Юлия Петрусевичюте "Дни Затмения"

Не город откинулся навзничь, а ты умираешь
Уходишь в открытое небо, и в небо глядишь
Качаясь на мелкой волне над мозаикой крыш
Бумажный кораблик, ночной самолетик, товарищ,

Дружок, мой братишка, веселый и ласковый друг
Воздушного змея опять запускает на крыше,
И тот высоту набирает - все выше и выше -
И вдруг выпускаешь дрожащую леску из рук.

Не утонуть бы мне в твоем аду!
С наречьями чужими не в ладу,
Я прыгаю в чужую речь, как в воду,
Чтобы за хвост схватить глубинный смысл,
Но разевает рот немая мысль,
И обретает тайную свободу,
И мимо строк летит с ладони ввысь.

Жадный, грязный, простой, равнодушный,
Онемевший и лживый, двурушный,
Этот город стоит надо мной.
В этой городе смерть, особливо в начале года -
Единственный комментарий для слова "свобода",
Наиболее часто употребительного зимой.

Здесь бесформенность жизни так ослябляет поиски смысла,
Что важнее угла ослабевшего зрения биссектриса,
Разделившая то, что есть и то, что осталось
Соответственно - на тебя, живого, и старость.

Старость вписана в город, условно - в угол - окружность.
В перспективу такую взглянув, ощущаешь ужас,
И дрожащие пальцы ощупывают пространство,
Что, по сути, бессмысленно. Плоть - синоним непостоянства.

И дело не в русской Музе,
А просто все туже узел
На горле у самой мысли,
На тоненькой шее песни.
От бесполезного груза
Спешат избавиться жизни,
Сметая слова как мусор,
Стирая слова как плесень.

И дело не в смертной казни,
А просто все больше грязи
Вываливается наружу
Из всякой смердящей дырки
И пьют ее без боязни,
Лакают прямо из лужи,
Не ведая о заразе
Рожденные из пробирки.

Мы лежим на обочине. Наши тела не остыли.
Мы прошли через это, утратив всего лишь тела.
Мы любили полынь и теперь обернемся полынью.
Мы уже далеко. Нас и пуля догнать не смогла.

Было страшно. Ты помнишь, как нас колотило в жестоком ознобе
(Вкус железа во рту и под ребрами твердый комок).
Все уже позади. Мы теперь умещаемся в слове.
Нас уже не возьмут. Мы ушли за пределы дорог.

Это наша свобода - свобода уйти и остаться,
И продлить бесконечно мгновение, или в конце
Захлебнуться, упасть и прижаться к кусочку пространства
И почувствовать капли дождя на застывшем лице.

Топорщило кошачью шерсть, глядело
Слепым совиным взглядом и скрипело,
Шуршало, шебуршилось как сверчок,
Царапало когтистой лапой стекла
И цокало и свиристело в окна,
Сужалось, расширялось как зрачок.

Под Рождество на город пал туман,
А после выпал снег и лег на крыши,
Как лед на лоб кладут, чтоб жар утишить,
Как револьвер легко кладут в карман.

И снег впитал, как бинт, и кровь, и гной
Из воспаленной раны, спекся коркой.
Присыпан стрептоцидом или хлоркой,
Он быть переставал самим собой

И становился чем-то вроде нас -
Незваным гостем в неурочный час,
Ночной гуляка, завалившись в сквер,
Он ищет спички по карманам брюк,
Не вынимает задрожавших рук,
В кармане обнаружив револьвер.

И бледный ряд бесплодных фонарей,
Как призраки ушедшего столетья,
Как символы несбывшегося счастья
Лоб в ореоле спутанных ветвей
Осанка властелина не у власти -
Высокопарный образ чистой смерти
И тьма вокруг. Прижми горячий лоб
К дрожащему стволу железной плоти
Тьма за твоей спиной и тьма напротив
И времени безудержный озноб
Здесь нервный центр эпохи. Узелок.
Едва коснись - и содрогнется поле
И спазм пройдет. Ты корчишься от боли.
Здесь пропустили переменный ток.

Куда ты ведешь нас, дружок Крысолов
Под песню без слов мимо ночи без снов?
Любовь? Не смеши меня, брат Крысолов.
Наш проклятый город к любви не готов.

Со дна переулков до шпилей и крыш
Взлетает отточенным лезвием стриж.
Со свистом ныряя в предсмертную тишь
Над городом кружишь, на шпиле сидишь

Глядишь, с высоты на асфальт мостовой
Повиснув над улицей вниз головой
Но флейта чуть слышно поет за стеной
Играй, Крысолов, мы идем за тобой.

Прости этот страх. На ладонях засохшая грязь.
Мы уходим, бредем, по инерции жалко смеясь
Кто бы нас пожалел, мы бредем, мы уходим впотьмах
И на наших щеках стынет грязь, растворяясь в слезах.
Лабринтами улиц, гробницами спящих домов,
Фортепьянным пробегом по клавишам лестниц, дворов,
Подворотен, подъездов, парадных, прихожих, углов
Мы уходим, бежим, не оставив ни слез, ни следов.
Мы уходим из города, из воспоминаний и снов
Под железные крики летящих во тьму поездов
Мы уносим заразу, уносим чуму на плечах,
Мы уносим из города смерть, мы уходим впотьмах.

Отстрелялась моя пехота,
Прилегла в снега отдохнуть
Для последнего перелета
Нужно ветром проверить путь
Черной кровью проталин рваных
Набухает небесный свод
Был солдатик с веком на равных
Только равный его убъет
Закопает в сырое небо
И присыплет слепым снежком
И приходит к нему Победа
В рваном платьице и пешком
Спите, мальчики, в синих травах
Набрайтесь в дорогу сил
Кто был с этой землей на равных
Кто кого на земле убил
Спите, мальчики, корни в небо
Век не волк, небось не сожрет
Снег на землю ложится слепо
Только равный его убьет

И как уму непостижимо
Застыло море не дыша
И дымом горьким и любимым
Исходит из костра душа
Оцепенели травы в поле
И наблюдают перелет
Не помня пламени и боли
Раскинув руки дым плывет
Все выше выше над обрывом
В беспамятстве кружись, кружись
Забудь слова и стань мотивом
И обрети иную жизнь
В устах и памяти и дыме
В слезах промытых как стекло
Обрызгал дождь - и отпустило
А ветер дунул - и прошло

Входи, входи, бродяга Франсуа
Взлетает ночь, седая как сова
По улицам рассыпаны слова
Пасть порвала базарная молва
По мостовым разорванный подол
Метет пургу и гонит за семь сел
Дурит, дурит, шалава, гонит на
Худой конец. Провал. Тупик. Стена
Там холодно снаружи. Осень. Дождь.
В озябшем рукаве озябший нож
Где ты теперь пристанище найдешь
Куда еще беспутный нищий вхож
Кто впустит темной ночью школяра
Входя в мой дом, останься до утра
Не возвращайся в стылое вчера
Пускай в груди затянется дыра
Пусть отрастет отрезанный язык
В немое горло возвратится крик
Блеснет в твоей ухмылке волчий клык
И два железных века станут в стык
И шмигнет черный лис из тьмы ночной
В беспечный век и в дом, открытый мной

О мой всадник измученный, где нам друг друга искать
За тобою пустили по следу бесплотную рать
О мой всадник испуганный, как нам друг друга найти
Темный лес на пути, только хаос ветвей впереди
Только хаос ветвей, только серое небо в просвет
Через тысячу лет может где и отыщется след
Через тысячу верст, окликая друг друга душа
За душою спешит без дорог напрямик чуть дыша
Я не слышу ни звона поводьев, ни стука копыт
Только слабое эхо над царством древесным летит
Только отблеск надежды, что ты где-то там, вдалеке
Заставляет за эхом спешить, приближаясь к реке

Мы уносим не смерть, только самую память о смерти
Мы уносим не крик, только эхо его на губах
Не дорогу, а пыль придорожную, пепел и прах
Свет, не свет, не свечу, а лишь воспоминанье о свете
Прохудился карман и просыпалась мелочь в песок
Утекает сквозь пальцы вода, не удержишь в горсти
О как мало дозволено нам за черту унести
Только крохи, обрывки, осколки, дырявый мешок
Налетят журавли, возвращаются в полдень, в июнь
И в холодную землю стекают июньским дождем
Мы глядим в распростертое небо веками. Мы ждем.
Горечь памяти белой полыни почувствуешь - сплюнь

Моя девочка, руки твои в своих стынущих пальцах
Не могу удержать, но прощальным коснусь поцелуем
Моя девочка, ветер уносит нас в разные царства
За зеркальные воды реки на дорогу иную

Страшный год между нами стоит, растопырив глазницы
Медный прутик в руке, царство-яблоко спит на ладони
Наши белые-белые птицы, прекрасные принцы
Оседлают коней, и собъется со следа погоня.

Заплетай, заговаривай травы, пути-перепутья
И беда не догонит, и стрелы пройдут стороною.
Не отдай его смерти, храни его в битве и смуте
Не забудь на прощание яблоко взять золотое.