***

Жизнь состоит из радостей, если в ней разобраться
как следует. Я, к примеру, испытываю счастье,
выезжая на воздух, между Текстильщиками и Волгоградским
проспектом (на котором никто не выходит, да и заходят не часто,
такая уж станция). А тут, поглядите, - осень,
листья так и просятся стать гербарием, а гербарий
стоять на моём подоконнике ("между прочим, вносит
нечто…", - щелкает пальцами, - "некое…", - улыбается).
Да, я знаю, знаю… но, Вы понимаете, - дети,
они рождаются в мае, а листья желтеют - осенью…
Главное, ждать их обоих. Что же Вы мне ответите
на мою откровенность, которой - не переносите?
Спросите, где меня черти носили? куда и как?
сколько их было? молоды ли? красивы?
Я покажу инжир Вам, на то и дана рука,
и удалюсь подчёркнуто строго, маша курсивом.


***

Задуйте свечи, граф. Я буду спать.
Он горек был - Ваш сладкий чёрный кофе,
и в горле все слова огорчены.

Идти - куда теперь? Повсюду - пат.
Я буду спать, отдав теням свой профиль
на растерзанье по краям стены,

пока Вы пламя выдохом берёте.
А после - тьма, ворчливые сверчки…
Как грустно, господа, на этом свете…

Как грустно, что Вы тоже не умрёте.
Включите свет и дайте мне очки,
я почитаю,
как читает ветер…


***

И я спешу, спешу, спешу к тебе
в пальто застегнутом не на те пуговицы,
в берете скошенном, совсем растрепанная,
постой, любимый мой…Стою, как вкопанная,
стою, соленая, столбом аидовым,
хоть не оглядывался - на невидимый
порыв. Стою себе, считаю терции -
стой! - я себе молчу. Как мне не терпится
взлететь над городом, распасться звездами
и гаснуть медленно в скользящем воздухе.


***

Настоящая осень твой декабрь,
задолбала вода, вода долбит
мостовую, машины, людей, ДК
"Ростсельмаша", деревья, грехи, долги,
хлеб насущный, лукавого прямо в лук
и колчан, опустевший совсем колчан,
коченеют слова на лету, в долу
и лесу отсутствуя и крича.
Я подушку побью, чтоб была мягка,
изобью ее, матушку, живота
не жалея. Милее мне, чем Лука,
перед сном Фома.


***

Облетает лето. Осень
наступила, как в стакане
танец
медленных чаинок -
листья спят (Арсений, Осип,
Александр, Александр),
Спите, листья, осень, спи нас.

Дождь выходит за пределы
времени, река руками
высвободилась из суши -
сушь стоит и то и дело
лето осень попрекает,
облетая, вянут уши.

Сушь стоит, дождем за кадром
шелестят, слетая с веток
памяти твои страницы.
Напиши мне новый адрес,
например: мозги проветрить
и самой тебе присниться.

Зуб болит, какой не знаю -
справа снизу сводит челюсть,
вырвать что ли все их к ляду?
Вырастут другие - с нами
лиственными просто, через
смерть зимы рядами рядом -

гол ли вуд'овским оскалом,
улыбаемся стеною
рушащихся Колизеев -
синим йодом полоскала,
белым днем и темной ночью,
окнами глазниц глазея.


***

Моросит. Два удара вблизи
состоялись слезою тягучей -
по стеклу. Скоро холодно. Зи-
мама, 10 минут, на тот случай,
если я не проснусь по своей
мировой шопе - как его? - воле.
Как темно на дворе из аллей
ало-жёлтых, что парус Ассолин.
Как темно, собираться пора,
умываться и завтракать чаем,
и идти и идти со двора,
пожимая от зяби плечами.


***

У меня истерики - тихие, страшные,
вызывайте мне "скорую", матушка,
тройку скорую, ту ноль-троечку
да залетную. Ведь все кончено.
Никогда уже с ним не встретимся,
не заметимся, аж не верится…
Успокой меня, рубашка рукавая…


***

Я бросаю тебя, как бросают курить,
И последней затяжки всегда не хватает.
Я бросаю тебя, как обычно бросают
Неспособные бросить. Но ты не кори

За подобную низость меня и кого-то,
Кто вот так же не может задачу решить
На деление тел, потому что души.
Потому что он- ты. Потому что ты вот он,

Под рукою, под самой её наготой
Беспощадной ладони - и трогать и гладить -
Потому что нельзя тебя больше. Не надо.
Я бросаю тебя. Три - четыре, готов?


***

Так сюсюкают глупые люди…
Мы не будем. Мы будем строги
и умны. Я тебя поцелую.
Но без нежности. Просто в лицо,

как в стекло или в воду. И губы
тихой рыбкой утонут в воде
или в зеркале. И возвратятся,
как ни в чём не бывало, себе.

Я люблю тебя- с этой моею
непосильной затеей любить
всех на свете случилось несчастье-
получилось!..


***

Зубная щетка твоя нахально
мою целует в стакане тесном,
и я б забыла тебя, сквозь пальцы
смотря на этот кусочек текста,
рожденный в ванной, ваннорожденный,
сквозь гель для душа и полотенца -
да не умею любви одернуть,
берясь за щетку зубную сердцем
своим беззубым, старушьим, детским -
берусь за щетку, твоей касаюсь…
о, чья там челюсть сквозь мякиш лекций
знакомым шагом ко мне плясала,
писала, пела, съедала звуки,
роняла крошки и оставляла
зубную щетку, как знак разлуки,
как счет чужой за услуги связи,
как беспорядок.


***

Я пришла домой, отымела мужа
(это мой супру… это мой супружес-
кий должок, дружок, биллиардный шарик),
из моих больных мозгополушарий
выплывает твой одинокий парус,
он слегка приподнят, на то и фаллос,
и откуда ветер мне в спину дует
он туда и держит. Такая дура
у меня губа, что тебя целует,
и никто не сложит за то цену ей
или хоть бы песню споет натужно -
я пришла домой, отымела мужа,
приняла немного вина и душа,
я была пьяна, это было скучно,
слишком быстро, долго немного, тихо,
потому что спали. А мы, как психи,
занимались чем-то смешным и жалким,
потому что кий - это та же палка.
Палка, палка - палка, копай, лопатка,
под которой колет мой клад, в припадке
стукоча, а дверь открывалась настежь -
на себя, дружок, ибо двери к счастью,
как сказал один Кьеркегор, обычно
открывают так.


***

Всё чаще ладошки
души бы хотелось
сложить мимо тела,
и дальше - всё больше,

всё дальше и дальше
от плоти, от крови…
Прости меня, кролик,
что я размножаюсь -

побегами.


***

Какого члена профсоюза ты тут сидишь такой внезапный,
такой открытый всем ветрам?
Мной тыщу раз предрешено - тебя увидеть было - завтра!
Ну, в крайнем случае - вчера.

Но ты - сидишь. Вот - факт, который так трудно будет опрове -
И смотришь на меня, и смотришь.
Ты посмотри, ты посмотри какой ты глупый человек
(там дождь идёт, а ты не мокрый).


***

Раскаленная решётка грудной
одиночки - нос сквозь прутья и глаз -
плохо класть себя на землю и красть
в небо синее, на самое дно

неба синего - воды ледяной
неба синего - аж губы сини! -
Губы Господа - синее тяни
губы к Господу из клетки грудной!

Для пророчества - не уши! - уста!
Боже, Господи, ну как ты устал
целовать меня в мой жадный оскал
и слова свои в гортани искать

сыном ласточки - пытливо, светло,
крылья теплые зажав за спиной,
а на улице у птиц уже ночь,
даже души, как магнитом, свело

наши - души: глаз сквозь прутья и нос,
руки, крылья, весь пылающий пух
оперения, чернильницу - пусть
всё, что понято из азбуки: SOS…


***

(…и одиночества - не хватит…)
Я стану голубей кормить,
чтобы в груди штормящей - мир
их воркованьем. И - не кстати -

так холодно от рук Невы
по волосам меня, как гребнем,
прохладой гладящей, так греет
мой оберег одну из вый

(ей часто воют), губы, устья
и - острова, и - острова,
я выйду там, где голова,
и нас вдвоём - туда не впустят.

Я встану из лица, как дым
из пламени и - плавно-плавно -
взлечу - неравная к неравным -
над ртами воющей воды.


***

Я прощаю тебя, потому что ты тоже умрешь.
Потому что я тоже - умру. Потому что мы - смертны.
Потому что в лице изменяясь, меняясь, оно ж
сохраняет себе ту последнюю - первую верность.
Сохраняет тебе. Не теряй. Тише рук во дворе,
разгребающих палое алое серое пламя,
я прощаю тебя, потому что нельзя умереть,
если это уже не случилось еще между нами.
Обойди меня сбоку, взгляни на меня изнутри
самой долгой любви, забывающей точки отсчета.
Где прощают людей, медведeй, лососей, осетрин,
там находится Бог, он находится тут, вот Он, вот Он.
Я прощаю тебя, потому что прощение есть,
можешь даже не верить (поможет, как Бору - подкова).
Потому что не злость и не зависть, не ревность и месть,
а - любовь (и "любовь" набираешь в любой поисковой
бесконечной системе и видишь нелепый сумбур,
из которого вырастет сонное дерево царства).
У тебя ничего не написано больше на лбу,
я простила тебя, оставайся. Ты можешь остаться.