ИРИНА ДУБРОВСКАЯ

ЗА ОТКРОВЕНЬЕ В ГОЛОСЕ ПОЮЩИХ

ИМЯ

Меня хотели назвать Татьяной.
Меня хотели назвать Мариной.
У папы с мамой менялись планы
В тот год далёкий, почти старинный.

Дочурке месяц, уж срок немалый,
Но шли дебаты у них негладко.
И даже Зоей я чуть не стала –
Оригинально, свежо и кратко.

Но тут бабуля вмешалась резко:
– Довольно спорить, уймитесь, дети! –
Как старший в доме сказала веско. –
Быть ей Ириной. И я в ответе

За это имя – в нём мир и благо.
Как оказалось, в нём трепет лирный,
Порою робость, порой отвага,
И червь сомненья, совсем не мирный.

ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

Всё в прошлом уже, за туманом, за дымом, –
Как будто привиделось мне,
И рядом стоят нелюбимый с любимым,
И оба теперь наравне.

Когда говорили: «Проходит и это»,
Поверить никак не могла.
А вот ведь прошло, будто не было лета –
Того, где себя стерегла

От собственной воли рвануться к окошку
В ответ на любовную блажь
И – вниз, по-кошачьи, ведь женщина – кошка,
Подумаешь, пятый этаж…

Одно лишь меня удержать и сумело:
Не жизнь я хотела прожить,
А самое главное женское дело
В ней выполнить – сына родить.

И всё получилось, и всё состоялось,
И стало почти как у всех.
И я стихотворной строкой расписалась
За свой несодеянный грех.

***

Откуда стих? Из внутренних глубин.
Он так же с существом моим един,
Как слух и голос, сердце и душа.
Растёт в утробе, впитывать спеша
Всю гамму чувств, всю мыслей кутерьму.
И верю и не верю я ему.
Он кровь моя, а в ней обмана нет.
Но день пройдёт, дневной погаснет свет.
За ним другой, неведомый пока.
Вот так и стих – лишь гость издалека.
А что за дичь у гостя на уме,
То тайна есть, сокрытая во тьме.

***

Я всё же за мелодию стиха,
Не терпит слово звяканья и лязга.
Как нежность настоящая тиха,
Так ритм строки – не дьявольская пляска,

А отзвук той гармонии, что есть,
Что теплится ещё в небесных кущах.
Я всё же за божественную весть,
За откровенье в голосе поющих,

За ясный ум, за сердца детский пыл,
Объятого томительною дрожью.
И как бы жар потухший ни чадил,
Я всё же за неё, за искру Божью.

***

Не верьте поэту, не верьте,
Когда, подбирая слова,
Он будет о жизни и смерти
Воздушные ткать кружева.

В своём поэтическом раже
Он высших исполнится нег,
И вы не заметите даже,
Как кончился в нём человек.

Томимый диковинной речью,
Дрожащий, как в небе звезда,
Он глохнет к беде человечьей,
И только к своей – никогда.

Но если он скажет, что смерти
Знаком ему голос и вид,
Поверьте поэту, поверьте,
Он знает, о чём говорит.

***

О нет, не сразу нас засыплет снег,
На брег не в одночасье хлынут волны.
Когда уходят смыслы, человек
Ещё живёт, бессмыслицею полный.

Ещё существованьем занят он
И финиша не чувствует, бедняга.
Но пустоты глухой тягучий звон
Всё громче в нём, и жизненная влага

Уходит прочь. В нём нет уже тепла,
Поскольку душу смерть опустошила
И в ней, как птица хищная, свила
Себе гнездо и яйца отложила.

А он живёт. Он долго может жить
Бессмысленной пустою оболочкой.
И даже стихотворной может строчкой
В пространство пустоту свою излить.

Поклонники вручат ему цветы
И не поймут, уже пустые сами,
Что больше нет согласья с небесами,
Что тьма пришла в обличье пустоты.

***

Ощущение жизни слабеет.
– Отчего? Почему?
– То душа твоя тяжко болеет,
Погружаясь во тьму.

– Как же вызволить бедную душу,
Чем её исцелить?
– Надо жить, чистоты не нарушив,
И кого-то любить.

Хоть кого-то любить без оглядки,
Пуще жизни самой,
Чтобы душу отдать без остатка,
Ибо адскою тьмой

То берётся, что не отдаётся.
– Отдаю, отдаю!
Только смертная ночь подберётся –
Ей о жизни пою!

Выхожу на простор многоточий,
Исхожу из корней.
Только жизнь, ведь она всё короче,
Только ночь всё длинней.

***

Отчалить от берега – и в никуда,
По зову ничьей трубы.
Чтоб только не съела тебя среда,
Чтоб общей бежать судьбы.

Как всё изменилось – и берег чужд,
И чуждо на нём житьё.
– Стареешь, глупеешь и мелешь чушь.
А где же житьё – твоё?

– Да вот же оно – на семи ветрах,
В седых облаков гряде,
В подземных пещерах и на горах, –
Везде оно и нигде.

Но только не там, где стоит вода
И зыбка в трясине гать,
Где мёртвою хваткой берёт среда,
Чтоб душу твою забрать,

Язык твой прикончить и закопать
И волю твою сломить.
В зловонной воде только смерти ждать,
Ан нет, принуждают жить.

***

Не в том беда, что нет своих,
А в том, что и свои
Едва ль поймут, о чём твой стих,
Мучения твои.
Ведь даже зная, что к чему,
Эпохи чуя смрад,
Они привыкнут ко всему,
Поскольку жить хотят.
И скажут: ладно, что ж теперь…
И отойдут ко сну.
И только ты один, как зверь,
Всё воешь на луну.

***

Пламенный, стань умеренным,
Словно под ноль остриженным.
Чтобы не быть осмеянным,
Чтобы не быть униженным,

Сердце своё горячее
Спрячь подо льдом учтивости.
Не торопись с отдачею,
Толку в твоей ретивости…

Видишь, с кривой усмешкою
В Бога плюёт убожество?
Встань королём над пешкою,
Молча презри ничтожество.

Душу свою нетленную
Не выставляй пред варваром.
Чтоб уберечь бесценную
От бесовского варева,

В мир, что урчит утробою,
Выйди по кромке бритвенной,
Вооружась не злобою,
Но чистотой молитвенной.

***

Нет, жизнь ещё не кончила свой срок,
Ещё хрипит, у края бездны бьётся.
И с каждого взимается оброк,
И каждому по вере воздаётся.
И каждый остаётся при своём:
Слепец – при слепоте своей куриной,
При мерзости – мерзавец и при нём –
Весь род его, несметный и старинный.
При мудрости – мудрец: ему видней
Всё то, что от слепца сокрыто тьмою.
А ты, душа, – при свете божьих дней,
Отягощённых мукою земною.

***

Пока ещё чувствуешь что-то,
Пока ещё птицы поют,
И солнечный диск за работой,
И греет домашний уют,
Работай и ты понемногу
И веруй в закон бытия,
Пока ещё длится дорога,
Земная дорога твоя.
И радость, и грусть, и заботу
Прими, ни о чём не скорбя,
Пока ещё любишь кого-то
И кто-то, быть может, – тебя.