АННА МИХАЛЕВСКАЯ

ВОПРЕКИ ВСЕМУ
рассказ

Время утекает по капле – вместе с потом на обманчиво спокойных лицах. Бежит по шахтам лестниц, по заброшенным тоннелям. Просачивается сквозь перекрытия – в гулкие ангары, натыкается на скрюченные фигуры, мотает занавески из клеёнки, катает пустые кружки, лупит металлом о металл, потрошит рюкзаки, набитые до краев вчерашним днём – невелика находка! – и несётся дальше. Крысиный хвост мелькает за поворотом, и Время щёлкает пастью впустую, теряя добычу.

Лапа цепляет игрушку – вязаный заяц с одним глазом-пуговицей. Время жадно раскрывает воронку рта, в которой сгинула не одна эпоха, и тут же захлопывает его. Проглотить игрушку не получается. У зайца есть хозяйка.

В темноте прыгает светлячок фонаря. Отвыкшее от света, Время жмурится. Сейчас везде темно – даже днём, даже в пока ещё целых городах. А уж тут – под этажами цехов и туннелей, в содрогающейся от взрывов земле – и подавно. Бомбы равняют доменные печи и дымовые трубы, равняют колеи и вагонетки, равняют память о том, что было. Ровняют свет, в котором всё есть, на темноту, в которой нет ничего. Поэтому Время здесь. Это его вотчина.

– Вот ты где, Ваня, – огонёк приближается, девочка с растрёпанной чёрной косой подхватывает игрушку.

Лет семь, намётанным глазом оценивает Время и отступает. У него сложные отношения с детьми. Болтаются под ногами, мешают работать. Время с тоской вспоминает Олимп, тогда детей можно было просто проглотить. Правда, с последствиями, но всё-таки. А сейчас – толерантность. И приходится ждать. Когда вырастут и поумнеют. Вернее, поглупеют. Или когда перепадёт от сестрицы. Войне позволено много больше.

Девочка всматривается в темноту, будто видит его. Хоть это и невозможно.

Как она здесь оказалась, гадает Время. Женщины и дети прячутся этажом выше.

– Пойдём, Ваня, – говорит девочка будто бы игрушке, но безошибочно ловит его взгляд.

Сколько можно куковать одному, решает Время, и крадётся за ребенком. Девочка уверенно выбирает развилки – дорога ей знакома. Блеклый отсвет фонаря мечется по стенам.

– Только не убегай, – она шепчет зайцу в вязаное ухо и тянет на себя дверь.

Пахнет добычей. Время потирает лапы.

***

Всё гигантское пространство цеха, предназначенное для машин, глухо закупорено людским отчаянием.

Солдаты за полиэтиленовыми ширмами – кто лелеет обрубок руки, кто, опираясь на костыль, курит, кто лежит на тряпье, отвернувшись к стене. Есть и те, чье тело уцелело, – но их взгляд ни на чём не задерживается. Они смотрят сквозь клеёнку, сквозь своих товарищей и темноту бункера, сквозь его стены и сквозь руины города, где ещё недавно качали детей и любили женщин, сквозь море, из которого выбрасываются дельфины. Смотрят, пока их взгляд не упрётся себе в затылок и не станет холодным дулом. Сестрица позаботилась – коснулась каждого. Будь она человеком, стала бы сумасшедшим хирургом, ампутировать – её любимое занятие. Руку, ногу, судьбу.

– Сюда нельзя! Где твои родители?

Колючий взгляд, борода, на боку автомат – похожий на медведя военный преграждает девочке дорогу.

Как и солдаты, он – пленник цеха-бункера, но пленником не выглядит.

Девочка бросает на военного острый взгляд, и даже коса ощетинилась, волосы из неё торчат пуще прежнего. Она крепче сжимает вязаного зайца.

– Нет родителей, – наконец говорит она. – Мне к Мише.

– Не положено. Тебя проводят к женщинам и детям.

– Мне к Мише, – повторяет она очень тихо.

– Капитан, пустите. Миша, как в себя пришёл, спрашивал про неё. Майя, кажись. Ты ж Майя? – Солдат с серым лицом опирается на костыль. Грязная пустая штанина обвернута вокруг культи.

Девочка с готовностью кивает.

Капитан сверлит двоих взглядом. Какие-то критерии в его голове сходятся, и он отрезает:

– Иди.

Мише не помочь, думает капитан. Время с ним согласно. Миша – тот, кто смотрит в свой затылок и скоро нажмёт на курок.

– Одна девчонка осталась, – вполголоса объясняет солдат. – Дом накрыло, когда во дворе играла. В щепки. Росла без мамы, отец на фронте. Соседка за ней присматривала, спрятала на заводе. Но малая с характером. Не слушается.

– Ясно, – хмыкает капитан, хоть ему ничего и не ясно.

Майя уверенно идёт по лабиринтам из клеёнки и картона, железных лежанок и сваленного в кучу тряпья. Время подумывает, не повернуть ли назад – в округе полно лёгкой добычи. Но терять из вида Майю не хочется.

Девочка садится на колени возле вороха одеял и курток, и наконец выпускает из рук зайца, кладёт рядом.

– Я скучала, – говорит Майя, и ворох вещей приходит в движение. Раскрывается рука – худая, безвольная, как у лежачего старика.

– Уходи, ты не должна здесь находиться, – треснувший голос.

– Как дела?

– Бывало и лучше, – в голосе проскальзывает едва заметная усмешка.

– Эй, не раскисай! – говорит Майя, – тем более, я кое-что придумала. – И не дожидаясь встречных вопросов, выпаливает: – Папа обещал вернуться! Но ему некуда, сам знаешь, что с нашим домом. Он просто не найдёт меня. Значит, найду я! Связи нет, взрослые ничего не говорят. А ты поможешь!

И Майя вкладывает игрушку в раскрытую руку Миши.

Парень высвобождается из-под одеял. Лицо искажает гримаса боли. На щеках розы лихорадочного румянца.

– Я никому уже не помогу, – хрипит Миша.

Время кивает. Сепсис после плохо обработанной раны. На счету у парня дни, ну, может, неделя.

– А если все так скажут, что с нами будет?

Миша знает ответ, но с Майей обсуждать его не намерен. Он замечает, что держит в руке зайца, и пытается подняться.

– Расскажи о папе, а то как я его найду, – парень приваливается спиной к стене, даже сидеть стоит ему больших усилий, он закрывает глаза.

Майя оживляется. Папа – ты его сразу узнаешь. Высокий, выше, чем ваш капитан. Строгий, когда ему надо меня воспитывать. А так – весёлый, мы и на каяке катались, и в пещерах лазили, даже в футбол играли. Он меня везде брал с собой. Как зовут? Николай Бондарь. Хотя людей с таким именем полно, я в гугле смотрела. А папа один. Ещё он рыбалку любит и книги. И меня, конечно. Как встретишь, скажешь ему – только не забудь! – и я его тоже… сильно-сильно…

Миша через силу улыбается.

За непрочной стенкой из полиэтилена и картона капитан и дежурный врач обмениваются взглядами.

«Почему Миша?» – Время ловит их удивление. Из всех раненых она выбрала самого слабого.

***

– Где ты была? – женщина с потухшими глазами кричит на Майю. Её губы дрожат.

– Она меня не любит, – говорит Майя чернявому солдату, которого капитан снарядил в провожатые.

По дороге Майя пыталась сбежать, отставая, просясь в туалет, ныряя в развилки тоннеля. Чернявый теперь понимает, почему.

– Какая разница – люблю, не люблю – сейчас война! Ты могла погибнуть. Здесь тебя кормят, поят…

– Тётя Таня, отдайте телефон! – Майя снова ощетинилась. Заяц Ваня остался в лазарете, Майя не знает, куда девать руки: теребит и так растрепанную косу.

Соседка Таня беспомощно смотрит на чернявого, потом на Майю и тихо говорит:

– Он не включается.

Всем понятно, что она врёт.

– Иди, там солдатики принесли печенье, тебе оставили, – Таня отсылает девочку, и та нехотя идёт через завешанный веревками с бельём отсек к собранным из ящиков и коробок столам. Майя не смотрит по сторонам, не обращает внимание на других детей.

– Нельзя ей давать телефон, – быстро шепчет соседка чернявому. – Отец Майи тяжело ранен. Где-то под Харьковом. Пока связь была, пришло сообщение. Майка узнает – пешком пойдёт. Я с ней не справлюсь. Загибнет девчонка.

Время топчется на пороге, подслушивает у приоткрытой двери. Пешком пойдёт… Оно прикидывает вероятности и находит: вполне возможный вариант.

Чернявый трёт затылок. Хотел помочь девочке, а теперь и не рад, что вызвался. Оружие он умеет держать в руках, а вот ответственность за жизнь чужого ребёнка – нет.

Слабаки, думает Время. Люди слишком рано сдаются. Только Майя бунтует – одна против всех взрослых.

Они не видят, но девочка обо всём догадалась. Как это умеют делать только дети – безошибочно понимая и не понимая одновременно. Поэтому и выбрала Мишу. Они оба с её отцом скоро уйдут за грань. Люди думают, там за чертой – комната, где толпятся все их знакомые. И один может что-то передать другому. А на самом деле? Были бы у Времени плечи, оно бы ими пожало – Время давно питается людьми и их представлениями о мире, чтобы знать что-то, чего не знают они.

Чернявый, так ничего и не решив, возвращается к солдатам. Время плетётся за ним по туннелям, слушает капель прохудившихся труб и кряхтит, вдруг вспоминая, что ему много лет.

Придётся вмешаться.

Как там у людей: время расставит всё на свои места.

***

Запах отчаяния никуда не делся, но аппетит у Времени пропал.

– Тут такое дело, капитан, – отчитывается чернявый, – девчонка может сиротой остаться. Ей не говорят. Боятся, что сбежит…

Капитану не до Майи. Вот честно. На нём ангар раненых и пока целые солдаты с неопределённой судьбой. На нём тяжёлые переговоры и приказ, который надо выполнить любой ценой. Они сидят под землёй уже два месяца, заканчиваются запасы оружия, продовольствия и терпения. А тут какая-то девчонка. Возможно, её отец умрёт, возможно, выживет. Они все выполняют свой долг.

Теперь пора. Время отматывает ленту событий, и капитан вспоминает пятилетнего сына. Он получает короткие сообщения от жены: ребёнок каждый день собирается на войну – к папе. Ещё не сбежал из дома, но кто знает.

Хорошо, очень хорошо, Время довольно. Зацепка есть. А теперь – на ускоренную перемотку!

Капитан вдруг спохватывается: подняться наверх, там сигнал ловит – спасибо, Илон! – отослать письма. И если удастся – поговорить. Время просачивается за ним сквозь все перекрытия до нулевого уровня. Отсюда слышно канонаду. Сестрица разошлась не на шутку.

Время ждёт, пока капитан закончит с переговорами, и услужливо тянет его за рукав формы на пару часов назад.

Да, кстати, вспоминает капитан, Николай Бондарь. Он пишет сообщение ребятам из части. Возможно, они удивятся, но для него сделают всё возможное и невозможное.

А Времени снова срываться с места. Далеко внизу остаются остовы доменных печей, перебитый позвоночник железной дороги, надломленные жерла труб.

Надо спешить в Харьков – убеждать военных, искать госпиталь, лекарства, врачей, перебирая вероятности, усиливая ту, где обстоятельства сработают как надо.

Когда всё готово, оказывается, что не готово ничего. Мироздание, можно сказать, перекроено, а Николай почти не дышит – отказывает пробитое лёгкое. Второе забирает пневмония. Время мечется между врачом и раненым, но становится только хуже.

А потом вспоминает – сестрица!

***

Она не спеша прохаживается по разоренным залам Успенского собора. Поднимает иконы – будто бы бережно, но в её руках они крошатся в пыль. И падают прахом к осколкам стекла и обломкам окладов. А она идёт дальше – к алтарю. Одинокая створка резных дверей тихо поскрипывает. Вторую сорвало, та лежит у ног сестрицы.

– Отдай мне его, – хрипло просит Время.

Оно давно не заботилось о людях, это забирает слишком много сил.

– Я отдала завод. Тебе мало?

Война хитрит. Вся махина завода – от дыма в трубах его печей до мокрицы, притаившейся на дне самого глубокого туннеля – принадлежат ей. Она просто поделилась и не очень щедро, оставив на съедение Времени лишь людскую память.

– Отдай его, – повторяет Время. Ещё не хватало ему оправдываться или жаловаться на несправедливость.

– Я ждала этого слишком долго, – ухмыляется Война, наступая каблуком на сброшенную взрывом резную створку. Дерево хрустит, но не поддаётся. – Что предлагаешь взамен?

Время к этому вопросу готово.

– Спор!

Рисковая сделка. Сестрица азартна, и почти никогда не проигрывает. Поэтому Время не любит спасать людей. Хотя и умеет. Одному повезёт, а другие отправятся в Тартар.

Война срывает вторую створку и смотрит, как та превращается в пыль.

– Ладно, – говорит сестрица. – Попробуем.

***

– Где Миша? – Майя снова сбежала из отсека с гражданскими, и Времени пришлось присматривать, чтобы чего доброго не свалилась в какую-то шахту.

Капитан выдерживает взгляд девочки, не отводит глаз. Время знает, как тяжело ему это дается. Военные нашли отца Майи. Достали из-под земли лекарства. Но в последнем сообщении написали: «Бондарь не жилец, почти не дышит…». Да и про Мишу надо сейчас честно сказать.

– Михаил умер. – Капитан достаёт из коробки – вся человеческая жизнь там: рюкзак и мятые вещи, – вязаного зайца без глаза, протягивает Майе. – Миша просил передать: он всё запомнил и обязательно найдёт твоего папу.

Майя смотрит в пол, не обращая внимания на игрушку.

– Ему было больно? – наконец говорит она.

– Нет, – заверяет капитан. – Только немного непривычно.

– Мой папа тоже умрёт?

Капитану сегодня уже задавали трудные вопросы – официальные лица, которые решают судьбы стран. Но этот, пожалуй, самый трудный. Он мог бы ответить Майе: «Надеюсь, этого не произойдёт». Или: «Давай будем верить в лучшее». Или: «Да, с большей вероятностью умрёт». Но это всё не то. Капитан слишком хорошо знает войну и её механизмы. И прямо сейчас они перемалывают судьбу ребёнка. Потом её не соберёт ни один психоаналитик. И есть крошечный лаз, через который можно рискнуть вытащить Майю. Или сломать окончательно. Стрелять из окопа куда легче, чем склеивать людей заново. Но вокруг него люди, его люди.

– Выживет, – говорит капитан и не верит своим словам.

Майя тоже не верит. Хоть её взгляд и становится не таким колючим.

Время облегчённо выдыхает.

По обыкновению, Майе приставляют провожатого, но она не пытается сбежать. Даёт взять себя за руку и старается успеть за широкими солдатскими шагами.

Время замыкает процессию, тащит зайца, который ему порядком надоел. Про игрушку забыли, а Майе она ещё пригодится.

***

Из прожжённой насквозь диспетчерской Время наблюдает, как последние военные покидают завод. Дети, женщины, раненные на носилках – это всё когда-то было и когда-нибудь повторится.

Вчера Майя и её соседка Таня сели в автобус. Пока они проходили блокпосты, Время перебрало несколько сотен лет, побродило по казацкой крепости Домаха. И среди трофеев подыскало подходящий глаз для зайца. Теперь тот смотрел на мир золотой пуговицей с рукава татарского платья.

Блокпосты и проверки всё не заканчивались – и уже потеряв терпение, Время услышало, как зазвонил телефон в кармане Тани. Как Майя, не ожидая разрешения, выхватила его силой и затараторила в трубку: «Папа, это Миша, Миша тебя нашёл!». Как Таня расплакалась, и все думали – стресс, нервы и всё такое. А бездетная соседка ревела от того, что хотела удочерить Майю, пусть даже та будет убегать пять раз на день, и от радости за ребёнка – девочке теперь это не нужно.

Время тронуло Майю за плечо, стараясь не накинуть случайно ей слишком много лет. Девочка обернулась и подобрала с соседнего сидения зайца, посверкивающего новым глазом.

– Ваня! – Майя заулыбалась.

Она запомнит блестящую пуговицу, которой раньше не было. И запомнит, что в этот день позвонил папа. И будет верить, что всё возможно.

Время тоже попыталось улыбнуться в ответ, хотя не очень понимало, как это делается.

Война хитра, но она видит людей в основном мёртвыми. А Время их знает живыми.

Они поспорили – если капитан сможет выйти из бункера, если выведет раненых, женщин, детей, бойцов, сестрица отпустит всех, и отца Майи тоже. Она посеяла зёрна, и они должны были взойти, а люди погибнуть – от отчаяния, от потерь, сдавшись в плен своих страхов раньше, чем в плен врагу. Время поставило на людей – вопреки всему и несмотря на – это заложено в человеческой натуре больше, чем люди осознают сами.

Сестрица обозлилась, она с детства не любит проигрывать, и отбыла с морского берега на восток – любоваться расцвеченным всполохами огня ночным небом. А сюда скоро явится братец Мор – пировать на руинах. Он не обидчивый.

Время же осталось наблюдать за людским исходом. Вереница людей всё тянулась и тянулась, так вытекает из раны кровь.

Капель дождя стучала по обломкам заводских перекрытий. Возможно, они надолго зарастут вездесущей травой. А, возможно, на этом месте построят новое и грандиозное, что не под силу представить даже Времени. Ибо оно знает прошлое.

А будущее… Будущее в руках самого человека.