ЕВГЕНИЯ БАРАНОВА

«РЕТРОСПЕКТИВА»

***

Я состою из всего.
Как земная гладь.
Вещи меня ловили, но не поймали.
Ты говорила о жизни.
А, знаешь, ждать –
страшно,
как ночью
в прорванном покрывале.

Запахом свежего сена приходишь в дом
вместо того, чтобы по ветру колоситься.
Становишься горделивым, как террикон.
Становишься терпеливым, как поясница.

Потом покупаешь книги, тиранишь лень.
Чинишь пружины, винтики, трубы, дверцы.
Смотришь в новое зеркало – там кремень.
Идешь к кардиологу – он не находит сердца.

Ты говорила о жизни.
А почему
битва до смерти реальнее мысли робкой?
Вечная пьеса с вечно живой Муму
в маленьком цирке под черепной коробкой.

2010

ДЛИННЫЕ МЫСЛИ

И это страшно. Страшно. Ты понимаешь?
Лопнет пружина. Винт соскользнет. Живой
станет прозрачным. Время сотрет, как Vanish,
каждое пятнышко, сброшенное тобой.

И это грустно. Вряд ли ты был живее,
чем фотография. Вряд ли уметь хотел.
Что-нибудь чистое. Яркое, как Гилея.
Что-нибудь честное. Горькое, как Бодлер.

Весь этот полдень-мир с детородной спесью,
с бомбами, бабами, клубами (все дела)
стоит гораздо меньше твоих депрессий.
Нет никакой поэзии. Умерла.

2011

***

И жалею, и зову, и плачу.
Горек мир отброшенных вперед.
Подарили – крестик на удачу.
Говорят – до свадьбы заживет.

Дым пройдет. И яблоки проснутся.
Редкой птицей вылечу на свет.
Наступает время революций,
как избитый вовремя сюжет.

Наступает.
Солнышко алеет.
Почему-то Ливию бомбят.
И зову, и плачу, и жалею.
Жизнь моя!
Приснись ко мне назад!

2011

ПОПЫТКА ВОЛЬНОСТИ. ГОГЕН

Мое одиночество вырвалось из Сети.
Скатилось по лестнице.
Выбежало на свет.
Солнце на лавочке,
выжрав аперитив,
десять минут молчало ему в ответ.

Мое одиночество верило дневникам,
слонялось по улицам,
тщетно боясь уснуть.
И так холодило руки,
рвалось к вискам,
что мне не хотелось больше тебя вернуть.

И мне не хотелось:
быть маяком,
свечой,
лампочкой электрической,
огоньком.
Хотелось купить собаку.
Потом еще.
Уехать на край Карибского.

Босиком

бродить по колючим травам, нырять до дна.
Ром пить глотками,
большими, чем могу.

Прежняя кожа схлынула, как волна
с узкого тела пальмы на берегу.

2011

ТАЛАНТЛИВЫМ

Талантливым быть.
Тяжело.
Тя-же-ло.
Не верите – можете сами решиться.
Все та же зола, приносящая зло.
Все та же заря у зимы-продавщицы.

Талантливым быть – расстоянием быть,
для каждой рубахи смирительным вздохом.
И левую руку для правой рубить.
Талантливым быть – удивительно плохо.

Тащить свои скорби в игрушечный горб.
Бродить по пустыне под тяжестью жеста.
Талантливым быть – бесконечный укор.
И горечь, и праздность, и даже блаженство.

Талантливым быть – до распахнутых звезд.
Быть скрипкой – немного, решительно, нервно.
Талантливым быть – гениальный вопрос.
Быть первым во всем. Одиночество первых.

2010

***

Устав от перьев и небес икарьих,
не отличив – где дар, а где ушиб,
уйти туда, где солнечный фонарик
у вьюги отбирает камыши.

Уйти туда, где мелодичный Бальмонт
глотает ударения как джин.
Уйти туда, где выстрелы не ранят
и вечер не случается чужим.

Уйти туда, где не бывает поздно,
где Пушкин – целомудренный старик.
Туда! Туда! где примулы и звезды.
И никаких незавершенных книг.

ЗВЁЗДОЧКИ НА МЕТАФОРАХ

Я открываю почту, я вижу сплав.
Ни слова, ни вздоха –
лишь звездочки да метафоры.
Долгий сентябрь,
скверы дождем взломав,
проводит тебя по кругу библейским пахарем.

Проводит тебя по слухам, по пустякам.
Вяжет крючком.
Заставляет болеть больницами.
Что остается?
Разве что пить бальзам.
Скрещивать пальцы –
ждать ли,
прощать,
жениться ли.

От ожидания света почти темно.
Чего только не было…
Lucy ушла с алмазами.
Я открываю почту,
я вижу дно
и понимаю, что нечего пересказывать.

***

Лермонтов пишет:
– Литература
напоминает балет на льду.
От Оренбурга до Сингапура.
От Вашингтона до Катманду.

Лермонтов пишет:
– Ломайте перья!
Мир совершенен  – исхода нет.
Перебиваешь дуэль дуэлью,
но попадаешь под пистолет.

Лермонтов пишет:
– Любви изнанка
слишком похожа на анекдот.
Лезешь упрямо в чужие санки.
Жаждешь упрямо чужих щедрот.

Лермонтов пишет:
– Устал, теряюсь.
Музы
указывают на дверь.

    Недобровольно расправив парус,
вечно обязанный вам Michel.

И ЛЕТЯТ ГОЛОСА

И летят голоса, что птицы с твоих карнизов.
Мир суров, как Суворов.
Как Пушкин на полотне.
Не печалься, котенок,
ты тоже не будешь издан,
потому что героев – не издают вдвойне.

Потому что герои – плывут и плывут наружу,
как вексель под жабрами скапливая века.
И если ты
- болен
- жалок
- смешон
- не нужен
то в этом есть скрытый смысл.
Наверняка.

Он спрятан на дереве, в море, под облаками.
Его стережет Горыныч, друзья, ОМОН.
Тебя наградят – не справками, так венками.
Тебя наградят – коронами из ворон.

И будешь ты свят.
Оэкранен самим Сизифом.
И будешь ты – рекламировать кофе.чай.
Когда ты уйдешь,
тебя тоже испортят мифом.
Не думай. Не кайся. Не сплетничай. Не прощай.

2012

ХЕМИНГУЭЙ

А я нашла Хемингуэя
в одном донбасском городке.
Он не любил духи, коктейли
и флирта долгое пике.
За неимением другого
играл, конечно, в world of tanks.
А мир искал дворами слово,
определяя трезвых нас.
А мир был честен и отчаян.
И предсказуем – вопреки.
От тишины горела тайна
и догорали мотыльки.
От тишины сквозили чувства,
как дверь бюджетного жилья.
Луганск. Развалины. Искусство.
И никакого бытия.

2012

***

«Не ломай головы», – говорила Антуанетта.
Говорила, конечно, сказочно – по-французски.
Зимним вечером в Ялте,
поздним – уже в Соренто
неизвестный бармен расплескивал белый_русский.

Мне хотелось представить тебя молодым джедаем,
сделать группу с названием сочным, как Piggy Jazz.
Наша долгая жизнь потихоньку летит и тает,
как советских республик густой золотой запас.

Кое-кто оженел, кое-кто перестал томиться,
кто-то ищет лицо, кое-кто не терял лица.
А разгадка одна. Через несколько лет мне тридцать,
и это бессмысленно в принципе отрицать.

И это – обыденность:
проза, ружье, больница,
обеды по средам,
поклонников полный зал.
Никто не умрет. Мне исполнится ровно тридцать.
«Да здравствует революция!»
Точка.
Залп.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ ВЕЩЕЙ

Я не люблю, когда тревожат вещи.
Мне жаль тепло их кропотливых спин.
Учитесь поступать по-человечьи:
не разбивайте блюдце о камин.

Не рассыпайте соль: она бессильна.
От черного кота не рвите нить.
Он тоже, по-ахматовски умильно,
умеет солнце в лапах приносить.

Не стройте супнице обидчивых прелюдий
и не спешите принтер хоронить.
А вещи что – они все те же люди,
но не умеют, к счастью, говорить.

***

Тебе одиноко. Ты создаешь дневник.
Трясешь свою душу (прозой во всей красе).
Сорок читателей
скажут тебе: ЗАТКНИ.
Сорок читателей
скажут тебе: ПОПСЕЙ.

Их аватарки будут гореть, как дом
с умалишенными,
запертыми внутри.
Тебе одиноко.
Символом,
летом,
сном.
Тебе одиноко.
Нет на тебя Дали.

Мода,
диктаторы,
смена модели лыж,
смена дизайна в джунглях родных жж.
Тебе одиноко. Ты никогда не спишь.
Ты имитируешь отдых на вираже.

Не принимая слабость,
устав рычать,
ты вдохновляешься колой, жуешь жару.
Тебе одиноко. Ты закрываешь чат
и удаляешь профиль vkontakte.ru.

НЕТ ДОРОГИ

Нет дороги длинней,
чем дорога назад.
Паруса
обвисают, как кожа на брюхе голодной собаки.
Нет дороги длинней,
чем дорога.
Любая.
Ты сам
порождение слуха, и слухов, и лишней бумаги.

Засыхающий тополь рассказывал сказки корням,
грелся вечер в желе подозрительно чистого солнца.
Нет дороги длинней,
чем дорога по брошенным дням.
Нет дороги родней,
потому что ты памятью сросся

с каждым рейсом,
обидой,
плацкартой,
немытой рукой,
с каждой девушкой в тамбуре,
с каждым кондуктором строгим.

ЯБЛОЧКО

Иногда начинаешь – не о чем говорить.
Вьешься себе, как Вертер, как дождевая нить.
Как расписная дура,
как взбитый чай.
Иногда начинаешь – кажется невзначай.

Иногда начинаешь – хочется отыскать:
-Бога,
-наивность,
-душу,
-ребро холста.
Поезд. Границу. Деньги.
Печаль до дна.
Находишь –
одни глаголы во временах.

Иногда начинаешь – думая, что любим.
Целуешь кого-то прям-таки в светлый нимб.
Потом умираешь,
ищешь чулан/чердак,
и все бесконечно,
и невозможно так,

как больше не будет
– больше нигде ни с кем –
и боль заглушает придурь твоих поэм.
И ты начинаешь:
– …яблочко, не катись…
И ты понимаешь, что же такое жизнь.
Нет дороги длинней, чем дорога назад, дорогой.
Нет дороги длинней, чем дороги, дороги, дороги.