АНАТОЛИЙ АВРУТИН
Минск

ГЛУБИННЫЙ ТОК

НОЧНЫЕ СТИХИ

Напрасно… Слова, как «антонов огонь»,
Сжигают души не сгоревшую малость.
Уже из ладони исчезла ладонь,
Что, вроде, пожизненно мне доставалась…
А следом поношенный плащик исчез,
Что вечно висел на крючке в коридоре.
Ни женских шагов, ни скрипучих завес,
И сами завесы отвалятся вскоре…
Всё стихло… Лишь полночью схвачен этаж
За меркнущей лампочки узкое горло.
И чувствуешь – всё, что копилось, отдашь,
Чтоб только мгновения память не стёрла,
Когда в глубине потрясённых зрачков
Растерянный облик спешит проявиться,
И сам ты в зрачках отразиться готов,
И платье вдоль ждущего тела струится…
Как всё это призрачно… Тени спешат
Впечататься в бледную кожу обоев –
Туда, где впечатан испуганный взгляд,
Один на двоих… И предавший обоих…
Причём здесь трагедия?! Горе уму…
Здесь даже Шекспир разберётся не шибко.
И тьма обращается в новую тьму,
И щепками сделалась звучная скрипка.
Её все вертели – опять и опять, –
С осиною талией божую милость,
Её разломали, пытаясь понять,
Откуда же музыка в ней появилась?..
Разломана скрипка… И взгляд овдовел…
И надвое полночь в тиши раскололась.
Всё в жизни предельно… Иду за предел…
На тень от беззвучья… На голос, на голос…

***

Эта робкая сирость нищающих тихих берёз…
Снова осень пришла… Всё опять удивительно просто –
Если ветер с погоста печальные звуки донёс,
Значит, кто-то ушёл в ноздреватое чрево погоста.

И собака дичится… И женщину лучше не трожь –
Та похвалит соседку, потом обругает её же…
И пошла по деревьям какая-то странная дрожь,
И такая же дрожь не даёт успокоиться коже.

Только женские плачи всё чаще слышны ввечеру…
Увлажнилось окно… И я знаю, не будет иначе –
Если в стылую осень я вдруг упаду и умру,
Мне достанутся тоже скорбящие женские плачи.

Постоишь у колодца… Почувствуешь – вот глубина!
А потом напрямки зашагаешь походкой тяжёлой.
Но успеешь услышать, как булькнет у самого дна
Та ночная звезда, что недавно светила над школой.

Вслед холодная искра в зенит вознесётся, слепя
Обитателей тёплых и похотью пахнущих спален…
И звезду пожалеешь… И не пожалеешь себя…
Да о чём сожалеть, если сам ты и хмур, и печален?

***

По раскисшей тропе, оступаясь, пройти
И в конце зарыдать почему-то.
Оттого ли, что прочие сбились с пути,
Оттого ли, что в памяти люто…

Ну а следом, упав на жестокий песок,
Пропускать сквозь тщедушное тело
Тот глубинный, колючий, но сладостный ток,
От которого высь закипела.

И когда все терзания вверх воспарят,
Все метания, стоны и плачи,
Ты оставишь себе только память и взгляд,
Чтобы взгляд этот память иначил.

Пусть замечется он, робок и одинок,
Чуть отметив, что дождик закапал,
Чтобы выхватить чёлку… И пальчики ног…
И одежду, упавшую на пол…

Только миг просветленья… А после – провал,
После – чёрная эта минута.
Будто брёл человек и куда-то пропал,
И забыли его почему-то…

***

Глухари токуют в глухомани…
Пробубнив до самого темна,
Глухариха вскрикнет… И обманет…
Потому, что женщина она.

И к ночи в притихшем перелеске,
Где ты, зачарованный, стоишь,
Только тишь да этот свет нерезкий…
Свет нерезкий… И ночная тишь…

***

Захлебнётся фонарь,
осторожная тенькнет синица,
Неподкупные звёзды
уйдут в непроглядный зенит.
И стрела полетит,
Чтоб назад уже не возвратиться…
А вослед ей вторая – сквозь время!–
Стрела полетит.

Будет вещий ворчун
ворожить среди сизого мрака,
Доставая уголья
худой пятернёй из костра.
И по-волчьи завоет
молчавшая долго собака,
И утихшая боль
Вновь окажется так же остра.

Измождён и не сыт,
Будто воин, бредущий из плена,
Чахлый куст осторожно
уронит дрожащую тень
На ночных ходоков –
и у тех посинеют колена,
На горбатый плетень –
станет только горбатей плетень.

Заалеет восток…
И слегка просветлевшие лица
Обратят на него
сиплый сторож и жалкий ходок.
И тому ходоку
вдруг стрела меж лопаток вонзится,
Ну а следом – вторая…
И почва уйдёт из-под ног…

Сторож спятит с ума –
жил приятель и вмиг его нету.
Кто убил его в спину?..
За что?.. За какие дела?..
Как ему объяснить,
что стрела обогнула планету –
Это души пустеют,
Планета всё так же кругла…

***

Всё эта тишь не кончится… Не всхлипнет
Шальная птица в девственной тоске.
Калитка не закрытая не скрипнет,
Задвижкою не шаркнет по доске…

Всё эта ночь не кончится… Во мраке
Обочины почти что не видать.
Не слышно птиц… Давно молчат собаки…
На всём – забвенья горькая печать.

А ты стоишь, затылком осязая
Забора непоструганную суть…
И тщится всё душа твоя босая
Больной луной глаза ополоснуть…

Пока луну за тьмою тьма не скрыла,
Пока ещё тревогу не унять,
Пока ещё таинственная сила
Тебе велит и плакать, и дышать…

***

Который день, который год,
Труд не сочтя за труд,
И в урожай, и в недород
Их сумрачно ведут.

Штыками тени удлиня,
Ведут, как на убой.
Лениво чавкает земля
От поступи больной.

Лениво падает лицом
Один – в сплошную грязь.
О нет, он не был подлецом,
Но жизнь не задалась.

Лениво обойдёт конвой
Обочиной его.
Лишь ворон взмоет по кривой,
А больше – ничего…

И снова, унося в горбах
Свою Святую Русь,
Идут кандальники впотьмах
И шепчут: «Я вернусь…».

И снова падает другой
На этот грязный снег.
И год иной… И век иной,
Но тот же – человек.

Негромкий выстрел… Глохнет тишь
От поступи колонн.
Куда отсюда убежишь? –
Из плена да в полон.

Да и не думают бежать
Бредущие толпой.
Они и есть – Святая Рать,
Когда нагрянет бой.

Им просто выдадут штыки,
Ружьё на восемь душ…
И станут звёзды высоки,
И ворог бит к тому ж…

И, значит, тень свою влача,
Топтать им мёрзлый наст.
А орден с барского плеча
Страна конвойным даст…

***

Постою…Помолчу…
Постелю в головах полотенце,
Полувысохшей веткой
вокруг очерчу полукруг…
И услышу далёкий, тревожащий голос младенца,
И просыплются крошки
из влажных и вздрогнувших рук.

Как тревожно душе
среди этой тоски голубиной,
Как светло и печально
врастают в закат дерева!..
И калина-малина вновь стала калиной-малиной,
И седою травою
вновь стала седая трава.

Этот брезжущий свет…
Эти листья в багровых накрапах,
Эта тихая нежность,
что тайно щекочет гортань…
Этот чахлый птенец на подкрыльях своих косолапых,
Что забился в кустарник
и смотрит: «Попробуй, достань…».

Как пронзительно всё!
Как мучительно всё и напрасно!
И душа вечереет,
и дымка вползает во взгляд…
Но струится над болью таинственный свет непогасный
И согбенные птицы
куда-то летят и летят…