ЕВГЕНИЙ ЧИГРИН

ПОДВОДНЫЙ ШАР

АНТРОПОМОРФНОЕ

Словарь реки читается с конца,
Сначала «я», а после остальное.
Лицо волны от солнца золотое
Морщинится, как кожа мудреца.
Лицом к лицу два взрослых существа:
Животные, а лица человечьи…
Шипящие куски пространной речи,
Безвестный слог, воздушная строфа.
За валуном три Мойры вяжут сеть,
Вздыхая так, что облако косится,
Полным-полно в телесном небе ситца,
Никто не сможет с этим умереть.

Два зверя пьют мареновый закат,
В когтях – любовь: безумие, объятье,
Кипение листается во взгляде
(Амур с холма залыбился впопад).
Два зверя век вылакивают так,
Что чудища воды глотают слюнки…
Смеркается в ненаселённом пункте,
Ступает призрак в мертвенный овраг.
Карбункулом любви стоит луна
В небесном своде… ангелы на стрёме
Бегущих строк, китайской лодки в коме,
Плывущего в иллюзиях вруна.

***

… там ловкие сарганы в руки шли,
Как мифы места, пахнущие зверем,
И море в луже клюквенной зари
Дышало дзэн-буддийским недоверьем.
Там птицей эксцентрической смотрел,
Держал в руках то ангелов, то нечисть,
Когда Селена встала на ущерб,
Старуха с бритвой задвигала речи
И пряталась в усмешку и врача…
Там задували демоны причалы
И след берегового скрипача…
Не выплакать бемолям этой кары.
Там жизнь сходила… Аполлон, ты где?
Такой глушняк. Не вяжется Эллада.
Я там ловил бамбуковых детей,
Я там вбирал первопричины ада.

***

           Цирюльника летающая скрипка…
                                                    О.М.

Фиолетовый цвет Феодосии – сумерки… Свет
Симпатичной кофейни вблизи айвазовского моря.
Бесноватые чайки кричат с передышками бред,
Белопенные волны подобны осколкам фарфора.
В Киммерии нетрудной так правильно пить не спеша
Эти красные вина за жёлто-блакитные гривны,
По глотку поднимайся по строфам поэтов, душа,
Обретавшихся здесь, сочинивших нескучные гимны,

А вернее – упрятавших в слово живинку-тоску,
Обогретые камни, да бьющие колером степи,
Чебуречную жизнь, да цирюльника скрипку… Смогу
Что припомнить ещё? Ну какие искусные сцепы?
Этой улочкой брёл фантазёр и обманщиков брат,
Самый светлый алкаш, мореход сухопутных видений –
Молчаливый Гриневский в свой парусный солнечный ад:
Галерейная 10, где только четыре ступени…

Этой улочкой шёл, видел эти густые кусты,
Фиолетовый цвет, может самый спокойный на свете…
Наливайся, стакан, опрокинем за буквы-труды,
Нищету к нищете, понимающий музыку ветер
И случайную жизнь, и считающий денежки порт,
За пустое кафе побелевшей акацией Каффы,
За сливовое море: медузы, актинии, йод,
Да пиратские клады, где золото, жемчуг, аграфы!

ФОТОСНИМОК

… ну конечно припомню: дыра, захолустье, отшиб,
Впрочем, море всё скрасит, всё станет на место при звуке
Недосоленных волн. Фотография – мыс Казантип
В обедневшем посёлке на юге.

Ну конечно припомню: гостиница, наш недосып
(Казантип – казанок – в переводе с какого? – забылось).
Всё казалось любовью, читалось, равно манускрипт,
И глагольною рифмой светилось…

INDIA ВЧЕРА

… цвета последнего вздоха жако – осень. Простудно и тихо.
Это вчера сочинялось легко, жадно мерещилась книга
Странствий, пропахших солёной водой, жиром зелёного мира,
Плавилось сердце амурной игрой, падало в дырочку сыра.
… позавчера – Ришикеш, Харидвар, запах чапати в кафешке,
Бронзой и медью ослепший базар и – саподилла в тележке
Весёлоглазого, что на урду всё перешёптывал что-то…
(Сколько чернил засыхает во рту, сколько наития-мёда?)

Тмин, кардамон, кориандр и ваниль, пряность мешая со смрадом,
Жизнь окуналась в капуровский фильм рядом с краснеющим садом.
… пальцы оближешь, смакуя барфи: лакомство из парадиза,
Это признанье в блеснувшей любви (в паспорте блёсткая виза).
… без барабанов и «ласковых» змей как-то теперь бестолково,
Слушай, сагиб! – сорок капель налей, вспомни факирово слово…
«Старым монахом» натешится стих (вязкий напиток, индусы).
Полночь вдохнула чернил золотых, к Шиве отправились музы…

ГАНЕША

Этот город – ну? – «молодой» Ганеша,
Обещает манго, удачи хвостик,
На быках везут (проезжай, тележка)
Золотой обман, шепелявит додик.
Этот город – змей и корова слева,
Королевский дух поравнялся с нами,
Разливает смысл голубого неба
Грамотей-монах (говорит стихами).
Этот город – ну? – с головой слоновьей:
Сиротой торчит одинокий бивень,
Снаряжает сны, подсыпает в кофе,
У брамина, глянь, не стило, а грифель.
Этот город – шрам на лице лангура,
Попрошайки бред в малолетнем платье,
У молельни, что в тишине пурпура,
Инвалидный круг в налетевшем смраде.
Ганапати – бог (и один из шайки),
Фаворит всех каст, маета Парвати.
… Полумраки пьют из колодца байки,
Точно призрак форт подступает сзади…
Этот город что превзошёл и понял?
Раскурил мозги агарбатти, что ли?
И никто, никто, ну никто не помер?
И течёт любовь в непростом глаголе…
И компот из тьмы выпивает выси,
Желатин луны на холсте жасмина.
И божок сметливый сидит на крысе:
Ореол ушей, озорная мина…

ВИНО

… как в масть эта полночь примятому взморью,
«Омара Хайяма»¹ закушай фасолью
И взглядом лагуну приметь.
Луна сургучом нависает над пальмой,
С которой совсем не рифмуется дальний
Пейзаж, что венчает мечеть.

Эль Гунна вдали шевелится огнями,
Смотри, минарет прилепился к рекламе,
Буквальнее – наоборот.
Смешай эту полночь с кебабом, тагином,
Как воздух сошёлся с неместным жасмином,
Как многое жизнь раздаёт…

Захочешь – пиши на папирусе строфы
(На пылком востоке не тешились профи!)
Зато – превратились в вино,
В пустынную повесть – волынку ребаба,
Который смекает, как ухо араба
Пленять: и пленяет давно.

Блуждают (незримо) затейники-джинны,
С кальянами кайфа засели мужчины,
Вкуснее инжира слова.
Из розовых листьев напиток горячий
Спешит наливать мусульманин невзрачный –
Хасан? Мухаммед? Мустафа?

Возьми настоящее в крепкую память,
Когда приключится в досадное падать,
Войди в эту полночь опять,
Пускай Аладдином покажется лето
В стихах, на которых везучая мета,
Верблюжьих миров благодать.
__
¹ – марка вина.

ВОСПОМИНАНИЕ ПОД МУЗЫКУ СЕНТ-КОЛОМБА

Колыбельного места осенний надлом
В жёлтых жалобах мокнет листва.
Из бороздок пластинки опять Сент-Коломб,
С этим галлом в печаль голова
Окунается, ровно в густой кальвадос,
Зарывается в молодость так,
Что опять и разлука, и страсти всерьёз,
И в кино – фантомасами страх,

И прощанье с которой? Какой сатана
Разберёт в проходном октябре,
Что там было, когда растекалась весна,
Просыпались в неброской норе…
Что там было?.. И видится Гайсин, Тульчин,
И сквозистый ладыжинский свет
Возникает и смотрится в ультрамарин
Переливчатых высей… в сюжет

Этих мест колыбельных… Строфу за строфой
Так и вытяну родину, как
Сент-Коломб меланхолию-музыку (Строй
Этой музы в искусных руках).
Что там было?.. Всё рядышком: Винница, Бар
И Вапнярка, и Шаргород, так?
Говори-перешёптывай, будто бы дар
Можно вышептать в этих стихах?..

Сколько прошлого, быстрого, как выпивон
В побелевшем от яблок саду.
Золотым захолустьем я будто прощён?
Позабыт в позабытом году?
Ибо – Бершадь, Немиров, Ладыжин, т.д.
Столько видели всяких таких
Перебежчиков (мать их…) Мерцай в пустоте,
В метрополиях незолотых,

Пропадай в Сент-Коломбовой струнной тоске
(В жёлтых жалобах мокнет листва),
Не спеши приближаться к подземной реке,
Где Хароном легенда жива,
Где химера – змеёй с рубцеватым хвостом…
Замолчи. Не пугай сам себя.
… колыбельного места осенний надлом,
Станционные ветры трубят.