Мы поехали как приличные. До Курска даже на плацкарте. Не в общем же, да и не по трассе, да и боюсь я по трассе, а Петечка вообще такую морду мне состроил, что его отношение к автостопу на любых дорогах перестало нуждаться в дальнейших объяснениях.
В Курске сядем на автобус! Абсолютно и безоговорочно. А я что, спорю? Ну да, я же всегда спорю.
Короче, ехали мы как приличные, в плацкарте. Матрац с серой простыней и такой же серой наволочкой меня, честно говоря, пугал, да и кому он нужен в такую теплынь-то!
-- Это неприлично в конце концов, весь вагон как нормальные люди спит, а я по твоей милости на клеенке?
-- Да бери эту постель, мне она нафиг не нужна, я ее боюсь!
В ответ моя возлюбленная морда напротив изобразила изящную смесь непонимания-возмущения с легкой долей презрения.
Ушел, надежный мой.
Правда, быстро вернулся с двумя этими серыми, "только что поглаженными".
-- Я на этом спать не буду-у-у!

Стучат колесики. Мы едем в Курск, оттуда автобусом, а там озеро, там будем ловить рыбу и жить в палатке. Это клево же! Только я как-то очень уж хило ликую. Зато-- потенциальный жених. Когда Валька нас познакомила, очень даже ничего был. Да, был... Сидит, в "Тетрис" играет. Радуется, наверно, когда выигрывает.
Надо бы тихонечко собрать рюкзачок, быстренько накарябать записку: так мол и так... И сойти на какой-нибудь станции с названием попоэтичнее. Какая-нибудь там "Верхняя Убля", например.
И испортить человеку весь отпуск, да? Вот стерва. Хрена было тогда соглашаться ехать.
О, по вагону движется кто-то знакомый. Да это же Лариска, и с ней два каких-то пацана лет этак девятнадцати. Они-то здесь чего?
Я тихонько свистнула, быстренько соорудила самолетик из подвернувшегося листка, запустила... Самолетик описал красивую дугу, задел кого-то по носу и прилег отдохнуть в пышной гриве одного из ларискиных спутников. Грива была роскошная, прям на зависть, с такой, темно-каштановой, жесткими кольцами, даже издали проволочными, никакая шапка зимой не нужна. Интересно, он мой самолетик сразу выпутает?
Лариска сотоварищи подошли.
-- А чегой-то ты тут?
-- Чего надо, того и тут. Не видишь, отдыхать едем на прыроду.
-- А мы на фестиваль,-- безмятежно, как бы между делом, сообщает Лариска.-- Надо ж иногда на культурные мероприятия выбираться. Там, кажется, "Безобразные Апельсины" должны быть, помнишь, ты мне кассету давала? Мне Вепрь рассказал, что вот такое, мол, дело будет происходить, мы сразу же собрались и поехали. Потом, может, еще куда-нибудь, мы не решили.
"Свинья он, твой Вепрь",-- думаю я завистливо.--"на фестиваль они едут, скажите пожалуйста, и скажут ведь, не подавятся".
-- Познакомь с мальчиками,-- буркаю я, ловя во взгляде Петюнчика зарождающееся возмущение.
-- Познакомь, познакомь...
С самолетиком в гриве, это, стало быть, Ника, или Ник, или еще Николай, или Коля, хотя какой из него Коля? А по праву рученьку у нас, стало быть, очень обаятельная такая, нервная улыбающаяся рожа, ничего хорошего в личной жизни не обещающая.
-- Жень-Шень,-- и улыбается еще обаятельнее. А может, в личной жизни такая улыбка-- еще не самое страшное? Ну все, все, я веду себя прилично, уже начинаю.
-- Это Петя. С "Тетрисом".-- уточняю я. Жителю второй полки теперь уже волей-неволей приходится спускаться и притворяться участвующим в беседе.
-- А вы, значит, на прыроду,-- многозначительно-понимающе тянет змея Лариска.-- Хорошо вам. Мы тоже на природу, пожалуй, после фестиваля. Жень, ты как насчет природы?
Жень-Шень не возражает. Ну и езжайте на свою природу. Мы с Петечкой тоже едем на природу.
-- А, да. Нужно в окошко высунуть какой-нибудь платок, что ли,-- вспоминает Жень-Шень.-- Там один знакомый должен тоже как бы подъехать, кажется, через пару часов.
-- А откуда он знает, в каком поезде, их же через станцию, наверно, немало проходит?
-- Найдет,-- заверил Жень-Шень.-- А вот как вы по Курску будете свой автобус искать с палаткой да с рюкзаками? Мирное население пугать собираетесь, да?
-- Там автобус должен идти прямо с вокзала и до озер.-- помрачнел совсем Петечка.
-- Да этот автобус стоит, как самолет, в смысле билеты дорогие.
-- Ничего, нам хватит.
-- На дорогу туда. А обратно? По трассе же вы не поедете?
-- Что-нибудь придумаем.-- неуверенно вставляю я. Не вовремя ты, растение, со своими комментариями, доехали бы, и там уже на месте бы и разбирались, а так скандал мне уж точно обеспечен.
-- Вам лучше с нами в Знаменске выйти,-- продолжает растение.-- там электричка. Вам же на Луговое, да? Сядете на электричку, а утром там, а потом можно машину словить, до этих самых озер, или уж на ногах в крайнем случае...

Зал ожидания в Знаменске. Петюнчик мрачнее тучи. И у меня ощущение, что Петюнчик на потенциального жениха уже не тянет. А может, оно и к лучшему. А может, на тех самых озерах все другим боком выйдет?
Ник, который Коля, с интересом изучает расписание поездов, и чьи-то объявления на стенах, и все время молчит. Иже с ним молчит и подсевший ночью знакомый Жень-Шеня. На нем серо-синяя "ляпаная" майка и такая же бейсболка, под которую тщательно упрятаны волосы. И серые глаза с зелеными заманихами. Зовут его Крокус. Имя как имя, не Гиперболоид же, в самом деле.
Лариска охмуряет Жень-Шеня, или Жень-Шень Лариску? Петюнчик мрачнеет, как барометр, наверно, решает, какие санкции принимать в отношении меня.
Хорошо хоть электричка вовремя.
Устраиваемся поудобнее, спим. Чего еще ночью делать в электричке-то?
(А потом-то чего, вот что уже не укладывается у меня в голове).
Ночь. Я слышу сквозь сон, что электричка стоит. Я поднимаю голову. За окном даже будки хоть какой завалящей нету, просто кусок асфальта, а за ним ночь, пахнет теплым ветром. Мы открыли верхнюю раму у одного окна, намучились еще днем. По этому куску асфальта идет Крокус, я его узнала по майке камуфляжного серого цвета, а кепки нет, и по плечам болтаются патлы, такие же светлые, как у меня. Он поворачивает голову и видит, что я не сплю. Улыбается и машет рукой, и уходит в ночь. Я придвигаюсь ближе к стеклу, слышу рядом шорох, оборачиваюсь. Это Жень-Шень. Тоже смотрит в окно.
-- Куда это он?-- спрашиваю.
-- Мельницу искать.-- тихо отвечает Жень-Шень.
-- Какую мельницу?-- допытываюсь.
-- Потом расскажу, не знаю, не мои секреты, его спрашивай, чего не спросила, не спала ведь? Вот и выбирай любой ответ, какой больше понравится.
Зевнул, ушел на лавку, свернулся в клубок и, кажется, на самом деле моментально уснул.
Электричка тронулась.
И мне это все не снилось, и не думало сниться. Потому что потом мне приснился сон.
Сухое русло маленькой речки, серебряная трава, на берегу старая водяная мельница, ветра нет. И тихо.
По лестнице поднимается Крокус, я как будто иду за ним. И под ним лестница не скрипит, хотя держится на честном слове. Разумеется, как только я касаюсь ее ступней, скрип получается истерический.
-- Не ходи за мной.-- говорит Крокус.
-- Почему?
-- Дура.-- и идет дальше.
Мне страшно, мне на самом деле страшно, но какого фига он туда лезет? Идет, как будто все здесь знает. Подходит к жерновам. Конструкция, кстати, у этой мельницы самая примитивная, как топором ее кто делал. Крокус становится на колени и сует между жерновами кисти рук. Тишина, но потом слышится скрип и жернова начинают потихоньку двигаться.
-- Не надо!-- ору я.-- Крокус, вылези оттуда, пожалуйста, не надо!
Жернова вертятся, я открываю глаза.
Как это я никого не разбудила? Я ж так орала, кажется. Нет, значит, только во сне. И лицо все изревано, слезы продолжают течь.
Стучат колесики, только тихо, фу, приснится же такое, жернова.

Разумеется, утром Жень-Шень на меня уставился, как баран на новые ворота, когда я еще раз спросила, куда ушел Крокус.Ну ушел и ушел, он всегда уходит и приходит, когда ему вздумается, и вообще это не его знакомый, а совсем другой человек, с которым Жень-Шень когда-то общался, он тому знакомому то ли друг, то ли брат.
-- То ли сват,-- добавляю я.-- А мельница?
-- Какая мельница?-- ничего он, Жень-Шень, не знает, он всю ночь спал беспробудно, ничего он мне не говорил, спал, и все. И вообще им сейчас выходить. А нам еще не скоро, до Лугового, да. А им уже сейчас, ну все, пока. Будьте здоровы.

И упорхнули все трое, как и не было их. Петюнчик молчит. Это бойкот, кажется. Ну и пожалуйста.

Вот и Луговое. Молча, ни слова не говоря, поднимаем рюкзаки, идем к выходу. А все-таки от Лариски сотоварищи кое-что осталось! На соседней лавке в углу скромненько забылся джинсовый рюкзачок. Такой себе рюкзачок с красно-зелено-желтой фенькой, болтающейся на булавке. А так как в вагоне никого нет, некому и польститься.
Подхватываю на ходу рюкзачишко. Да он пустой совсем, но не оставлять же, выходим.
-- Это что такое?-- замечает рюкзачок Петечка.
-- Забыли, наверно.
-- Побежишь отдавать? Давай, давай. Очень уважительная причина.
-- В смысле?-- я начинаю злиться, но надо держать себя в руках, спокойно, подруга, спокойно.
-- Давай, давай, беги за этим психом.
-- Ты чего, Петь?

Короче говоря, мы разошлись, как в море корабли. В какой-то момент я поняла, что не злюсь, и что действительно поеду отдавать рюкзак. Только вот надо проследить, что Петечка доберется до своих озер. Электричка отходит через два часа, а там его встретят.
...и не жень-шеневый это рюкзак. У Женьки белый вельветовый, да и не забудет он свой рюкзак нигде. А рюкзак это крокусовый. Зато на фестиваль еду.

Лазить по чужим сумкам нехорошо, но там все равно ничего не было, наощупь ясно, что только книжка болтается, и все. Ну стало мне интересно, что этот Крокус читает. Ну ладно, я ж только глянула, что за книжка, и сунула обратно. Приеду-- сразу найду Лариску или Жень-Шеня и им отдам.

Добралась без особых приключений. Шел второй день фестиваля. Тепло, речка неподалеку, если обламываешься слушать, идешь купаешься. Я даже вламываться в палатку ничью не стала. Ночью костры горят и вокруг них народ общается.Даже какой-то совсем интересный народ выполз, пара ребят была совершенно прекрасных, и играть умеют, и стихи неплохие. Если спать уж совсем захочется, в первую же по курсу палатку пойду. Правда, могут попасться какие-нибудь цивилизованные любители рок-музыки, но тут таких немного.
А пока я сижу и слушаю.
Пару раз мелькал Жень-Шень, Лариски не видно. Жень-Шень на мои позывные не реагирует, делает вид, типа меня в упор не признает, и куда-нибудь исчезает.

Было совсем поздно, когда я решила, что хочу спать. И посреди всеобщего приема горячительных напитков, которые я вообще-то употребляю, но не в таких количествах, пошла искать палатку, где можно было бы поспать несколько часов до уже недалекого утра. В принципе, несколько палаток у меня на примете уже было.
Я шла к палатке из Харькова. Обитатели ее были юны и считали себя панками. Пожалуй, можно ввалиться внутрь, устроиться поудобнее и уснуть, бормоча сквозь сон, что это очень по-пункерски-- вламываться среди ночи в чужие палатки и оставаться там жить.
И тут я увидела костерок, и сидящего рядом с ним мужика неопределенного возраста.
А чего бы не подойти, стрельнуло в пьяную башку.
-- Привет. Можно?
-- Садись.
-- Ты откуда?
-- Здешний.
-- А...
Я знала, что я его раньше видела, но только что с того-то? Просто сидеть, языком чесать? Так у меня голова уже не в том порядке. Ну и фиг. Задавая прямые и конкретные вопросы, рискуешь получить такие же прямые и конкретные ответы, может быть.
--Я раньше тебя видела?
--В общем-то да.Только мельком.
--А где?
--На перроне.
Приехали. Я много кого и чего видела на перроне. Рядом кто-то сел. Надо же, Жень-Шень. Понимающе так мне улыбается и говорит:
--Весь день с тобой хотел поздороваться, так ты ж всю дорогу пропадаешь!
После всего это я пропадаю!
--Вы рюкзак забыли в электричке, точнее, ваш Крокус забыл. Я привезла,-- мрачно буркаю я.
Мужик оглядывает меня более внимательно. Ну, чего надо? Я приглядываюсь. Я вижу, какое у него на самом деле старое лицо, но не от возраста. У людей, которые неизлечимо больны, вот такие бывают глаза странные.Наркоман, может, да вряд ли, не похож, они не доживают. Хотя им же год за три идет.
--А зачем?
--Что "зачем"?
--Зачем везла? Там разве что-то ценное есть?
--Что, мальчик в душу запал?-- поддает жару Жень-Шень.
Вот морды.Я им же везу рюкзак, а у людей это вызывает здоровое такое недоумение, граничащее с улыбкой.
--Захотела и привезла, забирайте, мне еще надо найти, где ночевать, пока утро не наступило,-- я начала злиться. Спокойствие, только спокойствие.
--Понимаешь,-- как-то замялся Жень-Шень.-- он там остался.
--Кто? Ничего я не понимаю.
Жень-Шень внимательно на меня таращится. Прикалывается, что ли?
--Я серьезно. Он там остался, и его можно попробовать оттуда вывести, если тебе это нужно.
--Да где он остался-то?
--На той станции электрички, где ты его в последний раз видела,-- отвечает мужик.
И мне становится страшно, как тогда во сне. Как будто за моей спиной выросла тень, и я знаю, что под курткой у нее кусок на совесть заточеной стали. И я слышу холод этой стали всеми позвонками.
--Только где именно, неизвестно, искать надо.-- заканчивает он.
Я вспоминаю то, что я сразу забыла из того сна: тонкий ручеек черной крови между пальцами Крокуса.
--Но можно спросить кое у кого, есть тут,-- Жень-Шень смущается.--Понимаешь, дело темное, как бы не совсем объяснимое. Короче, спросить можно, только у не совсем привычных людям существ.
--Это у кого?-- Или очень дурацкая шутка, или от Жень-Шеня вполне можно чего-то подобного ожидать.Только мужик весь подобрался, сжался в комок, будто за его спиной тоже есть тень со сталью.
--У поветрули.
--У русалки?! Мне чего, утопиться надо? Да не пошли бы вы, с вашими приколами!..
--Да ты сама убедишься, что это все серьезно!-- орет Жень-Шень.-- Дура, раз в жизни только такой случай бывает. Я способ знаю. Сядь!
--Да сижу я.
--Вот смотри, это серебряное кольцо. Надо отрезать прядь волос подлиннее и связать на кольце узлом.Подходишь к речке, неважно, что мелкая, там посередине спокойные будто островки воды. Вот туда надо постараться кольцо забросить.Она потом вернет. Ну эта самая, у которой спрашивать.
--А чего бы тебе самому у нее не спросить?
--Да у меня волос же почти что нет, я ж почти лысый, да и нехорошо мужикам с ними общаться. Мало ли чего выйти может... Ну скажи ей, что это все правда!-- это он уже орет мужику.
--Она сама должна решать. Бабам, что ли, с ними общаться хорошо?-- спокойно так тот отвечает.
--Ну и фиг с вами и вашими шутками. Давай кольцо.-- и протягиваю ладонь.
Кольцо тяжелое, блестящее и мне большое. Я встаю. Голова раскалывается.
--Да ты и у нас переночевать можешь, Лариска бродит неизвестно где, чего тебе сейчас бродить-то?-- предлагает Жень-Шень, пожимает плечами.-- Идти спрашивать нужно в сумерках.
Я сую кольцо в задний карман джинсов, лезу в палатку, и валюсь, не раздеваясь, кидаю под голову рюкзак и засыпаю.

Уехала Калина. Куда уехала?
Никто не знает. Никто и не видел. Ни куда, ни когда. А правда, куда?
Вчера не могла, может быть -- сегодня утром... А на чем она уехала? На поезд у нее денег в жизни никогда не будет, разве что на электричку, и то недалеко. А обратно как, пешком? Автобус стоит еще дороже. Про то, как по трассе куда-то едут, мы только в книжках читали. Если по существу говорить, то писатели от трассы и поездок по ней явно далеки.
Вчера вечером все разошлись, пожелали, как смогли, друг другу спокойной ночи, вроде бы договорились на сегодня... А потом она или позвонила, или как-то по-другому, записку оставила, ну в общем -- "Я уехала".
Куда уехала? Зачем?
-- Может быть, у нее мужик?-- спрашивает Кукла.
-- Какой мужик?
-- Ну такой, особо привлекательный, богатый, раскрепощенный. Он ее посадил в машину, потом повез за город, потом изнасиловал в посадке, потом обратно посадил в машину, на этот раз, правда, в багажник, а потом выбросил труп в озеро.
-- Он что, псих?
-- Да. Психи, они знаете какие привлекательные?
-- Ну да... Чтоб психи привлекательные...
-- Да. Психи. Привлекательные..
-- Кукла--дура. Сплюнь, Кукла, а то вдруг...
-- Нельзя плевать. Пол деревянный. Сплевывать можно только на землю.
-- Да какая разница!
-- Большая. Только на землю. На дерево ни в коем случае нельзя. Уж лучше пусть так будет, чем на пол.
-- Девочки, а давайте арбузик купим?
-- Я все же думаю, что мужик. И труп. И озеро.
-- Ой, что ж ты так на диван плюхаешся? Напугала!
-- Девочки, по 50 копеек на арбузик!
-- Девочки, а давайте порепетируем!
-- Так ее ж нету!
-- Вот же гадство!
-- Да это она со Стасиком уехала! Наверно, получилось!
-- Гадство! А с каким Стасиком?
-- Молодец Калина!
-- Ну с этим, который все время... Или Гариком?
-- И как подгадала, нигде не танцуем сейчас. А это надолго у нее?
-- Она ему еще все время по телефону звонила, у него телефона нет. Или это у нее нет телефона?
-- Наш малыш растет не по годам... (голимо-фальшиво напевая).

***

Ночь. Озеро. Посадка.
Издалека доносятся крики чаек. Тревожные крики чаек. Зверски тревожные крики чаек.
-- Кукла, а почему ты себе выбрала такое имя-- Кукла? А?(зловеще)
-- Имя как имя, Кукла как Кукла.(гордо).
-- Тебя же там как-то по-другому зовут, Ира, или Олеся, или Оксана? А ты раз, и Кукла! А почему не Ириска? Ведь можно же было Ириска! Может быть, ты на что-нибудь намекаешь?
-- Хорошее имя -- Кукла! Ай! Что вы тут стоите и все на меня смотрите?! Пялитесь, таращитесь! Вопросы еще задаете! Там вон озеро, и оно холодное! И там наверняка плавают трупы! Ай! Хорошее имя.
--Там плавают вздувшиеся, белые, синие, холодные, страшные трупы!
--Ай! Спрячте ваши ножи, чего вы их повытаскивали? Они же страшные! Как газонокосилки (или сенокосилки).

***

-- Наш малыш растет не по годам...
-- А давайте все-таки порепетируем!
-- Кукла, не спи, давай 50 копеек, Кукла.

***

-- Кукла, а правда, что как только у тебя появляются свободные деньги, ты идешь и покупаешь обручальное кольцо? И что у тебя уже этих колец -- на каждый палец, и на ноги немножко есть?
-- ДАА! Деньги надо всегда во что-нибудь вкладывать! Да выключите же вы этих поганых своих чаек!

***

А далеко, хотя нет, не так уж и далеко, просто за городом, по трамвайным рельсам идет Калина. Идет и представляет себе, что как будто бы играет медленная музыка, а она в длинном сером платье, на этих рельсах, под нее танцует.
А вокруг только-только началась осень.

***

--Знаешь, мне какой сон снился? Будто вот я, а вон там дерево. Огромное, огромное! Руками не обхватишь, или больше даже... А на дереве груши растут. Не простые, а тоже огромные, и по форме они не как груши, а все какими-то углами, квадратиками.
--Если лес, это значит родственики.
--Да какой лес. Одно дерево, одно!
--Тогда это суженый! Роста будет большого!
--А чего с грушами?
--А, наверно, у него будет много родствеников. А вот у тебя родствеников много?
--Да ну вас всех! Шифровальщики, блин. Суженый с грушевыми родствениками, с сужеными грушами. Им серьезно, а они?

***

Там на рельсах Калина останавливается, прислушивается, становится лицом к полю и громко кричит:
- Да чтоб ты провалился!

***

Здравствуйте. Меня зовут Тетива. Мне 19 лет, почти 19. Я очень люблю танцевать, я давно танцую, почти четыре года. У нас просто в школе был кружок, ну и там смотры всякие, еще что-нибудь. Школа уже и кончилась, а кружок как вроде остался, в общем-то и кружок не очень-то. Но мы все равно есть, мы помогаем, чем можем. Куда же мы денемся? Мы давно вместе, давно знаем все друг друга. Ну и танцуем потихоньку. Танцуем на самом деле не ахти как, ну а почему бы и нет?
Мы сами, каждая сама, придумали себе имена. Почему именно эти, мы друг у друга не спрашивали, эти и все. И пускай они были бы совсем страшные, все равно не спрашивали бы.
Значит, я-- Тетива. Калина. Кукла. Примета.
Вот так нас зовут.

***

--А мне снилось будто бы река. Только вода очень мутная, грязная такая. А в воде большой камень, а на камне мальчик сидит. А я стою на берегу и ему говорю:
-- Учи геометрию, учи геометрию, а не то вырастешь, будешь дауном и дебилом. Учи геометрию.
--Да, вот это сон!
--Да где ж Калина?
--А около речки лес был?
--Нет, не было. Не помню.
--Фу. Да как тебе не стыдно, ты этот сон в четвертый раз рассказываешь!
--Неправда. Чего это в четвертый. Только вот сегодня снился, я и рассказываю.
--Кто ж тебе виноват, что тебе один и тот же сон может полтора месяца сниться.
--Да где ж Калина? Час ведь прошел.
--Уже час? А мне идти скоро...
--Свинство.
--Да где ж Калина?
--Калина!
--Перестань орать! Будь так любезна.
--Мне идти пора.
--Давайте еще немножко подождем, а?
--Ага, а потом еще немножко, а потом еще.
--Не буду я никого ждать. Нечего в другой раз динамить.
--Ну давайте подождем.
--Ну ладно, давайте.

***

Калина идет по трамвайным рельсам, вокруг туман и какой-то странный садик. Вроде бы и не очень внушительный, в смысле деревья невысокие, но и не маленький. Все не кончается и не кончается, а благодаря туману вообще какой-то бесконечный.
И идти так долго, долго. И никого.
А дальше еще круче-- сад цвести начал, это осенью-то! Да и не так чтоб уж и цвести, а на отдельных ветках качаются белые цветы. И плоды всякие растут тоже. Это классно, когда сразу на одном дереве и яблоки и груши и еще что-то, оранжевое. Только когда потянешся ко всей этой красоте, она как будто отодвигается и уже до нее не дотянешься.
А еще под корнями у деревьев, в мягкой черной земле, как трещины. И деревья вот уходят, а трещины эти остаются. В них даже заглянуть получается, глубоко там и черно. И еще пахнет от них озоном, как перед грозой.
Калина идет дальше.

***

--Калина!
--Я повторяю, не ори мне на ухо.

***

Калина идет дальше.

***

--Ну, чего замолчали?
--А чего?
--Ну чего, все, что ли?
--В смысле?
--В смысле ждем, или идем?
--Да пойдем наверное...
--Ну идем...
--Я остаюсь.
--Чего?
--Я остаюсь. Я ждать буду.
--Чего? У моря погоды?
--Я остаюсь. Я ждать буду.
--Чего ждать?
--Буду и все. Вам надо -- вы и идите.
--Примета, так нельзя говорить.
--Нам не все равно, но у всех свои дела и причины. Мы не должны тратить свое время неизвестно на что.
--И никто не должен.
--Примета...
--Я остаюсь.
--Ты не права. Ты круто не права.
--В конце концов, зачем ты так явно это делаешь?
--Хочешь -- оставайся, твое дело, но так-то зачем?
--Хорошо.
--У тебя ключи есть?
--Ты опять забудешь все закрыть?
--Все все забывают.
--Это верно.
--У меня есть ключи.

***

Примета, ты всегда молчишь. Ты всегда молчишь, Примета. Никто не знает, о чем ты думаешь, да и думаешь ли ты вообще? Думаешь, куда ж ты денешься. Но все равно никто не знает, о чем ты думаешь. Но это не значит, что тебя нельзя понять.
--Примета, зачем ты осталась?
--Так нужно.
--Кому?
--Я не знаю.
--Смотреть мне в глаза, как ко мне обращаться, вы должны помнить, если забыли, лучше не стоило. Отвечать четко и ясно.
--Я помню, как вас звать.
--Хотите для полноты образа настольную лампу? Пожалуйста. Меня не надо звать, я сам приду.
--Ой, не надо, глазам больно. Я вас никогда и не звала.
--Это верно.
--А назвать вас я тоже ведь никак не могу.
--Можете. В этом-то ваша и наша проблема и есть, что вы все можете.
--Мне от вас никуда не деться.
--Давайте, я вам буду задавать вопросы, а вы отвечать, а? Условия насчет того, как отвечать, я уже вам сообщила.
--Вы скоро будете о себе в среднем роде говорить, и наверняка в третьем лице.
--Сильно много будете знать, а вы и так слишком много знаете, никогда не сможете заснуть.
--А я и так никогда не сплю.
--Прям как мы.
--Ну вот еще и во множественном числе... Я и вы, мы не спим по-разному.
--И тем не менее вместе мы не спим все равно.
--Это было бы затруднительно.
--И вам и нам...
--К счастью для нас.
--Может быть, и для нас тоже. Я задаю первый вопрос.
--Уберите лампу, пожалуйста. Уберите, пожалуйста, лампу. Лампу уберите.
Чего вы молчите?
--Вопрос...
--Ну?
--Отвечайте.
--На что?
--На вопрос. Заданный вам. Вопрос, заданный вам коротко и ясно.
--Вы меня ни о чем не спрашивали.
--Не спрашивал! Не спрашивал! А вот ты и прокололась! Если бы я не спрашивал, ты бы молчала! А ты заговорила! Значит неспокойно тебе, не по себе да? Ха! А ведь я вопрос повторять не буду. А ты попробуй только не ответь. Вот увидишь, чего я вам устрою. Чего мы тебе устроим! Я пойду. Зайду как-нибудь, там, на днях.
Можешь не отвечать уже.
--Так... Вы, собственно, что имеете в виду?
--Я пошел.
--До свиданья.-- ответила вежливая Примета.

***

Впереди себя, на несколько шагов, в тумане правда очень плохо, Калина увидела человека. Человек грустно плелся и что-то себе подмурлыкивал или говорил под нос. В одной руке у него, кажется, бутылка.
Потом Калина оглянулась. Те же несколько шагов назад шел тот же человек с той же бутылкой.
Куда ж идти. Калина остановилась. Огляделась еще раз.
А подошедший человек оказался девушкой. В огромной рубашке в клетку, а бутылка с красным вином.
--А ты чего тут?
--Так просто иду. А ты?
--Да в общем-то так же.
--Ты давно идешь?
--А мне все равно... А тебе?
--Мне тоже.
--Ну пошли дальше.
Они пошли дальше.
--Тебя как звать?
--Не знаю. В смысле знаю. Но именно здесь, понимаешь с именами не очень-то. А у меня тем более. У меня их два, имени.
--Скажи.
--Получается, если там-- Татьяна, а если там, то Машина. Вот.
--А как лучше?
--Ну иду я туда, значит, все же правильнее -- Машина.
--Хорошее имя. Я Калина.
--Угу. Красиво. Вина хочешь, Калина?
--Нет, спасибо. Можно, потом?
--Чего ж нельзя.
--А ты вино любишь?
--Да. Красное. И чтоб не сладкое.
--Я тоже, наверное. Хотя я не знаю. Не получилось.
--Ну, может получится еще.
--Вдвоем идти веселее, да.
--Да. Я иногда буду пропадать, ты не обращай внимания. Так нужно.
--Хорошо. Как скажешь, Машина.

***

Улица. Пасмурно. Это осень начинается.
Это ничего, что осень. Осень, она очень многим очень нравится. Даже больше чем кажется. Осень - это серьезно. Причем у всех одинаково серьезно. Даже у тех, кто осень терпеть не может-- ведь иначе они ее бы просто и не замечали. А так заметили. И им не по себе, и все вокруг такое красивое, блин, и ничего не поделаешь.
--Ненавижу осень.
--Перестань.
--Не перестану. Мне всегда в осенние месяцы, когда тридцатые числа, крышу срывает. Срывает, срывает.
--Да что ты говоришь?
--Ну да. Помнишь, в том году, в ноябре, я это самое. Ну когда ночью, с 29 на 30, я и это самое… с фейерверком еще получилось.
--А это...
--А что, а что?
--Ну когда с фейерверком, ты что, не помнишь? И с метлой?
--Какой метлой? Не было никакой метлы.
--Была метла. Была.
--Да что вообще было-то?
--Не было метлы.
--Как там сейчас бедная Приметочка? Сидит.
--Сидит.

***

Запах дыма и цветов.
Запах дыма говорит о том, что скоро где-то начнется пожар, а если честно -- то не где-то, а здесь и сейчас. Ну а цветы... Цветы они везде цветы, это вроде как все хорошо, наверное? Так, что ли?
Примета молча слоняется по комнате. На окне, вверху на стекле, кто-то нарисовал типа витраж. Кровавый, синий и черный. Вот от окна и тянет дымом. Сильно.
А в углу много тряпок, прямо на полу. Черных, синих и красных. Она подошла и тронула ботинком красную. Тряпки лежат свернувшись, и отсюда пахнет цветами, только не от тряпок, а от самого места. От тряпок пахнет духами, чуть-чуть.
Когда пахнет цветами и дымом, это не просто так. Пахнуть же должно чем-то одним? А если так - значит, что-то происходит.
А что происходит?
Примета подошла к окну, протянула руки, потом подумала-- потянула рукава свитера, потом еще подумала-- и стянула свитер через голову, осталась в короткой майке. По голым рукам легли кровавые и черные пятна. И синие. А вам чего, синие?
--А куда нам деваться, Примета?
--А вы спрячьтесь куда-нибудь, синие. За кого-нибудь.
--Да не за кого нам прятаться, да и незачем. Мы же с самого начала есть.
--А я из-за вас ничего разобрать не могу. Пошли бы вы куда-нибудь, ну не надолго. Погуляли. Погода хорошая, солнце.
--Разобрать не можешь, так и говори. Мы объясним. А?
--Да не нужно, я же за вас беспокоюсь. Душно вам, наверное, устали на одном месте?
--Ой-ой-ой, да нет, хорошо нам, самочуствие отличное, не жалуемся, печень немного шалит, бьется сильно, но ничего. А случилось чего?
--Да нет, ничего не случилось! Что вы в самом деле? Так никуда и не пойдете?
--Неа.
--А я бы на вашем месте сходила. Если печень бьется, от этого прогулки хорошо помогают.
--Да ладно, сама пройдет.
--Ой, боюсь я за вас!
Примета отошла от окна. подошла к тряпкам. Присела. Потянула синюю.
--Слышишь, а?
Осторожно, медленно потянула тряпку по руке. Светятся пальцы и вены.
--Слышишь, а?
--Ну?
--Мне поговорить, посоветоваться.
--Ну?
--У нас тут девушка пропала, не пришла, нету. Ты скажи, что случилось.
--Ой, да ну тебя.
--Нет, ну скажи. Куда она делась, не пришла чего, чего теперь делать? Скажи, а ?
--Да оставь ты меня в покое!
--Ой, извини. Ну ты скажи, а? Ты красивая, умная, ты все знаешь. Где она?
--Да ты знаешь, сколько на земле этих девушек? На одного нормального мужика 54 бабы! Одной больше, одной меньше.
--Ой, а с ней что серьезное случилось?
--Да с чего ты взяла?
--Ну одной меньше...
--Ну подумаешь, сказала...
--Да разве ты просто так говоришь что-нибудь?
--Отстань от меня!
Тряпка упала с руки. Запах остался, духов. Ванили и чего-то мятного.
Примета вернулась к окну. Встала на цыпочки, дотянулась до самого низкого окрашеного кусочка. Красного.
--Ты чего?
--Ничего. Так просто. Красивый ты какой.
--Может, случилось чего? Дома что-то не так?
--Да нет, нормально все. Цвет у тебя такой. Знаешь, как будто мне кто-то руки кровью облил!
--Ой! Да что с тобой? Я же вижу -- не так что-то. Мне тут говорили...
--Кто?
--Я не скажу, не спрашивай. Что-то случилось? Я знаю, ты все в себе держишь. Девочка, нельзя так. Думаешь, я человеком не был, не знаю?
--Цвет у тебя такой...
--Вот видишь. Ты раньше не замечала, какой.
--Страшный цвет и красивый.
--Я тебе помогу.
--Спасибо, не надо.
Красная тряпка, бордовая, когда скомканная. И от нее сильнее всех пахнет розами и еще чем-то острым.
--Помоги мне.
--Пошла прочь.
--Ну помоги же мне.
--Иди откуда пришла.
--У меня человек пропал! Время кончилось. Человек пропал. Помоги мне, пожалуйста!
--Я никого не хочу слышать!
Примета взяла стул, поставила посреди комнаты. Развязала ботинки, носки. Поджала под себя одну ногу-- холодно.
Уткнула голову в локоть, молчит, в пол смотрит. Нет, не смотрит. А куда она смотрит?
Дымом воняет-- невообразимо! Сейчас костры из этих листьев палят, осень, куда-то же эти листья должны деваться.

***

Калина идет по рельсам. Рядом зашагала, вынырнув из тумана, Машина. Идет, смотрит себе под ноги и не спотыкается.
--Машина, а где мы на самом деле? Чего это за сад? Обьясни.
--Это рай, Калина.
--Так мы что, в раю?
--Нет.
--Разве ты не поняла раньше? Не видела? Вот и все обьяснения.
--Не нужно мне больше твоих обьяснений.
Пахнет цветами и дымом.

***

Потом была большая лужа, на рельсах, и чтобы ее обойти, с рельс нужно было сойти. Калина молча пошла на одну сторону, а Машина на другую. И Калина сделала несколько шагов, начала задыхаться и шла дальше. Машина шла молча, сжав руки на животе и сильно опустив голову. Когда Калине стало совсем плохо и она остановилась, Машина бегом обежала со своей стороны лужу, подбежала к Калине и волоком за руку вытащила ее на рельсы.
Когда они посмотрели в воду, то там вместо Калины отражалась Машина, и наоборот.
--Спасибо. Почему так больно?
--Ну так... Когда сходишь с рельс и подходишь к саду, то очень больно.
--И тебе тоже?
--Да, конечно. И мне.
--И дойти нельзя?
--Я не знаю, у меня не получилось, но скорее всего можно, только мне больно очень.
--А почему тебе больно?
--Понимаешь, вот...
Машина перешагнула через рельсы и отшла на шаг, потом подняла край рубашки. Чуть ниже ребер был короткий маленький шрам, потом он начал краснеть, сначала появилась царапина, потом царапина стала глубже, а потом открылась, и казалось что она дышит.
Машина отшагнула еще назад, постояла.
--Я не могу больше и дальше. Больно.
--Да.

***

Примета поджала под себя одну ногу-- холодно, сидит.
В углу осталась еще черная тряпка, и не поймешь какая, или прозрачная, или бархатная, или их несколько таких, просто вместе связанных.
Примета встала, подошла к двери, заперла изнутри. Примета все делала не быстро и не медленно, в одном ритме, и не сбивалась ни на секунду.
Вытащила черную тряпку, обернула ее вокруг талии, чуть стащила на бедра. Потом расстегнула джинсы, не глядя отбросила в угол, в другой угол, не к тряпкам. Подумала и отправила туда же и белье. Повернулась спиной к окну, стащила с себя свитер, и обернула грудь красной и синей тряпкой.
Встала посреди комнаты. Оляделась. Отставила стул,-- мешает.
В дверь постучали, тихо и аккуратно.
Примета подняла руки. Медленно запрокинула голову.
В дверь постучали настойчивее.
Примета опустила руки, голову, медленно пошла.
В дверь стучали настойчивее и что-то бормотали под нос. Как будто сами себе задавали вопросы и сами же на них отвечали. Потом, решив, что говорить, заговорили.
--Откройте дверь. Дверь откройте. Нельзя держать двери закрытыми. Откройте дверь, дверь откройте, а?
Примета медленно шла и пробовала нащупать босыми ногами ту самую землю вместо пола.
--Откройте. Мы догадались, что вы там творите, мы догадались. Прекратить немедленно (очень неуверенно). И все же, наверное, прекратить? Прекратить, да? Эй, вы там! Мы догадались, что вы там делаете, но мы вам не скажем, а то вы еще хуже делать начнете. Откройте.
Примете стало все равно, холодный пол под ногами или не очень. Пальцы, а потом кисти рук сами стали дрожать. А под ногами она почувствовала первые комья холодной долгожданной земли. Звуки за дверью стали отчетливее.
--Можете не открывать, если хотите, не сильно и хотелось! Просто мы знаем уже, что вы всех ненавидите! Вот почему у вас такая неразбериха с полами и числами. Ненависть --беспола! Беспола и многолика. Вот как!
--Нет. - невнятно себе под нос буркнула Примета.
--Ну нет так нет. А может, все-таки откроешь?

"... Я умею двигать стены пальцами, просто так двигать, поворачивать их той стороной, какой мне интересно. Когда я так делаю, мне кажется, что все это очень медленно, на самом деле это не так.
Земля, вспаханное поле, черное. Земля очень мягкая и теплая. На поле стоит он и ждет меня, я не могу не прийти. Я пришла. Протягиваю навстечу ему руки запястьями вверх. У него абсолютно ничего не выражающее никакое лицо. Он достает маленький перочинный нож и уверенно проводит лезвием по моим рукам. И из одной руки медленно тянется к земле темно-синяя струйка, а из другой ярко красная. Я жду, пока она вытечет вся.
Потом, когда она кончается, он вроде меня замечает и кивает мне идти за ним. Я не спеша иду. За спиной я слышу:
--Ну открывайте же! Вы что, оглохли? Любите ли вы театр? Любите ли вы театр, так как я его люблю? Откройте дверь!
Я смотрю на его сутулую спину и иду.
Вокруг нас темно, если протягиваешь руку, то касаешся все той же теплой и мягкой земли. Вверху видны просветы, может, разрывы, до них далеко и, кажется, от них пахнет цветами.
Он ушел далеко вперед, его не видно, я осталась одна.
Одна..."
Примета остановилась, прислушалась, за дверь никого. Ни шороха, ни звука. За окном яркий, солнечный, осенний день.

***

" Здравствуйте, меня зовут Тетива.
Сейчас я вам расскажу невероятную историю про Куклу. Невероятная история, это же интересно, правда?
Значит, приходит как-то ко мне Кукла и говорит, говорит, конечно, не сразу, с порога, так сразу о таких делах не говорят. Говорит, конечно, на самом деле чуть попозже.
--Представляешь, у меня какое-то странное получается дело. Я ведь на самом деле ничего не боюсь, ну ты знаешь. А вот такая фишка-- я не люблю заходить в свою темную комнату, ну когда уже на улице темно. Мне это как-то не по себе, ну не нравится и все. Это же совсем не значит, будто я темноты боюсь.
--А свет оставлять?
--Так а я про что... Если свет оставлять, то я потом, когда прихожу домой и вижу, что там светло, мне кажется, что это пожар. Представляешь?
--Неа...
--Вот, и что теперь делать? В принципе ничего страшного. Но мне не по себе.
--Ты думаешь, это плохо?
--Не знаю. Но почему то же это происходит? Если у этого есть какие-то причины, значит, будут и последствия. И какие -- я ведь тоже не знаю.
--Ну и чего теперь. Фигня это все наверно, да?
--Нет. Ничего не фигня. С этим что-то надо делать. Реши, что.
--А чего я?
--Ну ты же посторонний наблюдатель. Решай давай.
--Ну значит так, ты ничего не боишся, но если в комнате темно, тебе туда не по себе заходить, а если светло...
--Ну это все известно.
--Значит так, Кукла. Клин клином вышибают. Нужно ночью поджечь твою комнату. Вот так, Кукла.
--Чего нужно сделать?
--Поджечь комнату, родители как раз на дачу поедут, ты на все это дело поглядишь, у тебя будет шоковая ситуация, но ты все сразу осознаешь, и проблема исчезнет сама собой.
--А это самое...
--А пожар мы потом быстренько потушим. Это же и не пожар будет, а так, ну эксперимент, когда все под контролем. Ты же ничего не боишься? Ну вот,-- ты ничего не боишься, а я все знаю. У нас все получится, нужно в себя верить. Родители сегодня поедут? Если сегодня, то сегодня и надо все сотворить. Никогда не нужно откладывать на завтра...
--На завтра не нужно, конечно.
--Я дома скажу, что пойду к тебе кино посмотреть, которое сильно поздно идет, а у меня дома такого канала нет. А поджигать мы будем только шторы, и еще там мелочь какую-нибудь. А обои можно намочить водой, и мебель вынести, у тебя ее и немного. Ну вот видишь?
--Вижу. Думаешь, это самый разумный выход?
--Ну насчет разумности я не знаю, но согласись, какой необычный! Значит, все-таки выход.
--Выход, так выход.
Потом мы купили на рынке бутылочку керосина-- если будет плохо гореть. Пришли к Кукле домой, дождались, пока уехали родители, потом пошли на улицу и стали гулять, дожидаясь полной темноты.
А теперь самая невероятная часть.
Пришла темнота. Мы вернулись домой. Немножко еще подумали, можно ли Кукле поджигать свою комнату, это же могло все нейтрализовать. В смысле, она будет помнить, что это она подожгла, а пожар он все же должен быть случаен. Но потом решили, ситуация будет сильно нетипичной, поэтому можно, может, даже лучше получится.
Короче, облили мы керосином шторы, отодвинули мебель, застелили пол фольгой, побрызгали на стены водичкой, вышли из комнаты и Кукла очень метко бросила горящую спичку как раз в шторы. Слышно было, как начало поскрипывать и шуршать. У меня в голове пронеслось-- а где ж мы потом новые шторы возьмем?
Можно, конечно, купить-- но все равно, начнут ведь допытываться, куда старые делись? Ладно, выкрутимся.
А за дверью шуршало и что-то прыгало. Явно так прыгало, мне так по звуку показалось.
--Кукла, смотри, заглядывай в комнату давай!
--Ага.-- как то неуверенно отвечает Кукла. И заглядывает. Смотрит, сначала опять неуверенно, а потом хмыкает так не по-хорошему.
--Это что такое?
--А что?
--А ты глянь.
Я заглядываю, а там-- окно действительно пылает и обои, кажется, тоже дымятся, и вообще дым и все такое. А посреди комнаты пляшет голый мужик. Ну не совсем, допустим, голый, на нем еще какие-то штаны все же болтаются. Но, по-моему, они с него уже и падают. Падают, падают, сомнений никаких, что они ни за что не удержатся. И танцует так как-то коряво, прыгает, руками машет, ужас.
--Это кто такой?
--А я почем знаю? Но явно не пожарник.
--Да, спасательные работы в его планы явно не входят.
--Откуда он взялся?
--Может, с крыши?
--А как? Там же никак, мы же с тобой еще два года назад пробовали.
--Ну тогда не знаю.
--А что теперь делать?
--Может, ему сказать что-нибудь?
--Да? Ну говори. Нет, подожди. Может, милицию просто вызовем?
--А с родителями кто разбираться потом будет? Шторы, кстати, уже сгорели?
--Надо посмотреть.
Пляшет. Руками размахивает, и под нос себе что-то ревет, поет. Шторы сгорели. Начал дымиться ковер на полу и потолок уже черный, черный. А этот плясун лицо свое к нам поворачивает, и лицо у него такое... Ну не обыкновенное лицо, сразу видно -- личность незаурядная.
--Что делать будем? Он же нас сейчас поубивает!
--Ну, может, не сразу?
--В дверь звонят!
--Не открывай!
--Надо открыть, может, это соседи.
--Соседи с тобой не общаются. Чего им звонить.
--Надо открыть. Долго звонят.
А за дверью стоит тот самый мужик. Только уже одетый, причесанный. Мы так и обмерли, и все такое. А он такой серьезный.
--Девочки, это у вас окно горит?
--Нет.-- отвечаем мы ему в два голоса.
--Вы посмотрите все-таки. Может, не заметили?-- и серьезный такой.
--Мы посмотрим, большое спасибо, до свиданья.-- и вдвоем, четырьмя руками хлоп у него дверью перед носом! И бегом в комнату.
Ну что, шторы сгорели, пришлось новые покупать, вонищи от этого дыма было! Потолок мы подкрасили. Вместо керосина мы, оказывается, какую-то дрянь совсем негорючую купили. Или нам ее продали специально.
Вот так банально закончилась эта невероятная история про Куклу.
А Кукле потом заходить в свою комнату все равно было как-то не по себе.

***

Твоя осень и моя осень.
Моя осень, она из теплых ночей, спокойных и утомительных, но это ненадолго-- примерно до весны. Твоя -- из холодных и ясных дней, которые короче и короче, это тоже ненадолго, примерно как и у меня. На все это поровну поделены радость с тоской, поделены от всей души, так, чтобы радость успела надоесть, а тоска показалась уже вечной. Как на качелях, правда?

***

Никого.
Примета огляделась, оглядывайся не оглядывайся, все равно темно. Черные, пушистые на ощупь теплые стены. И так будет всегда. Эти стены никуда не денутся, никуда не уйдут. Все будет только так и никак не иначе.
Примета присела, поднимаешь руку-- потолок, уже совсем низко потолок, такой же пушистый, и в него вся кисть уходит.
Здесь можно сидеть, здесь можно лежать, если хочется можно стоять, но стоять не хочется.
Темно и тепло. Просветов больше нет. Про них никто и не помнит, это даже и неплохо.

***

Под рукой нитка. Тонкая. Очень тонкая. Непонятно, как и чем она держится на пушистой стене. Держится. Под ней, оказывается, камни, холодные.
Примета осторожно ведет рукой по нитке, чтоб не порвалась. Где у этой нитки начало, где конец -- это придется решать самостоятельно, и, кажется, сейчас.
Примета медленно идет по нитке. Куда идет? А этого никто не знает. Сначала идет медленно, а потом быстрее, а потом почти бежит.
Камни попадаются все чаще. Под ногами, в потолке, но больше всего их под ниткой.
Еще здесь растут ягоды. Непонятно какого цвета, круглые, небольшими плетями по полу. Если нечаянно наступить ногой, они брызгают во все стороны. И на босых ногах чувствуешь маленькие капли.
Примета боялась наступать на ягоды. Это не всегда получалось. Какого же они все-таки цвета?
А иногда капли ледяные.
Куда ведет нить?
Вперед, или назад на самом-то деле?
Да порви ты ее!
Просто порви, вот тебе будет и конец, и начало.
Я легонько тяну нить на себя, а она не рвется.
Да порви ты ее.
Чем дольше и сильнее я тяну, тем толще и грубее она становится. У меня ощущение, будто бы я держу в руках уже канат
--Слышь? У тебя там, в разрезе, который поперек, еще осталось несколько капель, если их на эту нитку, она оборвется в момент. А?
Я устало сажусь на теплый пол. Я не знаю, куда я иду и зачем мне все это нужно. Я левой рукой провожу по земле и опять натыкаюсь на плеть ягод. Отрываю несколько, сгибаю руку и сжимаю ладонь.
Из кулака течет в разрез не теплая и не холодная струйка. И неожиданным холодом бежит к кости, к локтю, плечу и дальше.
И становится легче и проще. Одну ягоду я сую в карман, чтоб была.
Я держу руку с поперечным разрезом запястьем над ниткой, ничего и делать не надо,- только опустить немного. Нить точно вписывается в разрез. А потом я спрашиваю:
--Кто здесь?
--Кто?-отвечают мне.
--Так не бывает. Я не знаю, как рвать эту нить, не будет у нее ни начала, ни конца, если я ее порву и пойду в какую-то сторону, я вернусь ведь сюда же
--Так чего ты хочешь?
--Отпустите меня?
--Иди.
--Отпустите меня. Выпустите. Я же не одна здесь. И я здесь никого не найду. Отпустите меня. Я же вернусь.
Меня слепит очень яркий солнечный свет. Я медленно сползаю по скользкому глиняному склону большого обрыва. Теплая от солнца грязь, за моей спиной в глине небольшая дыра, в дыре мелькает бледная тень, и глина с хлюпаньем смыкается.
На другом краю обрыва стоит незнакомый мне человек, и приветливо машет рукой, потом снимает с плеча небольшое ружье, прицеливается и начинает стрелять. Я уворачиваюсь, и пули тонут в мягкой грязи.
Я не знаю, почему он никак не может в меня попасть, может, когда-нибудь потом попадет? Но я еще долго барахтаюсь в этой грязи, пока не выползаю потихоньку наверх, и не убегаю.
Потом, когда кончается поле, я отмываюсь ледяной водой в чем-то вроде ручья, и плачу.
Разрезы на руках зажили, и от них остались тонкие белые шрамы.
Потом опять поле. Рельсы. Трамвай. В кармане как раз две монеты, на две остановки до города. И город.

Слышишь, как пахнет осень, которой нет?
Ты вернулась в город, у тебя на руках шрамы, и ты идешь и радуешься свободе.
А ягода в кармане стала серой бусиной. Так и лежит в кармане и не теряется.
А продольный шрам на левой руке начинает болеть, а потом из него лезут цепкие черные плети с белесыми ягодами. И они живые. Их каждый раз надо выдирать из себя, а они держаться, с них капает этот холодный и не теплый сок
А они ведь живые, я как раз шла по городу, остановилась, а они вылезли и вцепились в дверную ручку парадной, и оплели ее всю. И сильно так оплели, я руку вырвала и ушла, а они так и остались там.
А другой раз я шла по парку, присела на скамейку, тут еще какой-то знакомый идет, сидим курим. Я вижу, что это ягоды, они уже по всей скамейке, этот пацан, он их не видит, конечно, а я сижу думаю,-- а как же я теперь отсюда уйду?
И говорю -- ты иди, а я потом. Ладно? Ладно.
И еще раз, я и не помню, что было, почему они так? Они вылезли и вцепились в другую руку. И долго очень держали, не отпускали.
Иногда в городе я вижу девушку, у нее на груди висит такая же, как у меня, бусина.
Странные вообще эти города, когда на них вот так смотришь-сумерки не сумерки, серое все. Между всеми людьми и всеми мирами есть как будто бы щель, тень. Туда можно проникнуть, если постараться.
Лестница. Дверь. Толк в дверь.
А там на самом деле никого.
Ну разумеется, никого, никто же не приходил, так кому же там быть-то?
Когда все это кончится?
Серое узкое зеркало в прихожей, и еще одно, большое, с искорками в глубине.
Достаешь из кармана ягоду-бусину, подходишь к зеркалу, неважно какому, и стучишь бусиной, сжав ее пальцами.
--Тук, тук, тук.
И бусина медленно катится туда.
Я здесь еще ни разу не была.
Бусина катится медленно, не спешит. Да и я от нее никуда уже не потеряюсь.
И здесь как будто бы очень много всяких лазеек, вывертов, а завернешь, вывернешься, все равно через пару минут возвращаешься назад, и бусина ждет.
А, вот на что это все похоже: на высохшее русло.
Я успеваю еще и по сторонам смотреть, так медленно катится бусина. Стены как из веревок сплетенные, серые, поблескивают, и как чуть прозрачные, там за ними еще и жизнь какая-то. Тени, тени, похожие на людей, тени, похожие еще на что-то. Иду, а там сидит на коленях девочка, сидит и что-то из бумаги вырезает, птиц, каких-то, змеек. И это все там в веревках, а одна звездочка из-за веревок выкатилась и лежит. Ну, я и подняла. А она мне так серьезно:
--Отдай.
А меня переклинило будто. Сунула звездочку в карман и молчу. Что, бумаги жалко? Иду дальше.
А она уставилась на эти бумажки, меня вроде и не видит.
--Отдай.
--Не отдам,- говорю. У меня бусина уже перед ногами по кругу ходит, торопит.
--Ну и бери.-- и дальше вырезает, как не было ничего.
--Спасибо.--я так говорю, чтобы она не слышала.
Дальше идти надо
И дальше иду, и долго иду. А там опять кто-то в веревках этих, а в веревках уже дыры, как вроде просветы. А там сидит девушка, женщина, молодая только очень, сидит на коленях, плачет.
--Чего?-говорю.
--Нету ничего.-отвечает.
--Чего нету?
--Ничего нету.
Вот и поговорили. А меня бусина торопит, восьмерку вокруг ног выписывает. Я бусину ногой -- раз, так, туда в сторону, к женщине, а она обратно.
Ну что ей, звездочку неужто отдать? Звездочку жалко. А ничего другого у меня нет.
--Слышишь? Я вернусь. Я у тебя буду.-а мне-то что, пусть человек порадуется. Улыбнулась.
Хорошо.--говорит,-возвращайся.
И я дальше иду.
Дальше. А дальше сидит в этих сплетеньях какой-то мужик, и внимательно смотрит прямо перед собой, на дорогу, где я иду. И замечает бусину. Замечает бусину и как будто бы тянется к ней, смотрит на нее, глаз не отводит. А бусина берет и перед ним останавливается.
Но это же моя бусина.
Поэтому я подхожу, беру ее в руку и иду дальше. Потом кладу ее на землю, а она лежит и никуда.
Не катится и все.
Тогда я кладу ее обратно в карман, к звездочке, и иду уже куда глаза глядят.
Иду.
Иду, а потом…
Это бусина виновата, она катиться должна, я ведь дороги не знаю, в самом деле!
Рассыпается песком подо мною серая, стоптанная земля, и все вокруг летит.
И я лечу.
И бусины в кармане больше нет, я руку сунула, а только звездочка, наверное, там все же осталась. И я лечу и не знаю, когда упаду.
Вокруг обломки, пыль, песок и холод в ногах. Потому что под ногами ничего нет.
И я лечу вниз.
И я не знаю, когда это кончится.
Самое страшное -- это холод и пустота под ногами.

Здравствуйте, это я, Тетива.
А теперь я расскажу вам жуткую историю про себя и Куклу. Та история была про Куклу и меня, а эта наоборот.
Как-то раз Кукла сидела у меня дома, мы о чем-то там говорили, и тут я ей говорю:
--Слышь, Кукла, мне нужно с тобой посоветоваться.
--Ну чего?
--Понимаешь, я когда дома, то я как будто бы везде вижу куски огромного змея
--В смысле?
--Ну вот иду я по коридору, в кухню, а он тоже здесь же, за угол поворачивает. Лежит, значит и ползет.
--А один глаз у него красный, а другой зеленый.-понимающе поддакивает Кукла.
--Да откуда я знаю, какие у него глаза? Я их что, видела?
--Так надо пойти, посмотреть.
--Так сожрет же, Кукла. И потом, в какую сторону идти? Он же везде один и тот же.
--А это проще простого. Надо, Тетива, принести мышку. Мышка -- она умная, она к голове не побежит, а побежит в сторону, которая к хвосту. Ну, а мы в другую, значит.
--Куда мы пойдем?
--Ну, обратно. В глаза ему посмотрим, в красный и зеленый. Там еще что-то, или поцеловать его надо бы, или вопрос какой задать поумнее, или это он о чем-то нас спросит…
--А… А если что не так, он нас сожрет, да?
--Не знаю. Не должен. Наверное. Ну так я за мышкой поеду. Ты жди, я сейчас буду. Я сейчас.
--Слышь, Кукла?
--У меня сосед как раз хомячков держит. Вместо мышки хомячок, это нормально, я думаю, будет.
--Знаешь, по-моему, хомячок за мышку не проканает.
--Да проканает! Ты не волнуйся. Какая ему разница? Ты жди, Тетива, я сейчас.

И ушла, уехала. За хомячком вместо мышки. Ему же все равно, куда у него побежит мышка, к хвосту или к голове. А что будет, если мышка-хомячок вообще никуда не побежит? Ну, что? Провал и разгром,. Потому что он же уже ждать будет. А без мышки, или с мышкой, которая никуда не бежит, какой же это эксперимент! Фуфло это, а не эксперимент!
А если мышка все-таки дура, и побежит к голове? А?
Звонок в дверь.
--Привет, а это я.
--Быстро же ты.
--Вот. А так получилось. Какой-то мальчик в парке гулял, посмотрел на меня внимательно, а потом подарил, вот.
--Это что? Чего оно такое здоровое, Кукла, чего оно такое огромное? Это хомяк-бройлер, или та самая легендарная метровая крыса?
--Дура. Это морская свинья. Свинка.
--Кукла, эти свиньи, они же капитальные дуры, это даже я знаю. Она просто никуда не побежит.
--Вот и хорошо. Значит, у нее все на инстинктах. Это правильно.
--Кукла, она будет сидеть на одном месте, визжать и просить пожрать. Они по- другому не бывают.
--А нам и не надо по-другому, давай ищи своего змея.
--Ну, смотри. Ну, посмотри на нее, Кукла, она уже никуда не бежит, она сидит на месте и всех боится.
--Так надо ее напугать. Нет, пугать нельзя. Надо пошуршать пакетом, пускай думает, что где-то здесь есть еда. Давай ищи змея!
--Да чего его искать, вон он!
--Где?
--Да вон, сразу за свиньей, вон поворачивает.
--Ой, и правда он! Шкура какая, красивый!
--Свинью давай, в дело!
--Свинью в бой! Свинья пошла!
--Не толкай ее, пускай сама решает, куда ей.
--Угу. Хорошо идет.
--Да, идет. Лапочками перебирает
--Ну и нам пора, что ли?
--Пора, так пора…
И мы пошли к голове змея. Сначала мы по кругу обошли мою комнату, потом по коридору вышли на кухню, потом зашли туда, где больше всего книжек, потом опять в мою комнату, еще заглянули в ванную, а потом нашли свинью.
Свинья очень боялась и хотела есть.
--Кукла, принеси ей огурец, или два огурца.
--Она потом уписается.
--Тогда хлеба еще захвати, черного.
--Сейчас.
--Ну не бойся, свинья, не бойся. Все в наших руках.
И смотрю я, а у свиньи один глаз красный, а другой зеленый. И смотрит свинья на меня и ничего мне не говорит. Тогда я ей говорю:
--Свинья, ты приколиcтка, что ли? Я вашего юмора не понимаю.-и Кукле ору:
--Захвати еще помидор!
А свинья смотрит на меня и не мигает даже. Я ей дальше говорю:
--Хватит прикалываться, а? Что я, морских свиней с разными глазами не видела, да? Тоже мне, морская свинка.
А она молчит.
--Свинья!-говорю,--Ну это же ты меня боишься, да?
И тут она свои свинские усы вытаращила, глаза прищурила, и хихикает. И забавно это так, и я еще помолчала, для приличия, а потом тоже как захихикаю. А потом я тоже очень внимательно посмотрела на свинью и сказала ей:
--А я не ем помидоров. И огурцами своими удавиться можете, если жалко, шучу, шучу. Тащите.
И в кухню ору:
--Кукла, не надо помидоров!
И дальше говорю:
--И не надо меня бояться. Я здесь, наверное, жить теперь буду. Или не буду. А тебя я боюсь, боюсь. Ой, боюсь! Ну, я пойду.
И ушла свинья. По дороге, в коридоре встретила Куклу, цапнула ее за ногу. Кукла уронила огурцы, свинья огурцам обрадовалась, и пошла дальше. Кажется она теперь в ванной живет. И всех боится.