***

СТО ДНЕЙ ДО ВЕСНЫ

Не будет ни оваций, ни букетов.
И осень сгинет в полной тишине.
К финалу Мерлезонского балета
в партере остаётся Ла Шене,
комфортно утонувший в мягком кресле,
взирающий на сцену сквозь лорнет…

…И там, где доминировало "если",
сегодня правит балом слово "нет".

Дальнейшее конкретнее, чем проза -
зима и мир - пустой, как барабан.
И каменные джунгли, донна Роза.
В которых много диких обезьян.
В которых, по проспектам и вдоль улиц,
гуляет потрошитель. Ветер. Джек.

Мы год прошли по кругу и вернулись
ловить сетями дождь и редкий снег.

И сами угодили в эти сети.
И влипли так, что не о чем жалеть.
Не светит ничего. Давно не светит -
ни сладкий пряник, ни витая плеть.
И каждый копит время - чем не Плюшкин? -
вчерашнее раздёргав по кускам.

Ах, няня, выпьем с горя, где же кружка?
Хандра сегодня, няня. И тоска.

И всё сползает в смутное. Под гору.
Полшага вниз и ноль шагов назад.
А там застыл такой же точно город.
И он - какой угодно, но не сад.

…Потрескивает лёд на тротуарах.
И завтра будет втрое холодней…

От крыш до неба - пара метров. Пара.
Отсюда до весны - сто долгих дней.

***

ШТРАФБАТ

Меня убили под Варшавой.
Не помню день.
Не помню год.
Всплывало солнце величаво,
изобразив собой восход,

неотличимый от заката -
такой же сумрак.
Наугад,
дрожа от яростного мата,
полез взбесившийся штрафбат.

Меня убили. Время встало.
Легло ничком -
щекой к земле.
Перекосив лицо оскалом,
поодаль скорчился старлей,

а впереди -
людская каша
в окопах тесных и чужих -
в остервенелой рукопашной
шли в ход и зубы, и ножи.

Меня убили. Мир стал рыжим,
и сразу - алым.
Стал иным.
И небо близко. Много ближе.
И вот - на свете нет войны,

а есть покой.
Река покоя.
Никто не грешен и не свят...

...Остатки наших под конвоем
с передовой вели назад.

***

КЛУБ АНОНИМНЫХ ЛЮБИТЕЛЕЙ ВОДКИ

Клуб анонимных любителей водки
предпочитает зубровку. На травах.
Пресса печатает дикие сводки,
и обсуждает падение нравов.
Пятый развод председателя клуба,
произведённый в похмельном угаре,
стал заседанием в парке.
У дуба.
Где за отечество и государя
громко звучали заздравные речи,
после -
громили окрестные хаты,
требуя сбора народного вече
и повышения средней зарплаты.

В честь возрождения славных традиций -
пили торжественно.
Стоя. И лёжа.
Долго искали кавказские лица,
а заодно и семитские тоже.
Не обнаружили.
Постановили:
враг научился маскироваться.
Стало быть, следует думать о тыле,
дабы суметь избежать провокаций.

Вон, секретарь и хранитель печати,
не уберёгся на прошлой неделе -
ходит беременный.
Очень некстати.
Где те подонки, что им овладели?
Их бы найти. И сейчас же - к осине.
Приговорить за растление к вышке.
Был секретарь заглядение.
Ныне -
каждого кличет "противным мальчишкой".

Годы суровые. Время такое.
Происки с запада.
Козни с востока.
День или ночь - ни минуты покоя.
Третьего дня в состоянии шока
общество было в течение часа -
сколько не пей, а совсем не до шуток
если известно, что сбросило NASA
роту десантников. На парашютах.
В чёрных скафандрах.
Масоны. Вот гады -
кто ещё так откровенно озлоблен?
Не появились... Ждала их засада -
с парой лопат и огромной оглоблей.

Пили опять.
Да и как же иначе
нервы унять после бурного стресса?
Надо отметить, что горько восплачет,
влезший сюда диверсант и агрессор.
Горько восплачет.
Себя пожалеет -
зря попытался за ересь бороться...

Будет красиво - висят вдоль аллеи,
там - иноверцы, а тут - инородцы.

Мощность струи всенародного гнева
столь же опасна, как волны цунами.
Близятся сроки. Ответите. Все вы -

те, кто не в клубе.
Не наши.
Не с нами.

***

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ СИНДРОМ

Почил Карабас.
Озабочен его некрологом -
Пьеро дописался до исчезновения тени,
и встал нерешительно у болевого порога -
присущей поэтам и мистикам вечной мигрени.

Тоска вечерами. В провинции сумрак и стужа,
при свете фонарном предметы становятся ближе,
заметно отсюда, что мир произвольно заужен,
а курс этой жизни -
всегда и стабильно занижен.

Владения мэрии призрачны после заката,
броженье умов стало свойственно знатным вассалам,
а летом, по слухам, грядёт передел майората,
как следствие
бурных и грязных газетных скандалов.
Над городом ночью курлыкают злющие птицы,
на улицах пусто - лишь стража, и бродят пророки,
и те, и другие - вещают приезд колесницы,
и те, и другие - охотно болтают о сроке.

В театре уныло.
Актёры сбиваются в стаи
и гонят халтуру. А зрители смотрят газеты,
и шорох страниц, что слюнявые пальцы листают,
намного яснее невнятных и пошлых куплетов,
где слово за словом - всё дальше и дальше от темы...
На крышке рояля уснула, зевнув, анаконда...
В фойе подрались представители местной богемы
с тремя делегатами от областного бомонда.
И эти, и те -
завершили побоище пьянкой,
буфет содрогался, но пал после пятой попытки
их дружбу украсить, как камень, волшебной огранкой,
путём ритуальных распитий креплёных напитков.

Эпоха чудес.
И согласно сказаниям древних -
ничто не воскреснет из этого серого пепла.
Предместия дремлют. И крепко уснули деревни.
С тех пор, как звезда в тёмном небе внезапно ослепла -
упала на землю.
За следствием будет причина,
тем более - в моде всё те же столичные нравы.

Мальвина - в борделе.
Пошёл на дрова Буратино.

И к вечеру видно,
что оба по-своему правы.

***

СЛАВЯНСКИЙ БЛЮЗ

Легко соберёшься в дорогу. Айда.
Не будет кина. Всё закончилось этой
тропинкой извилистой до никуда
сквозь душное марево жаркого лета,
в котором любые попытки дождя -
заранее дохнут. От них только хуже.
Бесцветное утро шагает по лужам
сейчас или год, или десять, спустя.

Со временем что-то неладное здесь.
Но мы в этом деле практически профи.
Часы демонстрируют гордое "шесть" -
как правило, к чашке горячего кофе.
Титаник не тонет. Пока ещё нет.
Резонно движение прочь от причала.
Зеркальна поверхность надраенных палуб.
Стюарды несут неразбавленный свет

на мостик, где всё неизменно. Темно.
Лежит настоящее в области тени.
Отсюда уводят на самое дно
заплывшие илом и грязью ступени.
Сверяет по картам вчерашнюю мель
сто первый по счёту и.о. капитана -
сварлива судьба, как с похмелья путана.
В наличии щуки. Не видно емель.

Старпомы плодятся. И каждый спешит
поближе к штурвалу занять оборону.
Никто не желает улечься на щит
и выяснить лично реальность Харона.
Ему наплевать на претензии. Он
суров, как начальник столичного ЖЭКа.
Пока загребает с тобой через реку,
успеешь уверовать - это не сон.

Ни мрачно, ни ясно. Скорее - никак.
На всех побережьях режимы аврала.
Но крепко зажат государственный флаг
в надёжных руках дочерей генералов.
И эти порядки предельно просты,
на суше по сути такая же вахта -
услышишь с рассветом задорное: "Ахтунг!" -
то бдительность наша обходит посты.

Молчание, в общем, дороже того,
что было написано раньше и позже.
Гуляют по лесу славянские скво.
Вигвам украшает смеющийся роджер.
Берёзы и степь. Да медведь на цепи -
вприсядку за сахар с ладони цыгана.

Игрушечный мир в чётких рамках экрана.
Не будет кина. Баю-бай, киндер. Спи.

***

РОМАН

Банален, в общем-то, роман.
Сюжет относится к избитым.
Опять - дырявое корыто.
И безнадёжно, в стельку пьян
старик, что клянчил горстку дней
у золотой ехидной рыбки,
но получил в итоге хлипкий
денник. Причём без лошадей.
Бутыль крутого первача.
Заплесневевшую краюху.
Да ко всему ещё - старуху
и шубу с барского плеча.

А барин - свеж, румян и сыт -
зашёл и сморщился:
"Однако...
Так жить не станет и собака...
Неужто вас не мучит стыд?"

И угодил ботинком в грязь.
И осерчал. Калиткой хлопнул.
И бормотал жене: "Холопы...",
в карету белую садясь.

Старуха молвила:
"Дурак!",
и попрекнула деда пьянкой,
и тем, что выбиться в дворянки
не получается никак.
Вот хоть ложись да помирай -
зачем пошла за идиота?
Ему ни дела, ни заботы.
Напьётся - топает в сарай
и спит весь день до темноты.
А иногда бывает сутки...

...в углу, где свёрнутые в трубки,
полуистлевшие холсты.


***

РЕКА

" - Слушай беззвучие, - говорила Маргарита мастеру, и песок шуршал под ее босыми ногами, - слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, - тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи...".

(с) М.А.Булгаков "Мастер и Маргарита"

1.

Государыня-река, скалы да овраги,
ночью леших голоса,
скоморохи днём,
то ли душу рвать строкой над листом бумаги,
то ли бросить - да гори
всё оно огнём...

Ладил мастер, золотил купола для храма,
выметали из избы
перед Пасхой сор,
как на всенощную шли во боярах хамы -
встал на месте куполов
постоялый двор.

2.

Где-то там, за лесом дальним, за хрустальною рекою, светит холодно-печально город вечного покоя, как алмаз лежит на блюде золотистого восхода. Всё, что было, всё, что будет, переменчивость погоды, переменчивость традиций и устойчивость безумий, то, что явь и то, что снится... всё сосчитано и в сумме - ничего. На каждый пряник по кнуту. Весы застыли. А несчастный пыльный странник всё отсчитывает мили, и надеется на чудо, ищет светлую обитель, где его приветит Будда, Магомет или Спаситель, и, дойдя до стен устало, и любуясь куполами, вдруг поймёт - здесь лишь начало, цель - за дальними горами, где-то там, за лесом чёрным - семь смертей, жара и холод, быть то ангелом, то чёртом, а в конце найти свой город и, впитав его глазами, осознать в немом бессилье - бесконечность под ногами.
Пыль да камни...
Вёрсты...
Мили...

3.

Государыня-река, дальний путь в тумане,
отольётся ль в серебро
горькая беда,
быть юродивым - бродить без гроша в кармане,
а податься в мудрецы -
сдохнуть от стыда.

Тихо в Царствии Отца, званых слишком мало,
измельчал народ совсем -
выбор небогат,
повелось в Великий Пост - склоки да скандалы,
одинаковы давно
светлый рай и ад.

4.

Где-то там, за лесом поле, выжигает солнце силы, на рубахе грязной солью жизнь у смерти проступила, отпечатан в роговице, изменившей цвет на серый, след души, что взмыла птицей, за растаявшею верой, за чертой корявых истин, в полусне бредовой яви ветер кармы гонит листья и скрипит чуть слышно гравий по дорожке прямо к дому, что стоит плющом увитый, где до странности знакомо слышен голос Маргариты, где - что было, то сгорело, и пойдут столетья сонно - то заглянет Азазелло, то заедет Абадонна. К дому ближе - и яснее, и тревожней радость встречи... Пустота... И небо рдеет от заката. Лезет вечер между скалами и мажет, как плохой художник кистью, небо угольною сажей. Ветер кармы гонит листья... И мелькнула ночь. Пропала. Снова дом в конце дороги...
Ближе... ближе и... сначала...
Мне бы яду...
Боги... Боги...

5.

Государыня-река, долгая дорога,
путь вдоль сонных берегов -
предопределён,
от сумы рукой подать нищим до острога,
а из княжеских палат -
к Богу на поклон.

Ладил мастер купола, не жалея злата,
колокольный перезвон
славил божий свет,
а у двери серафим смотрит виновато,

только смотрит и молчит -
никого здесь нет.