучит в стекло.
Жизнь всё длится? Это странно.
Просто повезло,

Что в такую непогоду
Мы ещё с тобой
Помирать не взяли моду.
Купол голубой

Затуманился не в меру
И навис, как меч.
Сохранить бы только веру
Да любовь сберечь,

Чтоб, когда минует смута,
Буря сбавит прыть,
Нам хотя б ещё минуту
На земле пожить.

ВСТРЕЧА С ПОЭТОМ

– Знаешь, – вздохнул он, – живы мы или нет,
Пишем или не пишем, – кому есть дело?
Время придёт на тот перебраться свет –
Тихо зароют в землю два мёртвых тела, –

Вот и конец, такой же, как все концы.
И не надейся, мир равнодушен к слову!
– Так же, как к человеку…
Но пусть творцы
Всё же творят, всё же хотят иного,

Лучшего мира, – я говорю ему, –
Чтоб не хирел от праздности певчий орган!
Я не могу, не хочу уходить во тьму,
Зная, что дар отпущенный мной не отдан.

СВИДЕТЕЛИ

Не то чтобы край придёт
Под видом огня и шквала,
А просто тихо умрёт
Мыслящее начало.

Рассыплются в прах столпы
И птицы падут на взлёте.
Останется рёв толпы
И зов одичалой плоти.

И, в душных парах тщеты,
В базарах, кошмарах, бреднях,
Останемся я и ты,
Свидетели дней последних.

НА ЧЕЛОВЕЧЬЕМ ЯЗЫКЕ

Кто я – поэт? свидетель? имярек,
Владеющий ритмическою речью?
В поэзии я только человек,
Я просто говорю – по-человечьи.

Когда весь мир повис на волоске
И пали с лиц привычные личины,
Хочу на человечьем языке
Сказать своё и выяснить причины.

Высоких не изыскивая слов,
Не прячась за лирическим героем,
Хочу сама добраться до основ
И свой ковчег построить вслед за Ноем.

Его живым дыханьем населить –
И пусть плывёт, Создателем хранимый,
Чтоб Слово как начало сохранить
В духовной купине неопалимой.

ТВОРЧЕСТВО

Взволнованной крови броженье,
Раздумья о личной судьбе.
И творчество как выраженье
Того, что ты слышишь в себе.

Дерзанье твоё и взросленье,
Души круглосуточный труд.
И творчество как осмысленье
Того, что ты видишь вокруг.

Гармониям высшим служенье,
Земной одоленье тщеты.
И творчество как постиженье
Того, что не ведаешь ты.

Всё то, что предчувствуешь только,
Чем грезишь, боишься чего,
Исполнено смысла и толка
Как творчества суть твоего.

Но чтобы высокие речи
Струили живое тепло,
Язык сохрани человечий,
Как плотник хранит ремесло.

Как образ любимой лелеет
Влюблённое сердце певца…
Ну, разве само охладеет,
Истратив себя до конца.

Ну, разве само истощится,
Утратит черты бытия.
Но это, коль скоро случится,
Забота уже не твоя.