АЛЁНА ВАСИЛЬЧЕНКО

«ПРОСТИ, ЗИМА. МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ…»

ЗИМНЯЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Звезды любуются вьюгою снежной.
Спряталось солнце: зови – не зови.
Шепчет Зима колыбельную нежно
тихим дубравам, уснувшим вдали…
Белою пряжей украсят метели
глади и своды хрустальных небес,
и властелинами гордые ели
будут хранить замерзающий лес.
Дымкою синей укроет тропинки.
В блюдцах озёр – зазеркалье глубин.
И ожерельями хрупкие льдинки
ветви украсят у голых рябин…
Холодно клёну, любившему лето.
голодно птицам в дырявом гнезде.
Позднее утро босым, неодетым
спит под луной в полевой борозде…
Плачет печально нагая берёза,
мерно дыханье озябших лугов.
Скоро крещенские грянут морозы,
реки застынут меж двух берегов…
Чаща баюкает в голых объятьях
яркой зари колдовские цветы,
и в шелковистом, как девица, платье
светит Луна, не боясь темноты…
Солнце холодное утром воскреснет,
сосен высоких коснётся вершин.
Шепчет Зима колыбельную песню
где-то в далёкой волшебной глуши…

МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ

Прости, зима. Мне очень жаль,
что все тебя считают грубой,
и прячась под собольей шубой,
от снега первого дрожат.
Мне жаль, что ночи сторожат
твои долины и овраги,
что воют волки-бедолаги
и льды могильные лежат.
На вёсны степи ворожат,
устав от ветра злобной брани,
и в небе синем утром ранним
не видно маленьких стрижат…

Мне жаль, зима, что ты, любя,
белила тонкие берёзы,
но лишь ударили морозы –
все отвернулись от тебя.
Прости меня, зима, за тех,
кто видит грязь на белоснежном,
и окна затворит небрежно,
не слыша твой звенящий смех…
Прости за тех, кто слезы льёт
по лету, что настанет вскоре,
тобою называет горе,
и чтоб согреться – много пьёт.
Что уходящий за порог
обронит, мол «зима меж нами»,
за тех, кто скрылись за стенами,
боясь – не промочить бы ног,

за тех, кто видит, но незряч.
кто не находит в стуже проку,
кто сед и стар ещё до сроку,
за тех, кто сердцем не горяч:
не рад безбрежному раздолью
да ищет повод для беды,
не любит зимние сады,
а только – пышные застолья…
За тех, прости, чей жар угас,
кто не зовёт тебя подругой,
и, ранним утром, слыша вьюгу –
лишь непогожий видит час…

ВОКЗАЛЫ ЗНАЮТ ВСЁ

Вокзалы знают всё. Во все века.
Другой – ослеп бы, видя столько судеб:
последний рейс, дрожащая рука…
Над городом нависли облака.
Как будто за ночь – проседь у виска.
И плачут все. И их никто не судит…
Вокзалы слышат… И не спят давно.
Под голоса людей, вагонный скрежет
им расставанья уши-горло режут:
здесь всё, как черно-белое кино…
Господь и тот не помнит, сколько душ
ютилось в пыльных тамбурах вагонов,
как много проходило эшелонов,
где в сорок первом ехал чей-то муж,
отец и брат… И сколько едкой пыли
собрали губы в ожиданьи встреч!..
Вокзалы знают, сколько крепких плеч
они в ночи к перрону опустили,
кого любили и кого крестили;
а с кем – простились, не поставив свеч…
Вокзалы пьют. Спиваются во хлам.
Их рельсы – это руки-вены-жилы.
А на перронах – каждый день бедлам:
историй книги, ленты мелодрам…
И Бог не там, где выстроили храм,
а там – где люди ожиданьем живы.
Вокзалы учат клятвы наизусть.
Дороги, люди принимают битву.
Две фразы, что сливаются в молитву:
– Я буду ждать.
– Ты жди. И я вернусь.

А ДАВАЙТЕ МЫ БУДЕМ ЧЕСТНЫМИ

А давайте мы будем честными:
в чёрно-белом отыщем серое,
и у жизни пути окрестные
мы засеем добром и верою.

А давайте мы станем братьями,
крест которых Всевышним высечен.
Если братьями станет пятеро –
то пополнится поле тысячей…

Справедливыми, но не судьями.
не закроем ворота странникам,
и сплетемся своими судьбами
в человеческом мире маленьком,

оставляя тепло в обителях,
мальвы красные – за воротами.
и детей при живых родителях
не сиротами. Не сиротами…

ДЕРЕВНЯ УМИРАЛА

Деревня умирала. В ней
блуждал лишь одинокий ветер.
Вставали алые рассветы.
Река бурлила у камней.
В ветвях тенистых и густых
увязли руки колоколен,
и поросло травою поле,
не видя зёрен золотых…
Деревня умирала. Лес
стерёг нехоженые тропы.
Высокий омертвевший тополь
стонал, как окаянный бес.
Дожди слезой своей скупой
поили яблони за хатой,
а возле кошки полосатой –
котенок маялся слепой.
Гармонь не пела по ночам.
Повозка не гремела лихо.
Деревня умирала тихо,
старухой дряблой при свечах.
Не слышно смеха ребятни;
от века – прохудились сени;
не слышно свадеб песнопений –
лишь поминания одни…
Деревня умирала. Пыль
укрыла серые дороги,
разросся терен у порогов,
полынь по пояс, да ковыль.
Лишь старый пёс поднимет вой,
да дед закурит папиросу.
А так в округе – голо, босо,
да тропы поросли травой…
Горели бледные огни.
Трудились сморщенные руки.
Деревня умирала в муках,
считая прожитые дни.
Зерно клевало вороньё.
Дубравы в утреннем тумане
скрывали хаты, словно раны,
до сроку схоронив её…

***

…А в море плещется заря, ветра балуются;
и чайки белые парят, с волной целуются.
На горизонте голубом – далёкий парусник,
что в бурю истязает гром, не зная жалости.
Небес бескрайних ярок свет – Господня вотчина.
Водою сотни тысяч лет пески источены.
Смеются тихо рыбаки, и снасть заброшена,
и воет ветер от тоски, как гость непрошенный.
Туман у непроглядной тьмы дороги выстелил,
и навевают лодкам сны морские пристани.
Пучина тёмная глядит глазами грустными,
да жмётся к каменной груди рыбёшка шустрая.
Скрывает тайны тишина и тень закатная,
на небе – звёздная тесьма блестит дукатами.
Как эхо, птица прокричит вдали отчаянно,
и лишь Луна не спит в ночи, как мать печальная…