ИРИНА ИВАНЧЕНКО

МЕЖ СТРЕЛЬЦОВ И ДЕВ

ПРАЧКА

                 Даниилу Чкония

И тяжкий труд, и непевучий:
едва утих воздушный бой,
она отстирывает тучи
от копоти пороховой,

от гари, ярости, горячки.
В ночную смену – до утра.
Она – потомственная прачка –
и мать стирала, и сестра.

Чтоб в росах отразились кручи,
мир должен быть отчищен весь.
Она выкручивает тучи –
и всюду капает с небес.

А смена тянется – недели,
и рассыхается ушат.
От частой стирки огрубели,
стареют руки и душа.

Она стирает. Эта участь –
за счастье – знать наверняка:
отбеленные ночью тучи –
к рассвету снова облака.

РЕМИНИСЦЕНЦИИ

                 Как стыдно умирать в конце апреля, в мае…
                                                  Михаэль Шерб

Так трудно, умирая от любви
в апреле, в мае, в месяце нисане,
не возжелать, не ранить, не убить,
соприкоснувшись всеми полюсами.

Такие войны нынче на дворе,
что пушки тише сетевого лая.
Так часто умирать, чтоб умерев,
истосковаться и бежать из рая.

Там мало наших. Меж стрельцов и дев
ютится бестиарий зодиака.
Так стыдно умирать, а умерев,
не встать над пеплом, не восстать из мрака.

ДЫМ

Что сгорело дотла – обернётся потом
уцелевшим теплом в топке солнцеворота.
Где-то мечется дым над открытым костром,
прикрывая собою огонь желторотый.

То ли с возрастом ищет опоры душа,
то ли дождь приманили тоской приворотной,
только дым от огня – ни на миг, ни на шаг,
будто рано его оставлять без присмотра.

Догорело – но это ещё не конец,
дождь приходит – и дышит ровнее суглинок.
Только мечется дым, как безумный отец,
за минуту до «Скорой» теряющий сына.

Отгорело – и это бывает не зря.
Тело дарит тепло, а душа принимает.
Обнажённое небо укроет заря,
и рассветная дымка поля обнимает.

Ни случайных людей, ни попутных богов –
только хрупкое, зыбкое мировращенье.
Дым уходит туда, где родится огонь,
переждать холода до его возвращенья.

***

…и видел я: вишнёвый сад
и косарей усталых,
и пушки, что века подряд
ржавеют у заставы.

Мальцы резвятся под дождём,
бежав из жарких комнат.
В саду закопано ружьё,
а где – никто не помнит.

И ливень в трёх шагах прошёл
от жатвы благодарной.
Что человеку хорошо,
то Богу и подавно.

И жизни не было иной,
и сносят волопасы
в холодный погреб земляной
осенние припасы.

Мальчонка, встав из-за стола,
уснёт под небом сущим,
про баснословные дела
прочтя на сон грядущий.

В талмудах давних толмачей:
тишайшими ночами
волы исполнены очей,
орлы полны печали,

и закопали у реки
броню и перебранки
земляне, то есть земляки,
соседи по землянке.

ТАРАНЬ

А как же иначе – кувшинки, мальки, мотыльки.
Мир густо заселен и зелен – а как же иначе…
Играет худая тарань с рыбаком в поддавки.
Прозрачна вода, как весенние очи незрячих.

И жизнь, что выходит из впадин, зазоров, пазов,
близка и желанна, как скорая наша победа.
Чего же ещё, если рыба идёт на Азов,
заштопаны сети? О чем ещё стоит поведать?

Слова что плотва – им бы в стайки сбиваться, мерцать,
из донного царства приглядывать за рыбаками,
что ходят на берег – бессмертье ловить на живца,
на тонкие книги, на вечную позднюю память.

МОЛИТВА

Пока не истончился грифель,
пока остры карандаши,
дай в пару мне мужскую рифму
для слова, тела и души.

Пока не повзрослела пашня,
не выжжен лес, не топтан луг,
дай пару мне – в одной упряжке
тянуть многостраничный плуг.

Так – чтоб сплелось, и говорилось,
и грифель не мельчал в кости,
дай пару, Господи, на вырост –
друг друга не перерасти.

Тяну-вытягиваю строки,
а прочитать – вдвойне больней.
Как будто кто-то одинокий
вот так же просит обо мне.