поэма

О чёмъ гудитъ трамвайнойэ такси?
Не тормози.
А то йа не пойму.
Не йму.
Пройэздной.
Продолговатыйэ неказистыйэ крамльныйэ зги.
Бирюзовейушийэ мешки пуделей
въ капитализацыи бубенцовъ.
Дурно отъ
мясныхъ музъ.
Хочу знать - йэсть ли подъ мясомъ кости.
Обезбровливайушийся индусъ,
не чайушийся отъ свойэй прострацыи.
Перестройка сознанийа,
канатируйушяя за собойу
преображенийэ лицъ…
Дупла.
Челюсть.
Вибродэльтика.
Йаблорезаньйэ.
Комъ в гортани
вместо брани.
Твойа голова разболелась от шума,
который поднялся с твоихъ же глубинъ.
Приди же в себя и просторно подумай,
что ты на планете живёшъ не одинъ.
Йэдва ошютимый запахъ
свежэжаренново асфальта…
Ахъ!
На нёмъ бы сальто делать!
Зимой,
вровень со своимъ настройэмъ,
Сальто на подмосткахъ ладошашихъ углей,
Кувырканийэ на ошюпь
по тепляшемуся йэдва асфальту…
Ахъ!
На нёмъ бы сальто делать!
Зимой,
оземь со своимъ
немымъ фильмомъ
пробарахтнуться по льдистой арене
в шубахъ лисичьйихъ
межъ древнихъ чугунныхъ утюговъ
и безучястныхъ латунныхъ самоваровъ.
Отдавайа все менталы…
Предавайа вкусъ металла…
Сера вулкана
на тротуарахъ.
Вера брахмана
Въ старость…
Куря чяй изъ кальйановъ,
капайэтъ съ сосулекъ
йэдва ошютимый запахъ
свежэво асфальта.
Такимъ ль?
Тёплымъ ль йа йэво запомню?
Успейу ль йа оставить вмятину каблучьнуйу на
простыне каменистово градбазальта,
аки йа обычьно?..
Препоздно.
Позднь.
Виногроздно. Предостаточьно меня
Йэшё останется на нёмъ…
Почти йа весь,
ну разве што без рёберъ,
моихъ полыхъ рёбрышэчьковъ!
Сийа-то спесь.
Зверёва месь.
Райова грезь.
Фабриковзвесь.
Альбиносныхъ кисло-жолтыхъ тыши кобръ норы
проройутъ въ складкахъ простыни…
А кобры - воры,
воры они!
Вкрапленьйа изумрудовъ потрясутъ
мои беззаплатныйэ карманы,
въ
сере вулкановъ
а йа ужэ иду
неповторяйэмыми тропами,
изъйэденными бомжпопами,
къ
ларьку
и на ходу
стреляйу въ стрекозу арбалетом…
Не - эта!
Стрекоза надета!
Смещяйу полюсъ полигамныхъ гамовъ
подальйэ отъ ушэй.
И вместо кладбишь Земли мойэй
йа вижу руину Храмовъ.
Ахъ МАМА, аки ты поседела!
Совсемъ не видно на голове
Твоихъ койэ-когда-то девственныхъ околдованныхъ и
чарованныхъ луговъ
съ ромашковыми чящями,
съ дожевичьными чяшами
на мятежно-розовой пыли,
и охотница по стрекозъ
сверелила на брусничныхъ бусахъ
шэлестрокотъ
Гелиоса…
Иду на "ВЫ",
ты не похожа на земнойэ,
достаточьно роднойэ -
not-нет, not Ты…
Кора травы.
Кранты!
И вотъ, иду,
Шыряйусь въ балду.
Знакомэнькый такый будыночёкъ,
Вэсь - высосанъ изъ средневековьйа
и вколоченъ тутъ конкистадорами…
Знакомэнькъ - йа былъ тамъ разъ сорокъ восемь…
и … вотъ опять мне жаждется войти.
За шторами - мультфильмы.
Прошло сто летъ,
а тамъ - мультфильмы про русалокъ.
(Ихъ такжэ мои кузэнки любили).
Но-но!!!
Йо-йо!!!
Сеентементалийэ - въ подошву!
А инфантильку - въ крематорий!
Живу, штобъ помнить?
Аль помню, дабы жыть?
Штобъ мёртвый жылъ въ последнемъ
свойомъ прибежыше?
Хотя бы въ себе?
Хотя бы. Жыву.
Нирвана-статусъ - йэнто грехъ?
Всё на виду. Держамшы пультъ.
А мы подумали о техъ,
кто самъ - как Культъ?
Эра ромашэк - жэланнайа эра,
но… Игра съ самимъ собой…
Кропотливо ведётъ игру
пятнадцатьлетникъ.
Верёвка? Проволока?
Съ йэво точьки зреньйа онъ правъ.
Для себя онъ въ чёмъ-то правъ…
Маленький мальчикъ теряйэтъ тоску,
онъ неизбежэн въ свойомъ крене…
Не переубеждай йэво, он правъ
въ свойомъ сомненийи онъ - Бохъ.
Чакровы междометийа
Четырёхъ спасений
не разглашэны - они
Слишкомъ сокровенны…
Но соломы мало.
Но соломы слишкомъ крошно.
Не на каждой клетке...
Упадётъ на камень...
Упадётъ руками…
Верёвка - игрушка?
Въ чёмъ-то онъ, конечьнойе, правъ…
Сентябырь…

Б

Дунь в осенне-зябкий рог гнезда голубиного -
а я камень
на мёртвой планете.
Как зовут тебя, земля?
Тамошние камни шуршат между собой,
втихомолку,
и призрачные белёсы шапки-ушанки
с корочкой мёрзлого спирта
на камнях -
прозрачные медузы,
розоватые,
и пахнут они йодом вешним:
кто-то с небес их брызгал,
а может, тут часто идут йодные дожди -
я не знаю,
я не дождался.
Власть калейдоскопам!
Сласть головокруженьям!
Я - тревожный морской воздух
нюхал,
нырял в нём безропотно:
чах! чах! чах!
Позже я, зодчий век,
и реснички оные распрямляются,
и вижу пред собою,
розово-каштановым,
милым себе,
море, мёрзнущее днём,
море неприрученное,
дикое бульбами…
И воздух бывает неподвижен.
Я - живой камень Ыжаий
на мёртвой планете,
и со мной - армия камней,
гербарий краеугольных,
за мной - высокие голые скалы,
отцы наши,
глупые и грустные,
на них ещё не успела зародиться жизнь.
И - густые липкие травы
не режут кож,
вьючась друг о друга…
И - гордые розовые единороги
не бьют копытами копыт,
не дремлют ноздрями…
Я - умный камень,
и кажется мне иногда:
весь интеллект Абсолюта
сосредоточен в нас,
камнях на сером
мёртвом
песке.
Дунь в осенне-зябкий рог гнезда голубиного -
а я камень
в сером рыхлом песке,
просто ровном,
без следов,
без дюн,
перед сизым окоёмом морской влаги,
внутри серо-сизого моря воздушного йода,
я наг,
я почти что всё
и, кажется, я - за мили до Земли…
А Земли той и нет вовсе,
и ощущение отсутствия хотя б чего-то живого,
и ответственность,
и боязнь захлебнуться каменными пальцами,
и мизинцы волн били о живые камни,
И обречённость неми…
"Не садитесь на меня!!!" -
я кричал
другим,
тем, что падали со скал…
Однажды на меня заполз
Муравей…
С тех пор я всё чаще
задуываюсь:
"Может, это и есть Земля?"

В

Джаз-сюита в холле.
В пепси-коле.
Рано-ранёхонько, когда небо
ещё только предчувствует себя,
и не мешало бы пустить
туда хотя б один лунный зайчик…
Когда неясно, что на небе -
серо-бурые тучи
или серо-бурая пустота,
я отдёргиваю занавеску
резко
и вижу мельничьи стада…
Лепота!
Когда серо-бурое пространство -
ещё не небо…
Когда вороны ещё не стянули
капюшон из ветра
над шатеном…
Омладеньчься, Генрихон!
Омладеньчься, Машечка!
Омладеньчьтесь хором!
На цыпочках в тапочках датских, маму вашу,
мимо холодильника с пивом,
не утомившись,
позвонком умывшись,
глубоко ухмыльнувши -
рдею!
Где шпана природы?
Кто будет викингом?
Кто будет факингом?
Кто будет собирать васильки на Яхвьих полях?
Трубы.
Скрепки. Шпильки.
Глупо стучаться тебе в дверь кулаком!
Я отвечу тебе
рыка куском!
Дурочка! Эка неожиданность!
Эдакая виданность,
головокивнувши на спальню,
круто,
не разуваясь,
удаляясь,
пепеляясь!
К часовобудильничной кукушке
да потолковать о главном…
Ай да Кукушенция,
простоквашу размешай
да всю правду доложи,
да без лжи!
Кофейные стены в кофейных обоях
(аж три раза на день).
Полубежевые хои,
мы - обое -
мили о нытэзи совт ревог и,
складки парусиновых створковых кроньев,
а за складками -
сладкими виноградинами -
типа выпадинами -
зреет африканский кустарник.
Кофейного света уютство,
за которым - нагость мёда на паркетах,
бесстыдственность подглядывающихся глазиков,
крахмальные ритмики джаза
оппозиционно джунглистому птичьему тик-так.
Саркофак.
Ласковые коридоры квартиры -
кладовки египетских рабынь,
отсеки нашего космического кораблёнка…
(Как жаль, что ты - не негритоска!)
Кладовка - кухня. Сигареты.
Кладовка - спальня… Парфюмерия…
Космичник во вневременном убранстве…
Оторвавшийся спутник Луны…
Какие-то ребятские, нетронутые,
заукромненные вспоминания…
И за бортом - ни времени, ни места,
и - пустота за каменной обшивкой,
и - щели корабля со сдобным тестом,
и - немота космической наливки,
и - только мы
где ни попадя -
в стрекочущем галактик ропоте,
в изворотах добровольного ареста…
Теньки нас двоих
во всей Вселенной, мазафака!..
Не прочь бы мидий схавать!
Ты - улиток?
Таких безропотных дождящих теремков
средь папоротников и росяной травы?
И мы одни летим по миру,
и радиосигналы ловим на клинок,
хотя и знаем: это бесполезно…
Какая медь - твой лоб,
офорт морщин желанных
подобен нотной полосе!..
Тригонометрия!

Г (Плужник написал)

Недосыпание.
Переедание.
Жертвы призвания.
Потери сознания.

Поиск незнания.
Тяжесть названия.
Песнеорание.
Похолодание.

Громящие навозы площадей
Гремящих купола людей.
Грезливость молодых идей.
Гремучие гитары лошадей.

Навозы молодых людей.
Гитары купола идей.
Грозливые навозы лошадей
Громящие гитары площадей.

Грозливость купола людей
Громящих молодых идей.
Гремящие навозы лошадей.
Гремучие гитары площадей.

Гремящие гитары площадей.
Гремучие навозы лошадей.
Грезливость молодых людей
Громящих купола идей.

В сомненьях и фонарях -
Как в слишком длинных макаронах,
В ласковостях и неоклассицизмах -
Как в маскарадном костюме,
В мальчиках и девочках -
Да уж слишком страх берёт,
В тебе и во мне -
Да ведь одно и то же.

Недосыпание.
Переедание.
Жертвы призвания.
Потери сознания.
Поиск незнания.
Тяжесть названия.
Песнеорание.
Похолодание.

Д

Вынесло на побережье
янтарную гальку -
лишь однажды вынесло…
Ох-хох! Последний раз в морскую гладь…
Намеднях.
По-чёрному. Кто знает,
выдержит она или нет
трубочку-счётчик,
новое хроно?
ветра ж нет, но волны доходят
до самого конца пляжа.
В предчувствии…

Чайки, прикорнувшие попить солёного чайку,
то появляются, то прячутся
за чайные стены…
В искушении…
Скоро наступит морозная ночь,
и её поборют кожкурточки,
вломится чёрномазая ночка,
а её пропалят костровые искрования.
Нашего. Языческого.
На берегах Турции услышат наши новые песни
вурдалаки
и будут пить за наше здоровье.
Может, сплыть до Турции и - обратно?
Клоуново чучело на шесте
над пламенем
прожжёт пещеру в пляжном песке,
и волны, переливаясь через край,
будут капать чуть,
а нам всё равно оуютится,
и тогда мы встретим
Новый Век…
Прыгая вкруг огня и жертвы с кричаниями:
"Цоки-цоки!
Тузда-тузди! Йо!.."
Переговариваясь телепатно
с австралийскими альбатросами…
Смеяясь.
Вбредаясь.
А затем снова будет Бальшой Взрыфф!..

Е

А мама говорила не ходить к морю!
А мама говорила не есть сосиски!
А мама говорила не курить бычки!
К - ссоре!
К - виски!
К - дрязге чеки!
Кис-кис-кис!
Больше крыс -
таких, как Мать.
Замять?
Чудачк и уди вляют
с ягитаре.
Красивая, что ли?..
Сан щайнз. Ай вэйтъю бихайнТ хом!
Злор ад ствиемойосо пр яжённое
вгре бняхво лн -
акис кейтъ.
И бежать от волн наступающих,
пугающих и тающих, и мающихся -
можно!
И бегать за волнами убегающими,
пенящимися - играющимися,
быть огретым ими, как
ломтик булки в тостере,
под золотящимся воздушным солнечным шариком,
со всеми - один на один -
Можжна!
В розово-зелёной Зоне,
меж дуд вумяп ешех од нымидорог ами -
орать бескомплексно
с миниатюрным хором
песенку хором:
"Я на солнышке лежу.
Я на солнышко гляжу!"
под "До" мажорное
всем в окаяние -
Можжна!
Не ихняя весна,
не наша тишина…
Она как словно бы из сна,
но - странно поглядеть:
кулёчки, фантики, обёрточки,
примочки, бантики и форточки,
бутылки, пальчики, окурочки,
подстилки-мальчики и дурочки…
Ду-ду-ду!...
Ро-ро-ду!...
Чки-чки-ду!..
Мой номер сто шестнадцать в списке мусора.
Мой номер тридцать девять в праве на бомжа,
и очередь - скора.
С беспределом веселья
затеивается флирт,
и, творя беспорядки в тибетской келье,
жжёт лепестки фиалок
на кончиках кок-каиновых палок,
но - слышится только мирт.
Каждов, ставивши свой след
на втором урожае свежельнущей травы,
сквозь рощу чёрнобрывцеву,
печальной каплею серости,
благословляется землёй.
Иных следов он не может оставить…
Ну нету и ладно!
Розово-зеленеющих? Золотисто-оранжевеющих?
Сиренево-кремовеющих? Индиго-карих?
Ну нет, так неТТ!..
(Но ведь это Мы, а не они!?
Человечество уже не решится ставить
перед собою местоимение "Мы").
Маленький ребёнок.
Девочка.
В дранном мумифицированном макинтоше.
С растрёпанными косичками.
Кричит. Кричит раздёрно:
"Мама!!!"
Исступленно.
Но зря.
Истерично.
не найдёт маму девочка.
Но если бы…
Криптона в извилинах побольше бы!
Решаемся. Страдаемся.
Вздыхаемся. Пытаемся.
Кряхтим.

Ё

Но ведь это Стройка Кризиса!
Совсем без чувств, да окаянная!
Катастрофическая рысь.
Не стесняйтесь завесей холстовых-ых!
Откиньте головы навзрыд-ыд!
Мы здесь - как шлёпанцы без пяток.
Громоздкий хлам.
Постылый царь.
Стервятник-недотрожник.
Чудило-Факх.
Но - на вершине!
Типа как Боги…
Но - надорвавшись!
Типа калеки…
Большая дурь.
Сырая хмурь.
Синоптики обещают отменить погоду…
Земля уже в преддохлом обмороке,
одной сигареты достаточно, чтоб её убить,
а они твердят:
"Мы делаем, что можем…
Не всё от нас зависит…"
Вглядитесь в их рожи -
и вас затошнисит!
А у них в "мозгах" вырабатывается алкоголь
сам собой.
Перманентный запой -
это главная роль
современной коры мозговой…
Чего ждать от них,
подневольных алкоголиков?
Сломанных столиков.
Масштабы развлечений и сластей тираж -
Вот интересы ваши!
Вот - ваши компоненты!
Я закрываю мизинцами уши.
Но - душу пальцем не закроешь,
и даже - всеми!
В бисквитном креме ковыряясь,
представляя туман своей ауры
туманностью Андромеды,
я плююсь Тортом Величия в них,
и порываю со всеми людьми,
со всем миром,
киркой все тросы рушу,
и закрываю душу пробкой,
и мне не страшно (Я не трушу!),
ведь знаю объективную Истину, и
весь мир мне кажется каким-то глупым,
декорирующимся под
какое-то мнимое стремление к лучшему,
таким,
что мне и в подмётки не годится…
Он - бездный.
Не - птице.
Он - казус
столицых.
Он - сволочь.
Он мнится
проказой.
Не - птице!
В нём - грязно!
Отшельничать по грязи!
Небрежно. Сумасбродно.
Косо-криво,
с яблока на сливу… …
Но иногда я частично Очеловечиваюсь
(т.е. увечиваюсь):
жалко мне мальчика маленького,
тревожно оглядывающегося на попа с семечками…
Жалко мне дяденьку-попа,
прячущего своё грузное неуклюжее мясо
за святой чёрной рясой,
с неподвижно-пухлой рожей,
неумело держущего семечки в кулёчке,
несмело выдавливающего семечки из кулёчка
и идущего по направлению к морю…
Такое ощущение, что впервые их ест.
Нет, он - жрёт их! Горе!
Жалко. Спешит Горевест…
Да только одиночество
возвращает всё на круги своя.
Меня - в социум.
Жалость - небесам.
Милосердие - по багажникам…
Ведь если ногам велено
топтать всё, что зелено,
вгрызаться и вязнуть в земле,
то выход один - отрубить при вопле
ноги!
А видишь мясную музу
и всё равно глухо,
громообразно,
до дикой, невыносимой боли,
в мозгу кричат духи:
"Хочу! Хочу! Хочу!"
Их - много. Они - разные.
Хочу - кричат и - не получают,
и от злобы дичают…
Земляникой да ежевикою
выдавливая сладкую кровь
из уст,
я смотрю опять и вновь,
и смотр мой пуст,
но я вижу, что каждый печален,
каждый, значит, несчастлив,
и я понимаю, что у людей
нет будущего.

Ж

- Маменька, где твоё сердце?
- Там, где течёт Колорадо…
- Мы не поедем в Канаду?
- Я бы поехать и рада -
не открывается дверца!
Нет на них перцу…
- Мама, а что с нами будет?

З

Я всё равно сопьюсь.
Быстрее, чем возможно.
Канада?
Какого чёрта мне это надо?
Хотел тёплой Австралии,
Пожать лапку тигровому кенгурёнку,
наконец-то найти Ту иконку,
на которой - ребячество…
Там - моя святая любовница,
душа которой делала любовь
с моей душой…
Морской прибой…
Прибой морской…
Целующиеся
старушка-дворница и старичёк-бомж
сидели сегодня в парке…
Они словно уснули,
им снился один и тот же сон…
Забыли, что есть посторонний мир -
за миром их поцелуя…
Они потеряли всю жизнь!
Они встретились случайно
в привокзальном сквере
после семидесяти лет одиночества…
Они любили друг друга в детстве,
не зная и скрывая.
(Он чертил её письма красной пастой.
Она часто вспоминала его.)
А теперь они - четыре
слипшиеся морщинистые губы.
Дубовые листья обволакивали спины,
а каштаны били по седине.
Золото
прыгало по гроздьям тихих фонарей…
В сквере были только они…
Ах, я видел сегодня!..
Или нас видел.
Или НАС видел… Себя и…
"Я обниму тебя впервые,
когда ты одряхлеешь!.."
Дрязговиною омраморённые сознания,
льнущие и к абракадабре,
и к правде,
словно бы - скользкое авто
в вечер декабрый.
Это падкое время
пришло несмотря ни на что.
Вопреки здравому смыслу…
Ведь это раньше мы могли
просто смотреть
на это падкое время…

И

Озёрными хлопьями тлели венки,
На них отражения звёзд - мотыльки…
И я их считал, только сбился со счёта,
И чуть не свалился в озёрную воду…

Оранжевый парус на той стороне
Древесною балкой подмигивал мне…
Но жрец произнёс: "Поспеши к тем, кто светел!"
И я согласился, и людям ответил:

"Я вырос в лучах человеческих грёз.
Я был ниже вас, а потом - перерос!
Незыблемых нет, но уход мой незыблем.
Считайте, что связи меж нами погибли!

Почти что предатель. Почти что фантом.
И ваши амбиции мне нипочём!
Светящийся луч, апельсиново-карий,
Дичаю, бешусь и лечу по Сахаре!

Я вырвался из декораций и снов!
Мой путь - в оголтелое счастье богов!
А вы, Погремушцы, людьми оставайтесь!
По тюрьмам Земли смертоносной скитайтесь!"

И проповедь слушали люди взахлёст,
И в роще осину выдалбливал дрозд,
Прохладное солнце скользило по льду,
Ныряло под лёд и светилось сквозь воду,
Но только, смотря на шаги пешехода,
Никто не спросил, а куда я иду…