МАРИЯ МАЛИНОВСКАЯ

МИШКА С'ШИШКОЙ
фэнтези-быль

Предыстория

Следовало бы, конечно, поразмышлять немного, что-то припомнить, что-то додумать, а уже потом браться за повествование. Но я, как, в общем, и всегда, уступаю вдохновению, пока оно на вдохе, и старательно зажимаю ему нос, дабы подольше не выдыхало. Отсюда понятно, что сейчас, в 31 минуту четвёртого, или без 29 минут четыре, или в одну минуту второй половины четвёртого 15-ого (жаль, что не 14-ого) февраля 2010 года я начинаю свой в высшей степени необдуманный, крайне бессвязный и совсем незапланированный рассказ.

Но сперва позволю себе маленькую предысторию, которая существенно облегчит понимание сюжета.

Недавным-недавно, лет этаки 20 назад, проживал в одном захолустном мегаполисе (то есть многомиллионном селе) где-то на юге Англии знаменитый олигарх Мишка с’Шишкой. Он владел одноименной фабрикой по производству конфет (или фабрикой по производству одноименных конфет, что одно и то же, ибо и конфеты, и фабрика, и её владелец именовались одинаково). Предприятие процветало, и блаженный аромат распространялся даже в околотки Мегаполиса.

Стоит сказать, Мишка того заслужил. Явившись в незнакомую страну со своего родного Острова Пряностей, кой, наверняка, и воспитал в нём кондитерский талант, амбициозный абориген сразу принялся замешивать повидло, пока горячо. Всевозможным спекуляциям он обучился там же, у африканских берегов, на пляжах и базарах, так что был подкован до зубов, точнее до дёсен, потому что зубов к тому времени давно уже лишился. Тоже заслуженно. Я, если хотите, и взялась пересказывать вам сию эпопею только потому, что в ней содержится мораль – экстракт, редчайший в наши дни.

Итак, ближней копеечкой закреплял Мишка свой дальний рубль. А поскольку и глаза, и уши у него росли намного выше лба, успеха он добился скоро. Но… где деньги, там и женщины.  Вот и у рассудительного Мишки не  получилось избежать – не любви, нет – брака. Хотя на тот момент он был полностью уверен, что влюблён. И даже думал потерять голову.

Предметом его обожания на тот момент являлась Апельсинчик, некоторая комнатная собачонка, весьма, на удивление, достойная. Ох, следовало заранее обмолвиться, что описываемые мной события происходят в мире животном, а не людском! Ну да не суть важно. Отсюда понятно, что Мишка тоже был псом. Беспородным, правда, но зато восточного типа, что всё искупало. И, к тому же, с харизмой. Длинный, на коротких лапах, чёрный от кончика единственного уха до кончика несуществующего хвоста, с большим бесформенным белым пятном на груди. Но вопреки ожиданиям без намёка на шишку. Известное дело, подобным красавцам нравятся мягкие светлые девушки. Так что пегая Апельсинчик, пусть и далеко уже не девушка, пусть и слегка дряблая, о чём свидетельствует её имя, пришлась Мишке как раз по вкусу.

Маленькая собачка до старости щенок, да и на всякого мудреца простоты довольно. Убедил себя Мишка (он сам впоследствии понял, что убедил себя, но так никогда и не догадался, что на самом деле убедила его Апельсинчик), что устал он от многолетнего труда, и от самих плодов его, и от этого чужого города (а ведь Мегаполис только-только стал казаться ему родным), и ещё пуще – от самого себя. Рванулось из груди заспанное сердце! Захотелось Мишке жизни новой, жизни новой, неизведанной.

И принял он роковое решение. Пустил слух о собственной скоропостижной смерти вследствие недоедания конфет, руководство фирмой втайне препоручил товарищу гаву¹ Лягуху, женился на Апельсинчике и укатил с ней в Полинезию.

Гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Не успел новоявленный муж отдохнуть, наладить быт, обустроить под палящим солнцем иглу, как… развелся. Вернее, его развели – на иглу, яхту и банковский счёт.

Обратная дорога длилась год. Вплавь, по-собачьи, преодолевал Мишка неслыханные расстояния, питаясь преимущественно акулами и касатками, брёл через джунгли, города, сражался с папуасами, таможенниками, полномочными послами, снова плыл – и никто нигде не верил, что этот странный тип – гав Мишка с’Шишкой. Не столько потому, что шерсть не така, сколько потому, что ещё год назад повсюду обвестили о его кончине.

А в Мегаполисе блудного отца поджидало потрясение, едва ли не более тяжкое. Опьянённый властью, Лягух развернул грандиозную коррупцию и вскоре попал под наблюдение правоохранительных органов (коими в ультимативном порядке был завербован).

Место же путём весьма туманным, характерным для данного климата, перешло главнейшему конкуренту Среждорлопу.

В довершение всего, Мишка узнал, что был похоронен согласно канонам какой-то восточной религии, вследствие чего и дом его, и большая часть имущества, и акции, и даже нефтяные холдинги были торжественно сожжены. Фабрика же уцелела только потому, что стала достоянием общественности.

От сумы да от тюрьмы не отрекайся. Но знал неунывающий Мишка: нет худа без добра. И пошёл он по белу свету счастья искать.

Глава I

В ТИХОМ ОМУТЕ

Долгое время лучшим уголком Земли бесспорно считался Тихий Омут.  Не только из-за своих неописуемых красот, но и… чужих тоже. Там росла Сеньорита Штакетник, йоркширская кокетка с неизменным алым бантиком между нежных, почти прозрачных, рыженьких ушей. Папа её был породы бухунд, не норвежский, правда, но это сути не меняло. Родословная мамы восходила к ротвейлерам, чем и объяснялся её крутой нрав. И до сих пор остаётся загадкой, каким образом при скрещивании двух служебных собак получилась декоративная.

Жили Штакетники и другим давали жить, горе верёвочкой завивали. Хата их с краю стояла, не углами красна, а пирогами. Криком рубилась, в дождь крылась, в вёдро капала. Горницы с богом не спорились. Беды мучили, да уму учили, давал бог день, давал и пищу: лебеду на стол, хрен да редьку. Нередко и каша заваривалась. Кормили семейство отцовские ноги, потому как за дурной головой и ногам горе. А в целом на судьбу не жаловались.

С детства Сеньорита была влюблена во всемирно известного магната Мишку с’Шишкой. Вместо ковров, обоев, ёлочных игрушек и постельного белья у Штакетников использовались фантики. Собирала их по улицам вся семья. На конфеты денег не хватало.

Юная леди сама написала Мишкин портрет и гордо водрузила его на пол, так как стены портить не хотелось, а покупка мебели откладывалась практичной мамашей вот уже 15 лет.

Сеньорита Штакетник боготворила возлюбленного. Для неё не составляло сомнений, что Мишка – девственник, не иначе как девственник, ведь он предчувствует неизбежную, скорую, очень скорую встречу со своей судьбой! С нею… Сеньоритой Штакетник… местного повета здешней волости. И верен одному предчувствию.

Слух о гибели Мишки, дошедший до Тихого Омута через год, вовсе не поверг влюблённую в отчаяние. Наоборот, Сеньорита Штакетник вылиняла от счастья, вообразив, что теперь гав с’Шишкой  будет неотступно с ней.

Рано пташечка запела… По законам физики, уходя в вечное плавание, любая выдающаяся личность поднимает волны. А интерес к подробностям  кончины олигарха и, как следствие, ко всей его биографии, буквально захлестнул планету.  Отдельные брызги долетели даже до места дислокации Штакетников. Но ведь и Москва от копеечной свечки сгорела – что уж говорить о сердечке юной Сеньориты, случайно узнавшей о порочных связях Мишки с’Шишкой… А самое чудовищное – о законном браке.

От горя у Сеньориты Штакетник упали… ушки. Правду гласит народная мудрость: горе одного только рака красит.

Если прежде она потеряла голову, то теперь, найдя её, – утратила главнейшее своё богатство – не жажду – неуёмный аппетит жить. И неизвестно ещё, что хуже.

Исключительно в отместку Мишке Сеньорита Штакетник дала согласие первому же претенденту на её мякиш  – до того ни разу не встречавшемуся в Тихом Омуте бандиту.

Глава II

ЧЕРТИ ВОДЯТСЯ

Долго ли, коротко ли, близко ли, далёко ли – брёл Мишка и, сам того не подозревая, попал на земли русские. По пути пробавлялся, чем Бог давал. А не давал – так он и не упрашивал – силой отбирал. Грех воровать, да нельзя миновать.

И принялся путник выведывать, куда это завела его дорожка торная. Ему отвечали, что на самую окраину, за которой шли владения прусаков. К тараканам гава с’Шишкой не тянуло, и он предпочёл засесть в каком-нибудь уютном омуте. Выбор пал на Тихий – самый элитный в округе. Там жили только бизнесмены, воеводы, сборщики налогов и… семейство Штакетник – обнищавшие первопроходцы.

Уголок был и впрямь бесподобный. На мёртвой чёрной глади вместо лилий цвёл порок, а по краям, где вода откусывала от почвы, а почва отпивала от воды, и дальше, в глубь леса, разлагалась мораль.

Деревья не тыкались больше влажными верхушками в небо, – их оттесняли соломенные (зато золотые) крыши вилл. Отовсюду слышались протяжный сочный свист и балалаечные трели, составлявшие невыносимую какофонию: меломаны услаждали слух. Пространство наполняла вонь духов и псины, смешанная с дымом сигарет. Над какофонией, однако, властвовал иной, ещё более сильный звук, а над вонью – не в пример острейший запах. То были хруст и аромат конфет «Мишка с’Шишкой».

Не всё горе приплакать, не всё притужить. И отважился несчастный путник на самое тяжкое, как он считал, преступление. Ведь направлено оно было, скорее, не против других, а против него самого, наносило урон его делу и чести. Истосковавшийся по многолетнему труду, и по самим плодам его, и по тому чужому городу, который только-только стал казаться ему родным, и ещё пуще – по самому себе, Мишка украл конфетку собственного производства.

В дрожащей лапе зажимал он маленький размякший комочек и каждой подушечкой ощущал обёртку, а под ней – родное месиво… Слёзы текли по его колтунам и впитывались в клочки ещё не свалявшейся шерсти. Единственное ухо, бессильное противостоять Scirocco², хлопало то по носу, то, кверху нежно-розовой изнанкой, по загривку. Мишка стоял прямо на месте преступления, давя треклятую конфетку, и был не в силах справиться с тоской.

Вдруг позади себя он услышал ангельское тявканье:

– Простите, гав…

Он обернулся и сквозь первые в жизни настоящие, чистые слёзы увидел первую в жизни настоящую, чистую красоту. Перед ним стояла совсем ещё юная собачонка с алым бантиком между нежных, почти прозрачных, рыженьких ушей.

– Простите… Но не стоит этого есть. Бросьте, умоляю Вас, бросьте!

– Почему же? – изумился Мишка.

– Эти конфеты приносят несчастье.

– Несчастье? Да что Вы! Не может быть!

– Сама испытала.

– В такие годы? И уже несчастье? От моих… от… от этих конфет?

– О да… Хоть ни разу их не пробовала. Не обязательно пробовать. Порча, лежащая на изготовителе, настолько велика, что, верите ли, достаточно принюхаться или наступить на фантик…

– Порча? – всполошился Мишка.

– Именно! Ведь пресловутый гав с’Шишкой был в высшей мере испорченным псом!

Мишка вконец растерялся. Мало того, что эта собачонка не обратила внимания на сам факт кражи, свидетелем коей, несомненно, являлась, она ещё и открыла, нет, откупорила ему такое… Такое, чего конфетный вице-король и помыслить о себе не мог.

 Без лишних отлагательств Мишка сделал предложение. Она поспешно согласилась.

Глава III

СКОРАЯ ЖЕНИТЬБА

В Юрьев день под свист рака брачующиеся должны были  промаршировать от избы Штакетников до другого конца улицы, ненадолго задерживаясь перед каждым, кто, по их мнению, больше остальных завидовал. Последняя добровольно чтимая традиция.

Мишка проснулся к полудню, продрогший и ужасно злой. Дождь, который, как оказалось, лил уже часа четыре, насквозь промочил его псовину. Экс-ресурсный мужчина (или ресурсный экс-мужчина) встал, отряхнулся, получив по носу собственным ухом, ощерился, весь ощетинился, натопорщился и возопил: «Ну что это за… утро!!!». И тут, прямо-таки в ответ на его пусть и подвергнутое немилосердной корректуре, пусть и риторическое, пусть и восклицание, по дороге, у обочины которой он изволил почивать, пролетел огромный золочёный свадебный кортеж. «Коли на улице распута, быть свадьбе беспутной», мелькнуло в голове у Мишки. А где-то в недрах разума (ибо разум вследствие энной заслуженной травмы ещё в детстве отслоился у него от головы) мигнуло: «Ой! Так это же моя свадьба…»

Бедному собраться – только подпоясаться. Лапоть на ногах, ошмёток на задах – и Мишка был готов. Перед ним, однако, встал во весь свой рост и ещё поднялся на задние лапы один далеко немаловажный вопрос: куда идти-то? «Куда глаза глядят, авось и приду», – рассудил жених и поплёлся к омуту, который сегодня особенно, а в общем, как и всегда, наперекор своему названию, тишиной не отличался. Хотя это обстоятельство ничуть не мешало чертям водиться там в изобилии, порождать и приманивать новых. Наш незваный гость тому яркий пример.

Под лапами ещё не начинала разлагаться мораль, а Мишкин единственный, зато верный локатор уже уловил виртуозные балалаечные трели и небывалый полнозвучный свист, которые встречаются только в Тихом Омуте, и то лишь на свадьбах и похоронах. Кроме того, к ним примешивались ещё и прихлопы с притопами, что вообще считалось чрезвычайной редкостью и могло происходить исключительно на свадьбе Штакетников.

Подойдя ближе, Мишка совершенно остолбенел. У избы, которой он прежде и не замечал на фоне вилл, стояла невеста. Она блистала типом. Её щипец выдавался вперед из-под прозрачной белоснежной фаты. Над ним сияли огромные искренние карие глаза. Гладкая бурматная вилая псовина спадала ей на плечи, плавно переходившие в нежные, ещё щенячьи, оголённые лапки. Но, несмотря на юность, её вздымающиеся, чуть ли не прорывающие свадебное платье грядки были уже столь упруги, а округлые гачи настолько пышны, что повидавший виды гав с’Шишкой как стоял, так и сел. И это была ЕГО невеста! Его, аборигена Мишки!

Внезапный всплеск  (ибо Мишка сел, по счастливой закономерности, в лужу) привлёк внимание Сеньориты Штакетник, и только сейчас она заметила своего жениха. А заметив, сама присела в ямочку. Странное чувство нахлынуло вдруг на неё. Сеньорите на миг показалось, что суженый чем-то похож на её недавнего кумира, конд- (итерского) идола гава Мишку с’Шишкой. Сердчишко её затрепетало. Конд-идол между тем продолжал сидеть в луже, почёсывая загривок.

От второй внезапной мысли Сеньорита приопустилась ещё ниже. Ведь она даже не знает имени жениха!

– Как Вас зовут? – крикнула она ему.

– Не важно! – отозвался Мишка.

И правда, о таких мелочах можно было поговорить и позднее. Сейчас перед ним, расставив прелестные лапки, сидела она, его  судьба, его любовь… его невеста… собачонка местного повета здешней волости…

– Ну, что расселись? Пора! – возгласила своим громовым рыком мамуленция Штакетник. Свистопляски, визг и хохот мигом притихли, а брачующиеся (или, как точь-в-точь минуту спустя постановили в далёкой Столице, – брачащиеся)  медленно, дрожа и робея, поднялись.

Некоторое время все стояли в загробном молчании. И вот, сметая преграды судьбы, изгороди, случайных прохожих, раздался ни с чем не сравнимый, могучий, звонкий, бывающий лишь в Юрьев день свист рака.

Мишка протянул свою иссохшую, заскорузлую лапу, Сеньорита Штакетник подала свой прелестный мякиш, и они начали маршировать.

Но, маршируя, влюблённые забыли обо всём. Они видели только друг друга и вовсе не старались высмотреть каких-то там завистников, они слышали только друг друга и вовсе не стремились попадать в какой-то там ритм, они чувствовали только друг друга и вовсе не пытались придерживаться каких-то там примет. Они даже не знали, что знали, что это было правильно.

Любовь! За что ты нам дана? За какие такие достоинства? За какие такие проступки ты свалилась на наши головы? Или, если быть совершенно точной, на наши разумы, ведь у некоторых мозг отстоит от черепа. Ну а если быть предельно скрупулёзной, то в особых случаях – и на сердца… Ты ведь единственная незаслуженная вещь на свете! Непоследовательная, иррациональная, нелогичная… Не имеющая никакой морали – экстракт, редчайший в наши дни. Но я, если хотите, и взялась пересказывать вам сию эпопею только потому, что в ней содержится малая доля большого необъяснимого чуда.

Итак, брача… чующиеся были заняты исключительно друг другом, семейство Штакетник и прочие – исключительно собой, и никто не замечал, что с неба за чрезвычайно опасным тихоомутским бандитом следил вертолёт ФСБ.

Вызвала ФСБ не кто иная, как не приглашённая на свадьбу местная сплетница и интриганка, а также душевная поверенная папаши Штакетника пластинчатозубая крыса Барракуда. Не стоит, однако, отчаиваться. Ей воздалось по делам её: массивный вертолёт приземлился прямо на соломенную крышу её особняка. Со всеми обрушивающимися отсюда последствиями. Спешу вас уверить, никто не пострадал. Барракуда, конечно же, отправилась на свадьбу и в этот момент усердно завидовала в толпе.

Мишка и Сеньорита Штакетник почти уже дошли до противоположного конца улицы, как дорогу им с гиканьем преградил наряд омоновцев. И к растерянному жениху, хлопая, щёлкая, скрежеща, протянулось несметное множество лап, цевок, щупалец, клешней и даже погремушек. Свист рака резко прекратился, и от неожиданности и те, и другие некоторое время стояли в оцепенении.

Первым опомнился Мишка. Он оттолкнулся своими пружинистыми задними ножками от земли и нанёс ими же сокрушительный удар по прилоби одного омоновца. Тому на выручку подоспел другой, но Мишкин глаз вовремя исполнил функцию боксёрской перчатки, вылетев из орбиты и снова в неё влетев. Падая, неудачливый помощник повалил весь наряд, кстати, весьма не нарядный. Завязалось грандиозное побоище, без которого не обходится ни одна истинно русская свадьба. Только вот основное отличие русской свадьбы от европейской: если на европейской всё заканчивается массовой оргией, то на русской – избирательной тюрьмой. Притом избирают отнюдь не тех, кто был зачинщиком. Вот и здесь: хоть зачинщиками были омоновцы, в тюрьму пошёл Мишка.

От сумы да от тюрьмы не отрекайся. Но знал неунывающий Мишка: нет худа без добра. И отправился он за решётку правды искать.

Глава IV

ВИДИМЫЙ РОК

По случаю отмены свадьбы семейство Штакетник, все долго и коротко жданные гости, а также нежданные вообще, устроили… пышный банкет, где главным образом привечали заправилу операцией по захвату Мишки, полковника ФСБ Хризостола Бельведерского.

Нужно сказать, при выполнении задания его сиятельство… чуть не померкло. Как раз в тот момент, когда Бельведерский, стоя вполоборота, уже поднимал над жевательным гребнем преступника всю свою репутацию, Мишка, тоже вывернувшись боком, готовился нанести аналогичный удар ему. А поскольку репутацию, вследствие невыдающихся физических способностей, конфетному вице-королю было уже не поднять, он решил воспользоваться лаптем, заранее стащив его с ноги.

Синица в руках, случается, получше, чем журавль в небе. Как подскочит по старой памяти туземец, да как издаст пронзительный залив, да как отмочалит, потом настрочит, потом отваляет, а под конец и отомнёт упругим лаптем бока Бельведерскому! Соблюдая притом чёткую последовательность. И русские традиции. Хризостол уронил репутацию и кинулся бежать. А гав с’Шишкой, ощутив на вытянувшихся, трепещущих сосочках языка вкус победы,  настолько им упился, что застыл, подставил морду солнышку и в блаженном забытьи, всегда находящем на него некстати, осклабился. Тут-то его и схватили. 

Бельведерский же, и без того получавший стипендию за врождённый моральный ущерб, заработал доплату за приобретённый физический. Мишка отбил ему… охоту работать. Да и зачем оно, с двумя стипендиями…

А сумрачный дождливый день продолжался. И когда на банкете Сеньорита Штакетник с ненавистью смотрела на жующих (ибо единственным продуктом – что считалось настоящим шиком – были конфеты «Мишка с’Шишкой»), под громоздким столом её русачьей лапки коснулся чей-то костлявый мосёл. Сеньорита подняла невинные глазки и увидела над собой обрюзгшую щетинистую физиономию Бельведерского. Взор его горел тусклым, напряжённым, пожирающим огнём. Зловонное дыхание, с хрипом вырываясь из-под обвисших слюнявых брылей, то вздувало их, то медленно возвращало в прежнее положение. Седоватая шерсть, несмотря на общий неухоженный вид, отличалась блёсткостью. Всё в этом дремучем, однако дородном облике показывало, что прежде обладатель его был в борзых ладах.

На протяжении банкета собачонка и пёс обменивались томными взглядами, пока этого не подметила звероватая подруга жизни Бельведерского, следовавшая за ним повсюду. Под предлогом срочного отбытия в Столицу она выволокла мужа из-за стола, втолкнула в машину и увезла вертихвоста, который в самый последний момент успел судорожно подмигнуть Сеньорите Штакетник.

Глава V

НЕ БОЙСЯ ЗАКОНА

Страсть йоркширской кокетки к полковнику ФСБ длилась на протяжении суток. Бельведерский же воспылал к Сеньорите такой водостойкой любовью, что потушить её не представлялось возможным. Не помогали даже слёзы жены, в свою очередь, огнеупорные. Под конец бездольная супруга даже перестала ревновать, а серьёзно задумалась о психическом здоровье Хризостола.

Между тем, карамельно-повидловый магнат, конд-идол XX века, изготовитель вкуснейшей конфеты тысячелетия гав Мишка с’Шишкой был брошен в острог и приговорён к повешению. Вне всяких сомнений, заслуженно.

Самым страшным, однако, по убеждению criminel de droit commun³, являлось то, что его совершенно не кормили. Ведь и пёс из еды живёт. Каков ни есть, а хочет есть. Кольми паче, сокамерника его, матёрого кота Ваську, потчевали отменно: к завтраку – сайки, что свайки, к обеду – калачи, что рогачи, к ужину – пирог арзамасский с рыбой астраханской. В мыслях о дискриминации и, как следствие, о побеге запамятовал Мишка: сытую скотину на мясо бьют.

Немудрено забыть, когда за сутки получил одно шершавое яйцо… Да и то зелёного цвета. Заглотив его, Мишка услышал в чащобах желудка подозрительный треск, сопровождавшийся не менее подозрительным писком. До такой степени аппетит разыграться не мог… И вывод был весьма неутешительный.

Что поделать… Никогда бы гав с’Шишкой не обрёк на голодную смерть едва проклюнувшееся, не узнавшее вкуса его конфет живое существо. А если это существо засело в нём самом… Пищевой инстинкт уступил место материнскому. И преданный родитель только укрепился в мысли совершить побег.

Склонить соседа не составило труда. Он-то по поводу своих разносолов не обольщался.

Целый день Мишка с Васькой грызли решётку, объясняя надзирателям, что зубы режутся. И за это время чрезвычайно сблизились.

– Ты кто? – спросил Васька.

– Не важно, – пробурчал Мишка, – А ты?

– Какая разница, – ответил Васька.

Точно к смене караула прутья были сточены. Вместе с Васькиными зубами и Мишкиными дёснами.

Ядовитый лунный свет капал через крохотное окошко и диффундировал с ночной темнотой.  В каждой щели разрастались цетрарии, стереокаулоны, кубковые кладонии, а также линдбергии короткокрылые. На каждой цетрарии, стереокаулоне, кубковой кладонии, а также линдбергии короткокрылой огромный паук (несомненно, вида Heteropoda davidbowie⁴) приканчивал очередную жертву. Облака испарений вяло и грузно окутывали эту идиллическую конфигурацию… И только раскатистый храп заключённых нарушал тишину.

Выбравшись из камеры, наши беглецы, к несчастью, а возможно и к счастью, заблудились в узких тёмных коридорах. Мишка смирился с тем, что в его животе кто-то поселился и по-хозяйски разгуливает, Васька – с тем, что не видать ему больше такого приволья, и с минуты на минуту в брюхе тоже кто-то на дрожках заездит. И вот, когда несчастные потеряли всякую надежду на спасение, они увидели полоску света, выбивавшуюся из-под двери.  

С надеждой устремившись к долгожданному выходу, друзья ворвались в… кабинет комиссара полиции. Остолбеневший Мишка признал в нём подлеца Лягуха. Тот, однако, ничуть не обрадовался появлению босса. Вернее, вовсе не задумался о том, что некий бритый выборзок может оказаться его, Лягуха, бывшим головой.

«Что законы, коли судьи знакомы!» – только понял это Мишка, как Лягух, задыхаясь, вскочил. Только Лягух, задыхаясь, вскочил, как Мишка завизжал: «Приятель!» Только Мишка завизжал «Приятель!», как Лягух раззявил пасть, чтобы позвать охрану. Только Лягух раззявил пасть, чтобы позвать охрану, как у Мишки непроизвольно открылся рот и оттуда прямо в морду Лягуху выскочил цыплёнок! И не простой, а породы Араукан, без хвоста, но с пышными гусарскими усами.

Лягух потерял сознание, а цыплёнок, заскользив по его проплешине, вылетел в окно. «Дитя моё!» – воскликнул Мишка и прыгнул вслед за ним. То же сделал Васька. Оба угодили в мусорный бак, один из многочисленных баков, которые, выстроившись под окном комиссара, ласкали его изысканный нюх. Цыплёнка и след простыл, а наши беглецы, сами для себя неожиданно очутились на воле!..

Глава VI

БОЙСЯ ЗАКОННИКА

А что, если… Да. Думаю, откладывать не нужно. Перенесёмся в Мегаполис, где раздувается от осознания собственной значимости гадостный котище Среждорлоп. Он решил нажиться на бессмертном имени Мишки, прибрав ко всем четырём лапам и, для верности, хвосту осиротевшую фабрику.

Среждорлоп развернул ещё большую коррупцию, чем прежде Лягух, но благодаря своему авторитету и клубку, даже кому связей, мог быть совершенно спокоен. Его могущество росло с каждым днём, богатство множилось. А поскольку лучшим уголком Земли бесспорно считался Тихий Омут, новый верховод счёл должным приобрести там несколько гектаров кочек.

Среждорлоп распорядился подготовить свой личный Boeing-787 Dreamliner для трансперелёта в чудеснейшее место мира, опасаясь доверять посредникам выбор делянки.

Тем временем полковнику ФСБ Хризостолу Бельведерскому поступило срочное сообщение, что из тюрьмы бежали двое заключённых – карманник Васька и безымянный компрачикос под номером const.

В одних кальсонах, не моясь и не бреясь, и не расталкивая жену, Бельведерский вылетел на улицу, глотнул прохладного ночного воздуха, поперхнулся и сообразил: он ведь отправляется в блаженный Тихий Омут, к Сеньорите Штакетник! «Любимая!» – взрёвел мастиф, и от этого ужасного зарёва, единственного, к слову, средства, пробудилась мадам Бельведерская. Но, выскочив из дома, успела заметить лишь оттянутый зад благоверного, мелькнувший на сидении чужой, как ей показалось, машины. Решив, что Хризостол помешался окончательно, дражайшая половина вызвала ему вдогонку передвижной ветлазарет…

Она была права на 1,5. Воистину, вместо своего тюннингированного Godzilla Gorilla Бельведерский уселся в скромный Shilla Milla соседа-труженика-на-благо-родины. А на таком land rover(-е) съехать можно только с глузду.

Когда полковник продвигался по трассе Столица – Тихий Омут, одинокие фонари гасли, подло подмигивая. Похоже, флиртовали с фарами randy lover(-a)⁵, которые проделывали то же, пока не потухли навек. Туман был такой устрашающей плотности, что в толщах его за машиной долгое время держалась прореха. Дорога же лежала через горы, невесть откуда взявшиеся на древней антеклизе, так что наш враг систематически съезжал… для начала только в кювет.

Круты горы, да не миновать. И продвигался Бельведерский как по яйца. Нужный путь бог правил: где дорога – там и путь. Но всё же зарьял Хризостолушка и с истинного чуть не сбился… Хоть ещё учеником запомнил, что Тихий Омут у всех святых на Кулижках находится, в Тверской ямской слободе, не доходя Таганки, на Ваганке, в Малых Лужниках на Трех горах. И адрес ненаглядной затвердил: против неба на земле, в непокрытой улице.

Даже в туман, подобный тому, не стояла большая дорога. Вот и Мишка с Васькой улепётывали во все экстенсоры и флексоры.  Да так, что резвы лапы подломилися.

Из неволи удрали, но за неволю хода, когда ноги болят. Засипел Василий, захрипел и произрёк: «По способу пешего хождения не доберёмся». Следующие полчаса, корчась в коммуникативных муках, излагал он товарищу план. Следующие за этими полчаса осознавал гав с’Шишкой: в игре да попутье собак узнают. А умный кореш – половина побега. Васька предложил совершить нападение на первого же водителя с целью отнятия транспорта. Дорожному, как говорится, бог простит. На то, чтобы вне философского контекста рассмотреть проект, у Мишки ушло ещё полчаса. Наконец они решились.

И повезло безоговорочно. Машина не заставила себя ждать. Издав душераздирающий вопль, Мишка бросился приостанавливать колёса, но сам угодил под одно. Васька с не менее ужасным криком кинулся бить стёкла и  получил по морде струёй моющего средства, а по загривку – дворником. Увидев прямо напротив себя чудовищное сопло Васьки с двумя выступающими вперёд нижними клыками, сидевший за рулём лишился чувств.

С большим трудом Васька перетащил его из машины в багажник, постоял минут пять, отдохнул, насладился стрёкотом кузнечиков, потом с неимоверными усилиями высвободил друга, которому злосчастное колесо впечаталось… в память. И уже минуту спустя сообщники мчали по направлению к Тихому Омуту: карманник – за рулём, компрачикос, по старой памяти, активизировавшейся после травмы, на заднем сидении. Только вместо личного шофёра на сей раз оказался драный кот, а вместо любимого чёрного Rolls-Royce модели 50-х годов – Shilla модели Milla.

Когда Хризостол очнулся, то понял, что находится в багажнике, а во рту у него торчит кляп. Отплевавшись, он обнаружил, что это целый байт незамутнённой памяти, составлявший, к слову, ровно половину имевшейся у Мишки. Но за жёсткий диск последнего беспокоиться не стоит. В отличие от ПК с Мишкиного винчестера ничего не исчезало, а в отличие от живых организмов нервные клетки его регенерировались.

Бельведерский чрезвычайно разозлился. Он зарычал утробным, нутряным башуром, изверг из пальца крючковатый коготь и, разрезав путы, начал драть обшивку.

Полусонный Мишка вдруг почувствовал в районе подхвостья какое-то непонятное прикосновение. Хризостол подцепил его за кончик несуществующего хвоста. Несчастный выделил нотку визга, такую горькую и невесомую, что, взвившись, она достигла Васькиного уха и села на него. Когда тот обернулся, то увидел только зияющую чёрную дыру в сиденье.

А Бельведерский заткнул Мишке пасть несменным байтом, связал его, убедился, что накрепко, и укусил.

Обернувшись вторично, Васенька-котик успел заметить слащавую физиономию Хризостола и в тот же миг оказался лежащим в багажнике рядом с Мишкой.

Глава VII

ГДЕ РАДОСТЬ, ТУТ И ГОРЕ

Гордый собой, рулит Бельведерский, раскис, по бокам развис. Двух незапланированных преступников поймал, двух ещё предстоит. Аж ость от удовольствия топорщится.

Вдруг в зеркало заднего вида наш герой заметил, что его, паратого из паратых, брудастого из брудастых, обгоняют! Который раз прибегнув к силе своей весьма гипотетичной репутации, Хризостол нажал на педаль. И поступил, как всегда, опрометчиво. Шибко ехать – не скоро доехать.

Задев машину, по шоссе на шасси пронёсся самолёт. Огромный белокрылый Боинг! Но чудом техники джигит уже не насладился. Остатки Shilla Milla (по большей части, это был он сам) покатились по дороге и ударились о бордюр (по большей части, головой Хризостола).

Мишка с Васькой, случайно поддетые хвостом Боинга, поехали дальше.

Травмированный Бельведерский впал в буйное помешательство. Но даже тогда последовал долгу.

Прилизанный лунным светом, близ обочины пасся конь. Оседлав его, полковник пустился вслед воздушному лайнеру. Хоть охлябь, да верхом.

Больные же извилины почали завиваться в мудрости народные, и не лишь бы какие, а касательно теперешнего положения владельца, с креном в иппологию:

– «Конь бежит, земля дрожит, из ноздрей полымя валит!»

– «Без коня полковник кругом сирота».

– «Лошадь упряма, а везёт прямо», и т.д. и т.п.

Слушал-слушал это конь, да с тоски поседел. Зато стал белым!

Насколько убьешь, настолько и уедешь, да лошадь с ходой (другая Бельведерскому попасться не могла) в пути не товарищ. Каков, однако, всадник, такова и лошадь.

А Среждорлоп (самолёт, который был вынужден сесть на шоссе ввиду несварения двигателей, наотрез отказавшихся сжигать конфеты «Мишка с’Шишкой», принадлежал, безусловно, ему) почти подъехал к Тихому Омуту. Но врождённая безмерность опять взыграла в самозванце. Дабы показать местному бомонду шик, Среждорлоп задумал катапультироваться.

В это время гав Штакетник по делам неотлучным, первоочерёдным, утренним вылез на подворье. И сразу же рухнул в компостную яму. С неба на него сверзилась неподъёмная туша, обросшая рыжими волосами. Открыв глаза, потерпевший увидел над собой ужаснейшую физию с огромным раздутым синим носом, в коем красовалось медное кольцо.

Стало душно-душно, и Штакетник отстегнулся, успев подумать, что это конец.

Среждорлоп оправился мгновенно и решил нанести визит вежливости будущим соседям. Но едва поставил первую конечность на крыльцо, как плюхнулся в чан, где по утрам отец семейства освежал пересыхающие за ночь мозги.

Незванец возбудил цунами, выше морского, шире океанического, и на гребне волны влетел в одрину, где зубами к стенке спала мадам Штакетник. Мамаша дёрнулась, приподняла за кончики ресниц эпические вежды, опустила, вновь приподняла и, взвыв, лишилась чувств. От крика пробудилась наша прелесть. Но ничуть не оробела: вскочив со своего подмоченного стога, схватила последний предмет интерьера, быта и защиты, по счастью, бывший у неё, – портрет усопшего магната, ворвалась в родительскую спальню и со всех ньютонов ударила по толстому загривку Среждорлопа. Тот закачался, зашатался, завалился, и новое цунами вынесло его из дома.

Вернёмся же, однако, к Бельведерскому. Не стоит оставлять его надолго. А то чего доброго… Как, уже?..

На худой лошадке в сторону… Заплутал бедняга, насильно сброшенный своим лихим конём. Да и не стремился никуда. Ему бы только рассуждать о конях дарёных, бережёных, старых, сытых да лихих. Запамятовал о погоне, о преступниках, бежавших из узилища… Ижно позабыл о Сеньорите! И несказанно обрадовался, когда ему пригородил дорогу знаменательный жёлтый фургон.

Оттуда с гиканьем (Ничего ли это не напомнило Хризостолу? Трудно сказать…) выпрыгнул наряд ожесточённых санитаров. И к несчастному, хлопая, щёлкая, скрежеща, протянулось несметное множество лап, цевок, щупалец, клешней и даже погремушек. Да, я ведь, если помните, и взялась пересказывать вам сию эпопею только потому, что в ней содержится мораль.

Но с Бельведерским особый случай. Он ведь по долгу службы сорвал Мишкину свадьбу. И сейчас попал в лечебницу не в наказание, а на усиленный курс терапии.

К тому же, особое усердие, всегда отличавшее полковника, было повреждено при побоище. Охота работать отпала, осталась привычка. Теперь, с тремя стипендиями: за врождённый моральный ущерб, приобретённый физический и в скором будущем излеченный ментальный – можно было не задумываясь уходить в отставку. Что Бельведерский и сделал. Пусть место достаётся молодому, свежему недопёску. Опыт – никого не минующий вирус. Нет от него панацеи. Любой приобретёт. Лишь бы не печальный.

А он, Бельведерский, после выписки подастся в иную сферу, куда более трудную, нежели госбезопасность. Имя ей – филология. Ведь за время, проведённое в передвижном, а потом и в стационарном ветлазарете, Хризостол обогатил фразеологию тысячами неведомых пословиц и поговорок. Жаль, что лишь о лошадях. Без него эти бесценные искорки ни за что бы снова не зажглись, так как исчезли задолго до возникновения письменности.

Стоит упомянуть, что крупнейший филолог наших дней, автор страдальников и трудилий для учащихся всех возрастов, полов и соцменьшинств Хризостол Бельведерский, для меня же просто дядя Хрезя, (Крезя и Хреня тоже допускается) редактировал повесть, которую Вы, мой дорогой читатель, держите сейчас в руках. И, просто необходимо упомянуть, с энтузиазмом!

Глава VIII

ГДЕ ГОРЕ, ТАМ И РАДОСТЬ

Когда Штакетники чуть-чуть пришли в себя, и папаша побежал обсуждать происшедшее, а мамаша засела анализировать, Сеньорита вспомнила: цунами вместе с гостем выплеснуло и портрет конд-идола! И впервые по-настоящему поняла, как он ей дорог. Не портрет, а сам конд-идол, Мишка!

Никогда ещё не стучало, не молотило, не барабанило, не шлёпало так сердце, не проступали румяна, не сбивалось дыхание. И где обида? Где холод? Исчезли… Она ожила! Не тратя ни секунды, Сеньорита бросилась на поиски парсуны.

По её глубокому убеждению, вся вода стекала в реку, все реки впадали в моря, а моря, в свою очередь, в океаны. Ведь как же иначе? В противном случае, не было бы ни рек, ни морей, ни океанов… И собачонка спустилась на берег.

Дрожа и краснея, бежала вдоль кромки воды Сеньорита, а там, где река делала поворот и водная гладь стлалась до самого горизонта, словно её отражение, дрожа и краснея, бежало солнышко.

А может, она была отражением? Всего лишь маленьким рыженьким лучиком, скользящим по планете? Должен же хоть один лучик, хоть самый маленький, оставаться на Земле и ночью, тихонько светить, охранять её сон? Если так, то чьё-то стёклышко, и мы даже знаем, чьё, поймало этот лучик, направило на бумагу, и она загорелась. Этими строками.

И вот прямо напротив себя, Сеньорита заметила портрет. Но странное дело, он был совершенно не такой! Не такой, как у неё и такой, как наяву. Вдобавок, на переднем плане немножко заслоняя Мишку, белела большая, красивая морда коня. Сеньорита попробовала взять портрет, лежащий на воде у самого берега, но не получилось. Лапка ушла под воду. И тогда Сеньорита Штакетник обернулась.

Прямо перед ней на белом (никто ведь не узнает, что седом) коне восседал карамельно-повидловый магнат, конд-идол XX века, изготовитель вкуснейшей конфеты тысячелетия гав Мишка с’Шишкой!

Он соскочил на землю. Она попятилась и… присела. В тёплую водичку. Странное чувство нахлынуло вдруг на неё. Сеньорите на миг показалось, что кумир чем-то похож на её недавнего суженого, местного бандита без роду и племени. Мишка тоже сел. Первый раз не в лужу, а в золотой песок.

– Это я! – тявкнул гав с’Шишкой. И правда, подобный никому не ясный факт нужно было толковать немедленно! Ведь перед ним, расставив прелестные лапки, сидела она, его  судьба, его любовь… его невеста… с неизменным алым бантиком между нежных, почти прозрачных, рыженьких ушей.

– Это ты? – раздался из тины чудовищный хрип. Оба вскочили и посмотрели туда, откуда доносился голос. На их глазах со дна поднялось облепленное водорослями, улитками и щуками огромное существо. Отряхнулось, фыркнуло, и наши герои узнали Среждорлопа.

– Но как же? Ка-а-ак? – возопил самозванец. Не факт оживления Мишки поразил его, но внезапная мысль о том, что, похоже, придётся распрощаться с фабрикой конфет. На вопль начали сбегаться тихоомутцы.

Что же они увидели? На берегу речушки местного повета здешней волости стояли две эпохальные личности: Среждорлоп и Мишка с’Шишкой! Притом последний сжимал в своих объятиях Сеньориту Штакетник, их Сеньориту, дочь бухунда и ротвейлерши, декоративное чадо служебных собак.

Мишку признали все. А Среждорлоп, как лицо, ранее знакомое с воскресшим, документально засвидетельствовал свои показания. И Мишка был по новой утверждён во всех правах. Дом его и нефтяные холдинги торжественно отстроили, и над одним поставили главенствовать Ваську. Фабрику модернизировали, что являлось чрезвычайной необходимостью ввиду троекратного увеличения производства. Дело в том, что теперь наряду с привычной «Мишка с’Шишкой» выходят ещё две конфеты: «Леди с’Шишкой» и «Леди с Мишкой».

Не было бы счастья, да несчастье помогло!

P.S. C недавних пор в Тихом Омуте стали замечать бродячего цыплёнка. И не простого, а породы Араукан. Об этом, однако, в следующей повести.

ПослеСториЯ

Следовало бы, конечно, поразмышлять немного, что-то припомнить, что-то додумать, а уже потом кончать повествование, но, я, как, в общем, и всегда, уступаю отдохновению, пока оно на выдохе, и старательно зажимаю ему нос, дабы подольше не вдыхало. Отсюда понятно, что сейчас, в 34 минуты восьмого, или без 26 минут восемь, или в четыре минуты второй половины восьмого 14-ого (жаль, что не 15-ого) марта 2010 года я завершаю свой в высшей степени необдуманный, крайне бессвязный и совсем незапланированный рассказ.

Но позволю себе последнюю сентенцию, которую нечаянно высказал конд-идол и сам настолько полюбил, что и меня убедил в её непогрешимости. В чём не уверишься, если по несколько раз на дню, случается, слышишь одно и то же! Поддалась, ничего не попишешь. И заявляю: «Я и держусь-то в этой жизни только потому, что люблю над собой посмеяться».

Сеньорита Штакетник
_____
¹ Гав – повсеместное обращение к самцу.
² Scirocco – Юго-восточный тёплый и влажный ветер, дует со Средиземного моря.
³ Criminel de droit commun (фр.) – уголовный преступник
⁴ Heteropoda davidbowie – немецкий ученый Петер Ягер открыл новый редкий вид пауков и решил назвать его в честь знаменитого британского музыканта Дэвида Боуи.
⁵ Игра слов. «Randy lover», полученное из «land rover», в переводе означает «похотливый любовник».