ОЛЬГА АНДРЕЕВА

«КОГДА ЗАЖГУТСЯ ЗВЁЗДЫ ХРИЗАНТЕМ...»

 

***

Узнаю тебя, жизнь, принимаю…
А. Блок

И кризис, и холодная зима -
но есть БГ. Семь бед - за все отвечу.
Наушники не стоит вынимать -
без них так страшно. Нелогичен вечер,
негармоничен - этот лязг и визг
недружественный, слякоть, оригами
двумерных ёлок, плоских, грузовик
наполнивших рядами, штабелями,

и радио в маршрутке. Стёб да стёб
кругом. И кризис бродит по Европе.
Бьёт склянку колокол. И музыка растёт
в наушниках. Свободна от оброка
произнести, не применяя ямб
тот монолог, что сам в меня вселился.
Мороз крепчал - надёжный старый штамп,
мороз крепчал - и Чехов веселился.

Её материал - сплошной бетон,
а ты в него вгрызаешься зубами,
пока не разглядишь, что небосклон
не над тобой уже, а под ногами,
вокруг, везде… И призраки мостов
встают в тумане. Встречных глаз унынье.
Звезда над филармонией. Ростов -
сверхперенаселённая пустыня.

По мне звонит в кармане телефон.
Спасибо. Доживём до новых вёсен.
Я принимаю, узнаю, и звон
мобильника приветствует - прорвёмся.

***

Когда зажгутся звёзды хризантем
за каждым покосившимся забором,
и за очками, за чужим зонтом
от холода и ветра не укрыться,
ты закури. Пока летит тотем -
осенний лист, хранящий этот город,
всё хорошо. Оставь же на потом
привычно покосившиеся лица.

Ты болен осенью. Паршивая болезнь,
при осложненьи переходит в зиму -
и всё тогда. За бодренькой рысцой
не спрячешь пустоты своей и страха.
Ты в этот тихий омут зря полез -
забытый долг растянутой резиной
доходит через заднее крыльцо
и с клёна рвёт последнюю рубаху.

Сюда нельзя - моральный кодекс прост.
Туда опять нельзя - шизофрения.
Молчи и жди, когда калека-мост
залечит позвонки свои больные,
и рассосутся пробки (тромбы вен
Садовой, Портовой), и трель резная
стократно повторится в голове,
как Отче наш, которой ты не знаешь.

***

Это дерево дикое -
выросло на перекрёстке
трёх опасных дорог -
из него ты не выстроишь дом.
Ночью стены белить
и замешивать звёзды в извёстку -
пусть искрятся, поют
над холодным ничейным прудом,
где с трудом, без труда ли -
ни рыбы, ни мяса, ни ила,
только тот, кто пугает енота,
творожит туман
и в печную трубу
пробирается, словно в карман,
хочет выкрасть огонь,
что и так догорает вполсилы.

***

Звездой в ночи - дежурный магазин
с рекламно-сладким суррогатным счастьем.
Ты в улице пустынной - не один,
а некуда идти - так возвращайся.

Его не закрывают на обед,
сюда за хлебом никогда не поздно,
здесь нищенка бормочет вялый бред,
корыстный - но насквозь религиозный.

Пусть бредят. Ты их веры не лишай,
их блажь дороже здравого рассудка,
когда всё то, чем держится душа,
едва-едва дотягивает сутки.

Тебе-то проще - дать ей пять рублей
и воспарить душой в иные сферы,
но это ж не избавит от проблем
евроремонта собственной пещеры.

Всё - суета. Весны паллиатив
отодвигает холод преисподней.
Неизлечимо-радостный Сизиф
опять пойдёт с утра творить свой подвиг,

являя всем натруженным лицом
старательную тупость эпигона.
Старухе нищей не свести концов,
не отмолить зомбированный город.

Спи в позе эмбриона. Ночь темна,
досмотрен фильм по первому каналу,
и нищенка поклоны бьёт за нас -
неискренне, но профессионально.

ПОЕЗД "РОСТОВ-МОСКВА"

Что ты нахмурилось, лето? Гляди веселей -
рябью запуганной тихой реки-недотроги,
ровным пробором лимонно-зелёных полей,
схваченных узкой серебряной лентой дороги.

Я разгляжу торичеллевую нищету,
мокрые избы и церкви, забытые Богом,
словно в плохой мелодраме - возьму и сойду
где-то на маленькой станции Сбоку Припёка.

Выброшу сборник сканвордов "Реши для души".
Где-то под горкой пронзительно вспыхнули маки.
В этом раю, в обойдённой страною глуши
что-то о вечности ведают даже собаки.

Я разыщу под Рязанью заброшенный пруд,
дрянью заросший - и время замедлит скольженье,
и полюблю монотонный бессмысленный труд -
тот, для которого в мире используют женщин

- надо же что-то любить в этой жизни. Весну,
шок половодья, березки, ромашки, колодцы,
буду грибы собирать, ежедневно тонуть
в сладко-дремучем алёнушкином болотце.

Что-то библейское в лицах людей на заре.
Только меня недозревшее солнце не греет.
Эти леса, заливные снега в ноябре
видно, уже никогда не признают своею,

выбросят - в скорый, грохочущий мимо судьбы,
в рокот метро, формирующий клиповость мысли.
Буду колодцы и маки, пруды и грибы
переключать на экране компьютерной мышью…

НОВЫЙ АФОН, ПЕЩЕРА

Там солнце рыщет спаниелем рыжим,
но непрямоугольные миры
и первобытный хаос неподвижны
внутри курчавой Иверской горы,
лишь факельных огней протуберанцы.
Не обернусь, но знаю наизусть -
такой организацией пространства
теперь я никогда не надышусь.

Под трещинами каменного неба
неровный серый грубый известняк,
зелёные отметки наводнений,
подземные овраги - и сквозняк
там, где неверной левой я ступала
на твой ребристый серебристый спуск,
в колонию кальцитовых кристаллов,
не раскрывая створок, как моллюск,

от рукокрылых прячась в нишах скользких,
в меандрах холодея на ходу.
Мне скажет Персефона - ты не бойся,
иди, не так уж страшно здесь, в аду.
В энергию застывших водопадов,
в холодный бунт мерцающих озёр,
клыков известняковых эскапады
ты обратишь свой страх и свой позор.

Прошу - "Приятель, убери свой Nikon" -
уже одной из местных Персефон, -
как в храме - ну нельзя на фоне ликов! -
так здесь - нельзя, здесь сам ты - только фон!
Нет воли разозлиться, крикнуть - "тише!",
их болтовня пуста - да неспроста.
Они галдят - чтобы себя не слышать -
и всё же их спасает красота,

по капле, не спеша, как сталактиты
растут в веках - так в нас растёт душа
Вселенной, так тысячелетья слиты
в спартанский твой космический ландшафт.
А поклониться каменной Медузе
лишь избранным дано - так за алтарь
не каждого пускают. Разве - музы
по кружевным полам, да пара стай

нетопырей. А в карстовых глазницах
звучит орган. Не поросли бы мхом!
И как бы мне в сердцах не разразиться
наивно-назидательным стихом…

***

Ты можешь подвести коня к реке,
но ты не можешь заставить его пить.
Восточная мудрость.

Воскресение. Чайно-ореховый омут
глаз напротив. Как редко играем мы с ней!
Наши шахматы можно назвать по-другому,
потому что Алёнка жалеет коней -
и своих, и моих. Отдаёт, не колеблясь,
и красавца ферзя, и тупую ладью,
но четыре лошадки, изящных, как лебеди,
неизменно должны оставаться в строю.

От волненья у пешки затылок искусан,
в каждой партии странные строим миры.
Я иду вслед за ней в этом важном искусстве,
я учусь выходить за пределы игры.
Надо выдержать паузу, выдержать спину
и подробно прожить откровения дня.
Эта партия сыграна наполовину.
В ферзи я не хочу. Отыграю коня.

Торжество справедливости - странная помесь
пустоты и досады - сквозь пальцы улов.
Выхожу на спираль - если вовремя вспомню,
что великий квадрат не имеет углов*
Ни корон, ни дворцов, ни слонов, ни пехоты,
перейду чёрно-белых границ череду,
распущу свою армию за поворотом
и коня вороного к реке поведу.
______
*Из "Дао-де-цзин"

***

Пять вечера. Локальная свобода
и, кажется, весна. Кислей лимона
косит светило из-за крыш хрущёвок.
Сегодня отдохни на мне, природа.
Мир оказался густонаселённым -
гляди, нехарактерный для Ростова

прохожий непохожий чернокожий
по витамину Д скучает тоже.
Языческий призыв "Весне дорогу!"
бессилен, хоть дороги все открыты.
Что ж я пишу темнее Гераклита?
Троллейбус мой ползёт - и слава Богу.

Будь проще - завещал великий Дарвин.
Мы снова под собой страны не чуем -
такая уж страна. И не врачуют
на длинных ножках хищные тюльпаны -
пространство деформируют бездарно,
и даже дождь не смоет грязь с экрана.

Как хорошо, что есть ещё мобильник,
немногословный, но любвеобильный.
А то бы день рассыпался, наверно,
во всю шизофрению постмодерна.
Короткое дыхание свободы -
но в гоблинском корявом переводе…

ЭМИГРАНТСКОЕ

Смятение - будто бы поезд не твой -
но дверь закрывают, стоянка кончается,
и на горизонте подсолнух качается,
и скатки матрасные над головой,
и ты удивлён, ты напуган и нем,
и странен себе самому, пассажирам,
а поезд летит,
и колёса стучат,
и окна, стоп-кран, подстаканники, чай…

Ты жалкий подкидыш, подброшенный миром
твоим, самым главным -
в какой-то другой,
транзитный, случайно летевший навстречу,
ты - мокрый младенец,
твой путь - самый млечный,
но тучи смыкаются над головой.

…Ты смотришь в окно - там козлёнок пасётся,
тончайшее солнце в кленовой листве
оплавило боль, раскололо на две,
на три, на четы…
ничего, утрясётся…

А поезд несётся.

РУССКОМУ ЯЗЫКУ

Язык мой, враг мой,
среди тысяч слов
твоих, кишащих роем насекомых, -
нет, попугаев в тропиках, улов
мой небогат и зелен до оскомы,

и слишком слаб,
чтоб миру отвечать -
когда мгновенье бьётся жидкой ртутью,
косноязычье виснет на плечах -
а значит, ослабляет амплитуду.

Я не могу
поссориться с дождём -
наверно, русский речь меня покинул.
И старый добрый дзэн меня не ждёт.
Шопеновская юбка балерины

не прикрывает
кривоногих тем,
морфем и идиом - но я причастна!
И я, твоя зарвавшаяся тень,
ныряю в несжимаемое счастье.

"Царь-колокол".
"Гром-камень". "Встань-трава".
О, не лиши меня попытки слова,
пока такие ж сладкие слова
не разыщу на глобусе Ростова!

Вступили в реку -
будем гнать волну.
Что ж нам, тонуть? Куда теперь деваться?
Всё разглядим - и выберем одну
из тысячи возможных девиаций -

верней - она
нам выберет звезду.
И полетит сюжет, как поезд скорый,
и я в него запрыгну на ходу
пускай плохим - но искренним актёром.

***

Автобус. Ливень. Кислорода нет -
в подводной лодке окна не откроешь.
Поехали. Четверг, двадцать второе,
плюс аллергия - весело вдвойне.

За что-то мстят мне кофе и вино.
Я в прошлой жизни выбирала пепси?
Букет моих безжалостных рефлексий
сегодня с атмосферой заодно.

Но проступают на деревьях руны -
и очень робко обещает день
не десять соколов на стадо лебедей -
а вещие персты на злые струны.

Иголкой острой протыкаю город
и, вынырнув на этой стороне,
природу Будды, спящую во мне,
сверяю с указаньем светофора.

Кто победил, понятно и ежу.
Что Будда? Он и слова не проронит.
А я уже на площадь выхожу,
готовая к труду и обороне,

к безделью и к побегу в странный день.
Ну сколько можно - многоруким Шивой?
Теперь одна проблема - похудеть.
Всё остальное как-то разрешилось.

Не передаст мой ломаный язык
всех тонкостей ростовского базара!
Вот так столкнёшься с запахом кинзы -
и улетишь из колеса Сансары

до вечера. Спасёт остатки дня
мимозной крошкой звёздное плацебо.
И вдоль реки воды река огня
безропотно впадает в море неба.

***

Мир наэлектризован. Сотни мыслей
слетелись к непокрытой голове,
искрят, трещат, толкаются на входе -
не тут-то было. Не в моей природе
впускать так много. Ну одну, ну две,

а там - чем дальше в лес, тем больше шишек -
давай ты завтра мне перезвонишь?
На скользких сколах раненого камня
заблудшие овечки Мураками, -
мне сосчитать их надо. Извини.

Я ж капитан дырявой нашей шлюпки -
меня на берег списывать нельзя.
В энергосберегающем режиме
так, не любили, а слегка дружили.
Вперёд. Чем твёрже шаг, тем больше пыли.
оно верней, и ноги не скользят.

Всё хорошо, и я бы попросила
не подставлять мне барского плеча.
Краеугольный камень преткновенья -
период моего полузабвенья.
Теперь я долго буду излучать.


***

И Дания тюрьма, и здесь - тюрьма
ничуть не лучше. Принц, а ты свободен
теперь? Не перемётная сума
слепой судьбы - а голый нерв Господень?

Офелия, в руках своих согрей
шалфей и мяту в этом горьком поле.
Из нервных клеток выпущу зверей -
пусть хоть они потешатся на воле.

Такая раздражённая пришла
весна - швырнула блики, почки, стаи,
от ветра юбки бьют в колокола
и расцветают яркими цветами.

Живое -прочь, в укрытие, в тепло,
и голосов их на ветру не слышно,
и - пыль столбом - поганою метлой
сметает хлам с лица Земли Всевышний.

Я спрыгнула с обрыва - но цела.
Отвязанность, ты знаешь, - не свобода.
Моя изба - без красного угла.
Лишь тень Отца
порой мелькнёт у входа.

***

Запах корвалола - как стена.
Стоп. Кирпич. Шлагбаум.
Дальше некуда.
как ни упоительна война,
вам обоим не закинуть невода
в эту реку.
Истина живой
не даётся,
но живым позволено
становиться ветром и листвой
под защитой звона колокольного.

***

Новый лист, изумрудный и липкий, постой, не расти,
я ещё не рассталась с резным, прошлогодним, лимонным,
зацепившим вчера, уколовшим крылом махаона
и мерцанием спутника. Не успеваю, прости!
Мир, постой, пощади этот всё отражающий мозг,
говорящее зеркало -тёплое, слишком живое,
чтобы зеркалом быть. Я хочу быть тобою. Нас двое -
мир и я. В этом столько борьбы. В полный рост
не успею, не выдержит мой метроном. Невод пуст -
ох, мешают колонны и стены плохому танцору!
Не гожусь в музыканты, поэтому как ни сажусь -
не поймать эту музыку. Да, не из всякого сора…
Это пламя дрожит и коптит - потому что болит,
потому что живое и ровно гореть не умеет.
Разве можно из каждой перловицы резать камею?
Жизнь целее в мохнатой ракушке на дне. И в пыли
воробей лучше чучела в лаке музейном. Слеза
о спасённых из хаоса строках светла и резонна.
Впереди только море затылков, и зрительный зал
бесконечен, а сцена теряется за горизонтом.

24 ОКТЯБРЯ

Если кто-то берёт твоё сердце и жмёт в кулаке -
не проси его быть осторожнее: он не услышит.
Скоро вы поплывёте по медленной серой реке.
А пока ещё утренний голос смиренней и выше
облаков - только не для тебя, ты идёшь, невесом,
глух и слеп для всего - только камень твой вечно с тобою.
Он сливается цветом с твоим потемневшим лицом,
удушая тебя всей своей неподъёмной любовью.

Больше нет ничего, кроме лютой собачьей тоски,
виновато влекущей свой хвост по асфальту и грязи.
Дай мне руку, старик, помоги добрести до реки,
донести до неё свой навек прояснившийся разум.
Отче наш повторяя с инертностью маховика,
соразмерив свой шаг с этим холодом, впрыснутым в вены,
словно пуля, поддетая лёгким движеньем курка,
буду тихо лететь, чтобы чётко впечататься в стену.

***

Такси! -
-дермисту закажи мою
фигуру ню а ля мадам Тюссо.
А время убегает сквозь песок
водой -
вода, увы, не друг огню.

Перевернуть песочные часы
и пожалеть уснувшего бомжа.
Потом, покрепче карандаш зажав…
Да ты смеёшься?
Если это - цирк,
обиду я, как шпагу, проглочу.
И выпью леденящий душу квас.
Не стоит зря проветривать слова -
ты знаешь всё, что я сказать хочу.

У вас четверг? А у меня шаббат.
Сижу фанза, пью чай
и жгу мосты.
Игра не стоит свеч. Сгорят листы
пожаром аллергии на губах.

Там, в переулке, дерево-змея.
Там каждый вечер падает звезда.
Её найдёт тинейджер, а не я,
и скажет восхищённо: "тема, да?!"

***

Дорогу измерит идущий,
пространство покроет летящий.
С. Сущий

Родной хризантемовый запах
опять возвращается в город -
наверно, из рая. Погода
и правда сегодня такая.
в волошинские пейзажи.
Туман обращает предгорья
в его пустоту и свободу.
Покорно и грустно спускаюсь

Автобус-дракон поглощает
свою добровольную жертву.
Дорогу осилит идущий.
Коня оседлает летящий.
Кто знает - молчит интровертно,
а кто говорит - тот не знает.
Вам кофе в постель или в чашку?
Согреть онемевшие души

и выпить, что Чехов пропишет,
и сняв притяжения глыбу,
пройти по промокшему небу -
и снова уйти в несознанку.
Молчит можжевеловой рыбой
и делает вид, что не слышит,
блестит непрощающим снегом
посланник - по-гречески ангел.

А мира уже не исправить -
зачем ты с меня начинаешь?
Считает себя просветлённым -
такой и зарезать может.
Я вынесу, переморгаю
сермяжной морали приправу.
И пахнет сырым и солёным.
Не липким. Не кровью, а морем.

***

Лапкой куриной начертаны в мокром песке
шесть иероглифов - Сей Сёнагон отдыхает.
Где эта вздорная курица ныне порхает?
Вольного неба тебе и дыханья в строке!
Это не лестница вверх и не соты пчелы,
подвиг трёхмерный творящей с упорством завидным,
это попытка нащупать в пространстве узлы,
точки прорыва, каналы. Снаружи не видно
вечной готовности всем пренебречь и пролечь
вдоль по лучу, растворив анфиладу засовов,
словно стрела Одиссея - двенадцать колец
разом пройти и найти потрясённое слово,
волка с луною роднящее… Главное - быть.
Нам не дожить до конца фельетонной эпохи,
но спасены навсегда от нелепой судьбы
жертвой безмолвной стоять на краю катастрофы.