ПОД АРКАДОЙ РАДУГ

XXXVIi.

Каменный замок выдворил брысь пришлых кошек,
Съёжившись серой палаткой -
Разбила пикник в замке мешанина молодёжи.
Вечеринка-разрядка…

Хохота колпаком увенчан ночью замок старинный.
Хохот - полярное зияние.
Нацелился рой голосов в небо из прогоревшего аквамарина
И пурпурной молнией плеснул в расстояние.

Чей-то юный кашель затмил грохот тугого грома.
Соцветьями-окнами расцвёл за ночь замок.
Гости пришли сюда, но первую и последнюю ночь они - дома,
И лишь однажды ночь - их мама…

Средневековье на черепашьем холме извивалось вихрями объятий.
В заброшенном замке - света разгулье.
Строение казалось то одним из прозрачнейших Земли платий,
То подвешенным к Земле ульем…

Царский зал - съеденная мякоть, сочно-красная пещера
В яблоке Южного Урала,
А трон около мглистого балкона - севшая на мель пустующая галера
В искросахарном озере зала…

Призраки разровняли языками в яблоке розовые своды. Ты в замке.
Иногда вздрагивали сопрано…
Рыжая малолетка щеголяла в одной китайской панамке…
Ей не следовало быть пьяной.

Обескураженные, подслушанные чёрным ветром разговоры
Доносились оттуда исковеркано,
И среди них, кажется, твой, с жестоко-необъяснимым задором,
Стихийный, как прибоя зеркало.

Говорила. "Князю Ночи - химера моих бантов,
А юла моих дерзостей - прочим!.."
Ползущий, перед ширмой неба, я был твоим арестантом,
Замок на привязи держал Князя Ночи!..

Замочная скважина в тоску - ночь веселья!
Не вспомните экспромты под хрип лиры!
Сегодня мой замок собрали из причалов ожерелья -
Завтра его разберут на сувениры!

Спокоен пляж. Тревожен я. Сирены из-под полнолунья абажура
Вынырнули. Померещились. Стонут.
У них - свои легенды, свои утопии, свои авантюры,
А надо мной Цефей - капюшоном!

Я полз, и внезапно - на корточках… Перевал между пляжем и лугом,
Где сорняка редкие стебли
Доверчиво прижались к песку, иммитируя зябкую вьюгу,
И чёрный вихрь их треплет…

Воображения - ведро! Представляю дуло замка наутро:
Царством Спящих зал станет…
Этой ночью экранизирована Камасутра,
Раскиданы по полу ткани…

Все спящие во снах тоскливо, сладко, нервно бормочут,
Каждый - о своём, искренне, бесстыже.
Странный неосознанный диалог между ними экспрессивен очень,
Но никто никого не слышит…

(Так. Во весь голос захочешь гаркнуть в этом театре,
Кашлем взорвать шары воздушные,
Послать глазами бандероли гнева в Её адрес,
Задушиить Её, безоружную!

И вдруг понимаешь, что нет никакого желания
Возвратиться домой, в любимое кресло,
Что нет смысла жить, стремясь к основам мироздания,
И что жажда быть с Ней исчезла…

Куда-то вдаль океана уходили ракушняковые стены…
Никак не мог замок успокоиться…
Закопал свои ладони в холодное зерно песка я, убиенный,
И поблагодарил святую троицу.

XXXVIII.

Луна серебрится. Коварство её Серебра
Играет во мне. Только это уже не Игра.

Неистовствует под Луною торжественный ужас,
И я - на холодном песке, под Луной, обнаружен…

Я найден любимой девчонкой на пляже, без сил.
Мой вид, отрешённый и пьяный, её не бесил…

Песчинки на веках. И щёки на нежных ладонях…
Взглянул на неё в изумлении: я её понял!..

Луна заставляла бросаться лицом на песок,
Чтоб слёзы Луны на спине собирать - лунный сок…

Спросила: "Ты, правда, лунатик?.." Ответил: "Лунатик".
И вдруг из-за пазухи вытащил гербер проклятий…

Луна надо мною - как пасть серебристой трубы,
В оркестре светил серебрящая волны и лбы…

И волны, и лбы загорали под светом манящим,
От стонов Луны обесцвечены тёмные пляжи…

Глубокое горло трубы повернулось к тебе,
Коварная ночь обуздала в безликой мольбе…

"Ты - ангел без роду и племени! Спутница зова!
Твой контур реальный, с крылами, Луной обрисован!.."

Летим за Луною подобно живым поездам
И - следуем за Серебром лунных гор по пятам…

Преследуем море хрустальное в гроздьях тумана,
Почти что сидим на вершине сухого вулкана…

Ты - в правой руке, ну а в левой руке - зверобой!..
Я - вытянул руки… Ты видишь Луну под собой!..

XXxIX.

Ведь я сказал: возьмите всё!
И умертвите! И сожгите!
Похороните мозг в корыте!
Присвойте всё и утопите!
Позвольте только лишь Её
Любить, и рядом с нею быть!
Пускай ничтожество моё
Бежит по жизни во всю прыть!

Отрежьте к чёрту руки мне!
Утихомирьте все желанья!
Оставьте гнить в тюрьме, в изгнаньи,
Такой прелестной, милой дрянью!
Но дайте знать, всего лишь знать,
Что для неё я всё милей!
Безрукий старец будет спать
В постели девушки своей!

Как трогательно! -
Затерянные бури
Ищут курортные побережья.
Их монотонно-грозный шквал
Вздымает причалы в воздух,
Стучится в гости к редким пальмам.
Лист одной из трёх сорвался,
И пальма обиделась…
Дамбы из мидий
На берегу остались
Защищать курорт
От бриза и брызг.

XXxX.

Прошла молния. Брызнула в глаза и ушла. Ливень прошёл. С широких шелковичных листьев стекали крупные капли псевдодождя, оставшегося на тротуарах и в аистовых гнёздах, и застывали в воздухе. Под выступами крыши будки кинотеатра прятался он, с насмешкой поглядывая на площадь, как будто на людей, не успевших укрыться от дождя, так и оставшихся под водянистыми небесами, как будто там были люди… Парк был пуст. Парк призывал к себе влагу из заглушья. Это может быть предзнаменованием. Птицы начали потихоньку выкарабкиваться из тишины, запевать всякие трели. Лиловые лучи золотого Солнца выпрыгнули вверх и притворились лазерами. Чувак был вымокший дождём и ему было даже чуть холодно. Ветер с лёгкостью просачивался сквозь одежду и сквозь кожу. Ветер пах землёй… Когда он дошёл до сырого тревожного асфальта, то остановился. Кого я увижу за углом?.. Солнце оживлялось на Земле. За уходящими туманами показался его огнедышащий клубок, испаряя с себя последнюю влагу июньского ливня, идеального бедствия.

XXxXI.

Скрипели, как ветхие ставни без масла.
Шуршали, как пятки по листьям шуршат.
Очнулись… А свежесть объятий погасла,
И вещие сны по ночам дребезжат.

О том, как порхаем в незримом просторе:
Ни пристани нет, ни воздушных земель,
Ни Города Гроз, ни Межзвёздного Моря,
И только лишь шар со Вселенной - на ель…

О девушка, спрячься за зеркало, спрячься!
Сквозь череп смотрю на небесную синь.
В глазах - неживое. Хрусталики плачут
Водой облаков на кораллов полынь.

Куда делось кофе? И чем заменили?
Когда опрокинулась чашка с водой?
Свинцовое озеро - в кратере пыли…
Все зебры бегут на сухой водопой…

Как странно, что люди теряются в джунглях!
В дороге устал и - чуть-чуть опоздал…
И вот, перед ним - прогоревшие угли…
Идти? Не идти? Но он слишком устал!

(Сквозь заросли лютиков к Альфе Кентавра
Прорвался, и вот - я катаюсь на ней!
Со мною - мой лес, где из красного лавра
Построены хижины для лебедей…

И можно нарвать миллион незабудок,
А можно молиться чужим небесам
И стать пассажиром вселенских маршруток!
Я сам сделал так, чтобы космос, наш Сударь,
Стал ёлочным шаром на ёлке - я сам!)

XXxXIi.

Ты знаешь сама: никогда, никогда
Тебе я не лгал, и теперь не солгу!..
Я лучше уйду, я уйду от стыда,
Ведь правду я тоже сказать не могу…

Я лучше уйду, не прощаясь уйду,
Уйду, чтобы ты не успела спросить…
Стоим на холдном железном мосту,
Готовые в пьяную ночь голосить…

И в чёрную нить превращается мост,
И нить - под ногами, а после - в руках:
Перила и всё. А внизу, среди звёзд,
В ночной глубине, пароход: чах! чах! чах!

И только лишь мне в своём сердце носить
Единственный звук - парохода гудок,
И только лишь мне прижимать эту нить
К разрытой груди? чтоб испытывать ток…

И - падать в просверленный череп Земли,
Небрежно покрашенный чёрной водой,
Земли, замурованной в душной пыли,
В зловещем молчаньи, больной немотой…

Я - маленький айсберг в теченьи ручья,
И я ухожу, чтоб тебе не солгать…
Тебе будет страшно узнать, что и я
Умею грешить и в грехе пребывать…

Проклятая ночь на железном мосту,
И скоро ли утро, не знает никто,
И не разберёшь кто есть кто в том бреду,
И - есть ли хоть кто-то под этим пальто…

Двойник на мосту, и к тебе он приник.
А я прошептал: "От начала, родная,
Возможно, с тобой был не я, а двойник,
Но кто настоящий из нас, я не знаю…"

Во мгле не узнать двойника, да и днём
С тобою то я, то двойник, то ещё кто…
Двойник тебя любит, он лечит огнём
Душевные раны, он - знахарь, он - доктор…

Он - мглу переделал в метлу и подмёл
Всю мглу над тобою усердною метлою,
И крошечный бледный рассвет-ореол
Возник над тобой этой ночью слепою…

Двойник соблазняет тебя - я слежу!..
Единственный трепет, единственный шорох -
Холодная водная глубь. Ухожу,
Но если ты хочешь, вернусь очень скоро…

Измена души задувает фитиль
Далёкого ржавого города - ночью…
Пустой пароход не пройдёт десять миль,
А я ухожу, и за мной - многоточие…

XXxXIII.

Он помнил её - изумительно прочно…
И сквозь отраженье в барханах пустыни
Она призвала его в Храм Лепесточный -
Вечернее поле лиловой полыни…

Вечернее поле тревожилось рябью,
И рыжие сосны - глухие, сухие -
Казались смеющимся пугалом жабьим
Для сумерек островитянской стихии…

Заморские песни о пальмах-стрекозах…
Заморские песни о мудрых озёрах…
Она колдовала, молила, чтоб слёзы
Укрылись в беседках заманчивых взоров…

Свидания были привычны, а те, что
Свиданьями можно назвать, скоротечны.
И он созерцал, чтоб запомнить надежду,
И врос он в надежду. Запомнил навечно.

Посмешище сумерек в глиняной рюмке
Болталось, болталось, в вине растворилось…
Надута пустыми пустыми бутылками сумка,
И в ней похоронено всё, что разбилось…

Осколки глушил он глотками большими,
Барханом осколков топил отраженье,
Уже забывая свой вид, своё имя,
Но всё ещё помня своё наважденье…
Не чувствуя вкуса вина и похмелья,
Но помня великое девичье зелье…

Изгладилось… Только однажды в туманах
Своих он увидел глазами больного
Её отраженье на днище стакана…
Он выпил её отраженье - и снова…

XXxXIV.

И снова настало жаркое, знойное лето. Лужи жалобно шипели, водовороты в них замирали. Чёрная топкая почва медленнее теряла влагу, но с самых нижних слоёв земной коры вода уже стекала в почву, превратив в грязь, а сверху, как роса, высохла и оставила сухие раны. Стало гораздо жарче, чем перед грозой. Заглушье. В небе пронеслись несколько. Жизнь в парке завертелась: золотое Солнце тщательно, с особой жестокостью жарило деревья. Насекомые - будто только пробудились с ночи - они вылетали из дупел, из-под коры, они вылетали и кружились вокруг чувака. Розы были побиты каплями, но выстояли и пара чувих вышла из тени на Солнце. Вдалеке. На головах их были надеты широкие японские шляпки. Милые персонажи!.. Чувак не заметил, как проходил день. Как наступал вечер. Он, остановившись на краю асфальта, громадного, едва текущего каменного ледника, сел на ту лавочку, на которой год назад сидели они - он и она, горемыки…

XXxXV.

Холм поспешно зарос седыми родниками,
Журчат их кудри.
Потрясение - заметить на умиротворённом затылке холма камень.
Вот он, Холм В Ангельской Пудре.

Ни следа от ущелья, ни намёка на каньоны!
Предзакатные травы пахнут
Кофе но росе, пустоцветом, крапивой и белладонной…
Впервые пришедший ахнет!..

Пусть. Воздух необузданной тревогой набит, насторожен.
Почва лилова от стеснения.
Закатное солнце смотрит на долину в профиль: вечерние прогулки мошек,
Эха от шагов околение…

По травянистым днам глиняных ручьёв… Свиристели свирепели
И пели сумрачные соловьи в летаргии,
Вскрикивали, видя сны о крещении жизнью в огненной купели
Небесной стихии…

Жаром крещённые птицы видали сновидения, нам не доступные:
Земля - лепестёнок, а солнце - ромашка,
И отражением звезды в родниках волхвы играют - бубнами.
Солнце - цветок, солнце - бубен, солнце - чашка!

Колокол и солнце чародейно пульсируют, небо будоражит треск палящий.
Бубен в полнеба закат затмевает.
Всего лишь - тихое, кометами и тоской рисованное пожарище,
Грандиозно-лживая фреска на сваях…

Нависает небо мозаикой. Осколками. Трухой стеклянной.
Сковывает красотой и молчанием.
Снится церковь бронзовая, тёмная, с одной свечой у фонтана,
Бьющего древним преданием…

Что снится церквушке, никто не знает. Да иконы
Черны, и одиноко иконостасу…
А в центре церкви, под куполом, растут пять деревьев, и они бьют поклоны.
Заблудиться между их стволами плясом!!!

Пяти деревьям лет по триста. Они тёмных фантазий
Ягоды. И купол
Снят, или построен не был. Открыты небу бронзовые вязи
И бронзу свет бледно-небесный любит…

Такими вечерами всю жизнь кормишься и - счастлив.
От солнца к Земле протянут железный стержень,
Планета на конце висит - коридор к солнцу в огненном масле
Священен и бешен…

Это - скважина света, калейдоскопа валторна оседлая!
Это - световые пьяные кривизны!
Это - мировая купель, куда по коридору летят все светлые -
Принять крещенье жизнью!

Насквозь Солнце пронзает
Опустевший бальный зал
Бесконечным закатом
Через два громадных сводчатых
Открытых сквознякам и птицам
Противоположных окна.
Мы и ветер
Уже не так упрямы
И опостылел замок…
Закат в ответе!
Уставшие лучи,
Не долетая до второго окна,
Осыпаются на красный хрусталь паркета…
Степь сегодня спокойная…

Стальные зеркала на сводах зала,
Опаздывая, не успевая отражать вовремя
Движенья губ и птиц,
Похожи на солнце.
Мраморные статуи,
Пьедисталы греческих богинь,
Показывая безразличие к судьбам,
Похожи на солнце.
Трон из стеклянного бисера рябины
Похож тоже на солнце.
Изображения горлиц и ястребов
На снежном потолке -
На солнце похожи.
Канделябры опрокинутые давно
Похожи на солнце.
Люстра над головой,
Хоть и молчалива,
А похожа на солнце.
Мы стоим в этом зале.
Но мы не похожи на солнце…

Не о нас
Споёт дикая степь сюиту завтра.
Не о нас прогремят в этом зале императорские часы.
Не о нас зашепчут стальные зеркала и поставленные канделябры.
Не о нас будут сплетничать а этом зале белки.

Не для нас
Завтра на балу жонглёры
Мастерство своё покажут.
Люстры тоже
Будут не для нас.

XXxXVI.

Распятье любви. На кресте
Повисли два тела влюблённых,
С обеих сторон… Это те,
Пришитые к божьему трону?

Обоих повесил закат,
И зрители холм сотрясают,
И старцы вокруг… Маскарад
Судьбы на холме причитает…

Те двое - мертвы… Кроме них
Никто не любил на планете,
И все унижали "больных",
Ловили в колючие сети…

И двое решили уйти
От мира - им стало здесь жутко…
Любви не уютно в груди,
Не место среди предрассудков…

И двое решились росток
Любви уничтожить, чтоб людям,
Завистливым, чтящим порок,
Любовь не досталась на блюде…

Но только любовь не далась
Распятью в минуты заката,
И девочка, громко смеясь,
Её подобрала с распятых…

Спираль фиолетовых туч
Кружила по солнцу лениво,
Как будто космический плющ,
И люди спускались с обрыва…

И - в красном небесном желе
Легко догорали печали
Последней любви на Земле,
И всё ещё теплились дали…

И вспышками солнце хрустело,
И в нём отражались они -
Два тела, два умерших тела,
И старцы в червивой тени…

XXxXVII.

Так просто устать. Погремушки-подушки,
Проснувшись, опять я швырял в потолок.
Паясничают за балконом старушки.
Бессонница улицы мне невдомёк.

И взгляд на пустые диваны калечит.
Навеки, покой оттемна дотемна,
Наверно, квартире моей обеспечен.
Бессмыслица тихих ночей мне страшна!

Мне страшно смотреть на засохшие лампы,
Которые за ночь никто не включил,
Насмешками кажутся все дифирамбы
И оды любви - воплощенья страшил.

Так сложно сквозь заводь седой занавески
Узнать этот мир, и принять до конца,
И чай ежедневный хлебать, словно фрески,
Изогнутой кружкой вертя у лица.

Забрезжил рассвет, и проснулись гиганты…
Забрезжил рассвет, и уже никому
Не нужен вчерашний сиреневый ландыш,
Ему суждено увядать одному.

Иду. Я опять одержимо шагаю
По вдавленной в калейдоскоп мостовой.
Я гордыми взглядами деток пугаю,
И думают детки, что я - домовой.

Игривое солнце (не наигралось?)
Всё так же тупило себя о мишень.
Сквозь рухлядь каштанов оно прорывалось
И пятнами боли ложилось на тень.

Казалось, что рыхлые белые раны,
Пронзительный свет источая, крича,
В коре мозговой проступили изъяном
Под солнцем и - ждут хоть какого врача.

А я обогнал Знаменосицу Мая
И вышел в цветастый июнь раньше всех…
А я обошёл, шепотливо хромая,
Какую-то девушку: ради утех…

Она догоняет - как молнии топот.
(Кого-то узнала во мне - и зовёт…
Кого?). Обернулся внезапно и - опа! -
Лицо так знакомо, но мучает гнёт…

Ведь в памяти - ноль информации. Пусто!
Не вспомнить ни имя, ни роль, ни бытьё…
(Ошибка???) Ну нет! Подсознательный сгусток
Бушует назойливо: знаешь её!!!

- Наверное, я обозналась… Простите!
- Да что ты!!! Ведь это же я! Мы сейчас
Распутаем вместе забытые нити
И вспомним друг дружку! Я чую экстаз!!!

- А может быть, в Индии, в южном Тибете?
- А может быть, здесь же и, может, вчера?
- А может, и в проруби прошлых столетий?..
- Наверно. Скорее всего! Ну, пора!..

- Оставь телефон!.. (На манжете багровой
Рубахи её написал номерок,
И сразу помчался, довольный уловом,
Спеша к светофору, на дикий восток…)

Расстались. Растаяли. Клоуны будто.
А после - всю жизнь - вспоминалась она,
В пустой голове пузырями мазута
Вертелась под клёкот тоски глубина…

Мне страшно смотреть на сгнивающий ужин,
Который ведь кто-то готовил вчера,
И лампы, как будто сушёные груши,
Противно висят на веревках у бра.

Так жутко пустую бутылку от бренди
Хватать, и метать, и опять поднимать,
Склоняться в скупом и тупом комплименте
Над вазой с сухими цветами. Опять -

А если сострою глазища из грусти,
То люди - сочувственно будут идти
И робко заглядывать в зенки… Отпустят,
Когда я безумством наполню пути!…

Уже разошлись. Растерялись. Как будто
Не липла к подошвам июньская грязь,
Как будто знакомка пришли неоткуда -
Фантазией странной по мне пронеслась…

Мне страшно, что вдруг началась амнезия,
Что вдруг - летаргия к концу подошла,
Что матом старухи взывают к мессии,
Безглазица мглы поднялась из угла…

Мне страшно смотреть на сгнивающий ужин,
Который ведь кто-то готовил вчера,
И лампы, как будто сушёные груши,
Противно висят на верёвках у бра.

Иду. Я опять отрешённо шагаю
По вдавленной в калейдоскоп мостовой.
Я гордыми взглядами деток пугаю,
И думают детки, что я - домовой.

Расстались. Растаяли. Будто знакомку
Мой разум бредовый придумал - он сам! -
Чтоб сказка буянила головоломкой
Всю жизнь и крушила сознанье к чертям!

Она догоняет - как молнии
топот. (Кого-то узнала во мне -
зовёт… Кого?). Обернулся
внезапно и - опа!...

XXXXVIII.

Бредовые аисты. Тени сквозные…
Они - лабиринты. Они - сигареты…
Малышка, скажи: мы и вправду больные?..
Кирпичные стены, прошитые бредом…

Целую… Над нами - пейзаж водопоя…
На пледе зыбучем - измятые майки…
Малышка, смотри: я смирился с тобою…
Бесспорно, что ты над судьбою хозяйка…

Захочешь - оставишь. Захочешь - прогонишь.
Капель забалконных хвощей изземелит…
Так будет. Как только меня изладонишь,
То сразу же выкинешь из колыбели!..

(Она причиняла мне боль своим счастьем!
Она наносила мне рану за раной
На гордость плеча и ущербность запястья
Весельем своим, бесноватым и пьяным…)

И локонопады свечений горячих
Горят маяками… Но зря. Бесполезно!..
Я знаю, что ты предрешила иначе,
И нам - не грозит торжество расчудесных!..

Я знаю, зачем тебе я. Не для жизни…
Я знаю, что думаешь ты о влюблённых,
И знаю, когда Сатана тебе свиснет,
Чтоб ты меня выгнала в сумрак зелёный!

Что ангелом ты никогда не бывала,
Что с юности думала эгоистично…
Я просто решился не верить в отраву
Твоей истеричной любви. Мне привычно.

Прогонишь - и ладно. Безжалостно скажешь:
"Иди!" - и уйду! Так послушно исполню
Последний приказ!.. И забыв о пропаже,
С крыльца я спущусь в океанские волны…

Так больно… Так больно! И сладко… И мутно…
Когда караваны бредут за балконом…
Но через минуту малышка уютно
Укажет на дверь… Вот: одев балахоны,

Иду. Я бегу за чужим караваном.
Уже догоняю. Мерещатся люди…
Мерцает Венера над шарфом саванны.
Мерцает. Мерцает. Мерцает. И будит
Тишина…
Ах, весна!

XXXXIX.

Я всех благословлял.
Я обо всём жалел.
Но одного мне только жаль по-настоящему:
Того, о чём я написал,
На самом деле, не было…

ПТИЦЫ-МЕДУЗЫ
(послесловие)

Я счастлив, когда я не чувствую мира
И чувства молчат, в тишине засыхая,
Когда я не вижу в соцветьях эфира
Совсем ничего. И тогда я сверкаю!

Я счастлив, когда ни к кому на Земле я
Слюнявыми чувствами не пригвождён. И
Когда я не злюсь, не люблю, не жалею,
Когда я бесстрастен - тогда я криптоню!

Я светел, когда забываю былое,
И вот уже помню, что грустное что-то
Со мною случилось, но что? - не открою…
Мне нечем заполнить мирские пустоты!

Зачем? Я своей пустотой совершенен.
Пустой, незаполненный мозг идеален.
И счастье приходит венцом отрешений
На место страстей, суеты и деталей.

В пустые мозги ничего кроме счастья
Не может прийти. Так. Я счастлив бездумьем,
И в теле почти победило бесстрастье:
Все чувства столпились в клокочущем трюме.

В клокочущем сердце живут леопарды
И скалят на гномов пропеллеры-зубы.
Дай Боже, они захлебнутся азартом
И в сердце моём станут битвами хлюпать!

А вдруг, не дай Бог, в одержимости битвы,
Они царапнут моё сердце случайно
Зубами, подобными скачущей бритве,
И - травма распустится необычайно?

За журчью последних побоищ, с таблеткой
Во рту, наблюдаю. Считаю копейки.
Сижу за столом и смотрю на розетку.
В руке цепенеет слеза-нержавейка.

Я счастлив, когда нарастает заглушье,
И тысяча криков - заслонка от жизни
Каких-то людей, непонятных и скушных,
Невнятных детей, суетливо-капризных.

Я знаю: уже никогда я не буду
Стремиться летать (да хотя бы в кровати!)
И дурочек-кукол любить, и салютов
В обычные дни ожидать на закате!..

Я этим и светел. Смотрю безучастно
На месиво праздных вокзалов и станций,
На то, в чём я раньше бессильный, несчастный,
Творил свои дикие белые танцы…

И словно ракета - стрела фейерверка -
По горло полна проливными дождями -
Взрываюсь на небе и падаю сверху.
Я льюсь на прохожих. Я дождь в Амстердаме!

Но чтоб я был самым счастливым на свете,
Пускай кто-нибудь убедит меня свыше,
Что я не вернусь в круговерти трагедий,
Что я никого никогда не услышу!

Катаются звёзды из листьев осенних
По ржавчине леса, по дебрям ворсистым,
И отплески Молнии Времени - веник.
И звёздочек этих не меньше, чем триста.

Сквозь Лес Одиноких Деревьев, обутых
В ботинки, одетых в цветастые гетры,
Пришёл я сюда, в Лес Дубов-лилипутов,
Где каждое дерево ростом в три метра.

Рядами на мили - стволы простирались.
И между рядами стройны коридоры.
В них ржавая осень остаться старалась.
Стоял белый стульчик в квадратных просторах.

На стульчике - я. Под ногами - полено.
Сижу и по лесу бродить не охота.
Тот дуб обратится древесной антенной,
И лесом антенн оголится природа.

(Как только все листья…) Цветущие банты -
На рыжих деревьях. И панды на ветках
Смеются… Кокетки! Живым фолиантом
Предстал этот лес и воскресли все предки.

(Все листья веков…) Поколенья лягушек
в листве прорывали громадные норы.
На мне - несказанная россыпь веснушек.
Откуда они? От шуршанья минора.

И что-то в земле копошится настырно…
Вон там - из листвы выползают тревожно
Прозрачные слепки созданий эфирных,
И в воздух взлетают они… Невозможно!

В лиловом плаще я сижу… Сквозь проёмы
В деревьях заметно, как птицы-медузы
Порхают на небе и в туч водоёмах
Танцуют прозрачные жидкие блюзы…

Пускай! Что же я ощущаю, счастливый,
Когда надо мной и над кукольным лесом
Взмывают медузы сплошным переливом,
Сливаются в тучи, и в тучах - порезы?..

Никто не берёг мои чувства от взлома,
И годы спустя околели остатки…
Мне страшно от грохота грубого грома
И страшно снимать шерстяные перчатки…

Душа поддается тайфуну коррозий.
Любовью никто не поправил здоровья.
Однажды все чувства на свалку увозят.
И если быть честным, то люди любовью

Совсем не любовь называют, другое,
И то, что с людьми - это так… для малюток…
Но есть и Любовь. За вот этой строкою!
Зачем же тогда всех-всех-всех я люблю так?..

И каждое утро, рождённый зарёю,
Разбуженный Солнцем Седых Петухов,
Я в новый, неведомый мир попадаю
И в новом загадочном мире живу.

Бродягой по сферам, мессией-героем
Меня называет мистический зов.
Я каждое утро напрасно гадаю,
Куда приходил я вчера, и реву.

И слушаю Этого Мира сюиту,
Но - шум одинаков всегда и везде.
Я каждое утро хочу разобраться,
Куда я попал. И к кому. И зачем.

Зачем по ночам покидаю болидом
Миры, забытые в святой красоте,
И даже на ночь не могу в них остаться?
Весь день я решаю куски теорем.

Сидели на веках моих обезьяны…
И душу ловили медузы в капканы…

Бродил я над раем и под преисподней…
В миру без пространства брожу я сегодня…

Автомобильное эхо
Долго носилось
По морю.

Птицы-медузы
Равномерно возносились
К небесам.

Бог бросал кубики
На поверхность вод.
Дьявол размешивал
Море дубиной.

Лес Карликовых Деревьев
Пел псалом.