МАША НЕ

ОТСТРОИТЬ ТЫСЯЧУ НАГАСАКИ

АНДЕЛ

«Что утонет, то, поди, не сгорит?
Да, иголку проще найти в золе… –
бабка Нюрка шёпотом говорит, –
Люди – божьи анделы на земле!
Не копи, скаредничай – всё одно:
жисть – костёр, кочёвка невдалеке.
Будь простым, широким.
Добро – оно посильней чем,
денюшка в гомонке.
Не считай обиды – напрасный труд.
Заживут, как прыщики до венца.
Что грехи? И мухи к навозу льнут.
Человече – ты.
Отрухнись в сенцах.
Я б ещё добавила в Богов след:
не замай,
не жадничай,
не калдырь!».
Бабки нет уж больше десятка лет,
но приходит ночью,
поёт псалтырь.
С нами правда?
А может быть, Босх, и Бах?
Обережный круг, навесной замок?
Тихо «андел божий» скулит в сенцах –
целовальник,
висельник,
скоморох.

МОНОЛОГ НИ О ЧЁМ

Допить кагор своей бездомной ночи,
притягивать за лацканы судьбу,
смотреть в глаза и ничего не видеть
ни в них, ни за плечом… На берегу
лишь галечный грильяж и запах мидий,
как сотни лет назад такой же… точно
со старой киноплёнки чернобелой,
архивной копией застыло это лето.
Субтитрами: потрескался, облез
рояль, ещё четыре ноты до рассвета,
веревочную лестницу с небес
спускает наблюдатель жестом смелым,
от старых облаков до чёрствых вод…
Лишь только это вслух не пророни,
вспорхнёт, и не поймаешь чайку-птицу…
не говори, что ты…, что я…, что мы…
Зачитана последняя страница, –
граница дна…сюжетный поворот:
По чётным казнь, бессмертье по нечётным,
но слишком много ликов на гербе,
не в меру… На миру и смерть почётна,
когда ты носишь этот мир в себе,
наброском на раскрашенном картоне, –
перпетуум-мобиле из бытия и сна,
а знаешь… На миру и жизнь красна,
когда мой мир дрожит в твоих ладонях…

РЕВНОСТЬ

              Положи мя, яко печать, на сердце твоем, яко печать,
              на мышце твоей: зане крепка, яко смерть, любовь,
              жестока, яко смерть, ревность: стрелы её – стрелы огненные.
              /Песнь Песней/

Страсть – это тоже горнило власти. Лунные ночи – наги, бесстыжи.
У Соломона в покоях счастье в образе девочки рыжей-рыжей.
Солнцем обугленная дикарка, – кладезь природной любовной прыти.
Женская мудрость – сгореть – так ярко, чтобы собою его насытить.

Спросит, заластится, заискрится, звуки, как мочку, губами тронет:
«Книги – такие ручные птицы, если кормить их теплом ладоней?».
Шёпотом выдохнет, так серьёзно, глупый исток виноградной жизни:
«Ты зажигаешь луну и звёзды? Мой Соломон, ты же…Бог? Скажи мне…»

Дурочка – я! Мне бы быть такою девочкой, ящеркою песочной…

Воин, убей их!
Убей обоих!
Слышишь?!
Убей их сегодня ночью!

ОРИГАМИ

Под сердцем колко, на сердце разум.
Не трачу силы на сны и страхи,
во мне ведь столько, – хватило б разом
отстроить тысячу Нагасаки.

Кричать, аукать совиным смехом,
взрываться в лёгких, но бесполезно –
будить пустое. В пустом лишь эхо,
и спёртый запах вины нетрезвой.

Всё блажь, любимый, смешно и вздорно –
подсесть на нежность и славословье.
Кружится ворон, банально черный,
над этой братской твоей… любовью.

А завтра снова наступит осень
на пятки мокрыми сапогами,
чихнёт по-детски, и в дом попросит
впустить журавликов оригами…

Под сердцем колко, на сердце разум...

ЧЕЛОВЕЧЬЕ

              Человек человеку – волхв,
              Если к ночи не станет волком.
                                        Тейт Эш

*

отогрел в ладонях бы сам Сварог
память – время – бусинку – узелок,
разделяя явь на своих и дальних,
человеки весь свой надмирный срок,
пили бы корнями грунтовый сок,
понимая, что без корней – лишь камни…

сказка – ложь, икоту прогнал испуг, –
смерть ворует близких, кладет в сундук,
говорят не выследить, не постичь, но
под качанье зыбки, прозрев к утру,
человек человеку – гончарный круг
до последней горсточки черепичной…

*

Дремлет кот, и сажи черней восток,
и сверчок уже потерял шесток
/перебрался просто поближе к печке/.
Оперяя крылья, расправив плечи,
набирая смелости в шепоток,
прорастает, словно весной росток,
простодушье тихое человечье.

СЕМЬ НЕБЕС ПО ВЕРБЕРУ

Первое небо

Нити нет, оборвалась, печаль лети
колокола гулом …гули-гули,
Голуби мои, мои молчальники
выдохом под облако вспорхнули…

Второе небо

Небо второе – неброское,
плёсами рвётся полосками ночи и дня…
Не поминайте в молитве меня,
лихом не поминайте и хватит…
В неба расписанный батик
движется племя голов
светлых, чудных, оголтелых
тело оставлено признакам дня,
вы не ищите меня,
…улетела…

Третье небо

Бабушка, как ты? В подоле пшеница,
ноги босые, косынка в цветочек…
Мается снова земля-роженица,
Ночь-повитуха устало хлопочет.
Бабушка, где ты? От края до края
звёздная, пыльная, тыльная пустошь.
Все мы когда-то… и вдруг умираем,
мне посмотреть бы…
Руку отпустишь?

Четвёртое небо

То ли видимость, то ли крайность,
то ли бездна под твердью вод,
этот край золочёный рай, но
мне наверно не подойдёт…
То ли суетность, то ли вольность,
То ли шрамы твоих лучей,
Может, вспомню опять про боль, но
Крылья, Господи, мне пришей…

Пятое небо

Падаю без оглядки,
слишком высок порог,
щиплют босые пятки,
угли земных дорог.
щурится Фауст слепо,
плещет луна в горсти.
сколько кругов по небу
не сосчитать… прости…

Шестое небо

чтобы объять необъятное
стань на краю бездны и распахни руки
чтобы понять непонятное
шире открой сердце если ещё дышишь
чтобы простить себя
просто прими всё всё что дано свыше
просто прости любя
стань на краю бездны и распахни руки

Седьмое небо

Палец к губам души, –
ямочка над губой.
Вот и рождён. Дыши.
Ангел уже с тобой…