ОСЕННЕЕ РАВНОДЕНСТВИЕ

***

Не слышно ль о Геракле вести?
Герои ладят корабли.
Не надо плакать об Алкесте -
Алкесту взяли журавли.

По небу чистому, пустому,
Как по заснеженным полям,
Я отыщу дорогу к дому,
Доступную лишь журавлям.

Там, в камышах, вода струится,
Босых касается ступней.
Ты знаешь, я ведь тоже птица,
Я из породы журавлей.

За жизнь твою пусть будет вирой
Пернатого плеча размах.
Мне снится дом. Мне снится вырий.
А ты не плачь о журавлях.

***

Мне уже не догнать, мне коня твоего не догнать
На раскисшей осенней дороге вечерней порой.
Где-то там за лесами стоит в ожидании рать,
И туда черным вороном рвется твой конь вороной.

Задыхаясь, лечу над великими хлябями троп,
Задевая крылом стылый грунт, ломких трав колоски
Ветра свист, конский топ, бесконечный, безумный галоп
До последней, оструганной наспех дубовой доски.

Значит, нам по пути-не прощаться, а вместе нестись
Сквозь осеннюю морось к неведомой цели в ночи.
А за лесом - гляди-ка - зарницы уже занялись.
Если знаешь, чем кончится наша дорога - молчи.

***

Дранте

Я молчу. Ты же сам говорил, что меня просто нет.
Ты же сам говорил, что меня ты выдумал сам.
И поэтому я никогда не скажу ответ
На вопрос, который душит тебя по ночам.

Я приду и усядусь на пол, как черный кот,
И буду глядеть на тебя, улыбаясь тайком,
Или открыто оскалив в ухмылке чеширский рот.
А ты и не спросишь, что с тобой станет потом.

В общем-то классно, что ты придумал меня.
Я проживу тридцать тысяч ночей и дней.
Я научусь ходить по земле, бубенцом звеня,
И смогу тихонько сидеть у постели твоей.


***

Я люблю тебя, мой заколдованный лес,
Твои чары, застывшие в ночь у ручья.
Темноглазый стоял у воды, и исчез.
И струится вода-ни твоя, ни моя.

Вечный лес, темный сон, темноглазый беглец,
Тихий лепет воды, легкий шорох травы…
Я вернусь в этот лес, я вернусь, наконец,
Не сносив наяву головы.

И смогу танцевать у ручья по ночам,
И сидеть у костра, и валяться в траве,
И касаться губами чужого плеча,
И не слушать, как ветер шумит в голове.

***

… И насовсем переселиться в сны.
Холодной ночи ровное дыханье
Не ведает ни зла, ни состраданья,
Врачуя боль бальзамом тишины.

Исчерпаны сюжеты бытия,
Доступные поверхностному взгляду,
А черпать их из глубины не надо-
Глубины непригодны для питья.

Ты жажду утолишь простой водой
На кухне, ночью, в спящем старом доме.
Прижмешь ко лбу горячие ладони
И вдруг поймешь, что названо "судьбой".

***

(Тристан и Изольда)

Забудь мое имя, мое настоящее имя.
Я спрячусь за прозвищем, за карнавальною маской.
Ты сможешь на людях меня окликать без опаски,
Ты сможешь делиться моими дарами с другими.

Забудь мое имя, а если сумеешь - и руки,
К тебе обращенные, все, без утайки, ладони.
Я чашку обычную чаем обычным наполню
И спрячу подальше настойку на северной вьюге.

Мы пили ее, мы пьяны этой вьюгой поныне,
Она и вела, и вила, и веревки вязала
Из наших волос и дорог - от двери до вокзала…
Забудь мое имя, мое настоящее имя.

***

И тогда я уйду дальше улицы -
Прямо в черную дырку ночи.
Вон за окнами дождь сутулится -
Увязаться за мною хочет.
На фиг, на фиг таких попутчиков -
Мне и так добираться заполночь,
И клубок в темноте распутывать,
Сквозь метельную шлепать заволочь.

- Здравствуй, бабушка, вот и свиделись.
Куртка мокрая-я же с холода…
Утро серое. Стынет изморось.
- Далеко ли еще до Города?

***

Посвящается Виктории Водяной

И дремлет сад в ночи, и сердце сада,
И среди прочих яблок есть одно,
В котором потаенно спит зерно,
Нездешний свет сокрыв от злого взгляда.

А в том зерне упрятан сад иной,
И свет его сквозь яблочную кожу
Струится не спеша, и он дороже,
Чем все соблазны радости земной.

Так вдалеке, в сплетении ветвей,
Под вечер, в ноябре, сквозь толщу снега,
Мерцает обещанием ночлега
Веселому бродяге горсть огней.

***

Я не смерть - я движение тени снаружи.
Я не боль - я начало пути в никуда.
Ты увидишь меня, заглянув в зеркала или в лужу,
И узнаешь тогда, как горька дождевая вода.

И почувствуешь вкус ускользающей, тающей жизни.
Ты захочешь ее удержать, хоть на миг сохранить.
Ты прижмешься губами, ладонями к спящей отчизне,
И натянется в пальцах, вибрируя, тонкая нить.

Не любовь, не разлука, не смерть-безымянное Нечто -
Я войду в твои сны и заставлю лететь напрямик.
А в груди твоей острыми крыльями вскинется вечность,
И на клекот ее ты ответный не сдерживай крик.

***

И ни слова больше о России,
И ни слова больше о любви.
Проклинали, плакали, просили -
Не зови меня ты, не зови.

Что я дать смогу тебе, голубка.
Кроме горсти мерзлого зерна?
Ищет-свищет ветер в переулках,
Пыль пересыпает в закрома.

Холодно мне, холодно на свете,
Как в твоих промерзлых городах.
Ищет-рыщет ветер в лихолетье,
Навевает в переулки страх.

Стыль звенит в полях под мерзлым небом,
Стыль лежит за окнами домов.
Кто бы с нами поделился хлебом,
Кто бы на ночь нас пустил под кров?

Ну и где же здесь любовь, подруга?
Сколько раз просили-не зови.
Побредем. А к ночи станет вьюга
Волком выть в твоей больной крови.

***

Соберись, приготовься к еще не испытанной боли -
Не видать нам с тобою автобуса в Старом Осколе.
То-то горюшко-горе, беда, не слыхать нам эвтерповой лиры,
Не покинуть нам, бедным затворникам, душной квартиры.

Не покинуть нам, узникам горьким, жестокого града,
Где за каждым углом поджидает шальная засада.
И придется копать то ли норку, а то ли могилку,
Не надеясь на отпуск, не веря в казенную ссылку.

Провалилась попытка спастись примитивным побегом.
А теперь мы стоим, по колени засыпаны снегом.
По колени в снегу, или даже по самое сердце.
И автобус захлопнул с размаху волшебную дверцу.

***

Не бояться зеркал, милый друг, не бояться зеркал.
Не пугаться лица незнакомого, темного взгляда.
За отвагу во все времена полагалась награда. -
Ты ее не просил. Ты награды не этой искал.

Кто глядит на тебя из глубокого озера сна,
Кто касается глади холодной
горячей рукой?
Посмотри на него: ты и сам был когда-то такой,
И глазел в темноту, вспоминая свои имена.

Посмотри на себя. Это, верно, когда-то был ты.
А теперь только призрак, и он на тебя не похож.
Ты ладонью устало сейчас по лицу проведешь,
И сотрешь мимоходом последнего сходства следы.

***

А время стирает эпохи руками людей,
Как море смывает песочные крепости-замки.
И чайки кричат, и кружат над волнами - подранки,
И гонит Тритон белогривых своих лошадей.
Их дикий табун сотрясает притихшую твердь,
И рушатся стены, и падают гордые башни,
И страшно малюткам-строителям, жителям страшно,
Когда их селение с карты грозятся стереть.
О ты, полководец, давай посидим на холмах,
Давай помолчим у воды, полежим на песке.
Кузнечики в рыжей траве и зерно в колоске
Тебя сохранят в своих медленных, медленных снах.

***

Максиму Пискареву

Давай увидимся на дальней переправе,
На третьей неминуемой заставе,
Затем, что нам не довелось проститься,
Проститься нам с тобой не довелось.
А над водой, крича, летела птица,
Ей отчего-то, птице, не спалось.

А мы молчали, стоя у причала.
И только птица жалобно кричала,
И задевала гладь воды крылом,
Звала кого-то, плача от испуга.
А мы молчали-каждый о своем,
И даже не смотрели друг на друга.

***

Не зная боли, в бешеном году,
Ты вдруг очнешься в сумрачном саду,
Земную жизнь пройдя до сердцевины,
Как древесину прорезает нож,
И, засмотревшись в темные глубины.
Ты никуда отсюда не уйдешь.

В воде оцепеневшего пруда
Прозрачных лилий дремлет череда,
Не закрывая мраморных очей,
Богиня спит в прохладной сени грота,
И в тишине несказаных речей
К тебе идет крылатая свобода.

***

(Тристан и Изольда)

Ничего не случится со мной, ничего, ничего -
Аж до смерти, и, кажется, даже и после нее.
Так струится вода из ладоней в пустой водоем -
Бесконечно, беззвучно, а мы зачерпнули и пьем.

По холодной, холодной, холодной дороге впотьмах
Мы бредем напрямик, позабыв свое имя и страх.
Не навстречу друг другу, не рядом, а наискосок,
И скрипит на зубах вместо сладкого меда песок.

Наш волшебный напиток, похоже, спалил нам язык,
И отчаянно рвется из уст перекошенных крик.
Тем, другим, - бесконечно больнее, а нам не сравнить.
Разорви мою нить. Хватит сил - разорви мою нить.

***

(Тристан и Изольда)

Далеко-далеко за горами, которых отсюда не видно,
Возле самого серого моря, где пустошь - все травы да камни,
Мы с тобой постигали основы вселенского ритма,
И следили с вершины холма за морскими быками.

Жили мы среди волн и кузнечиков, в шепоте ветра,
Были храбрыми, как порождения солнечной глины,
В тихом шелесте трав различали октавы поэта,
И смеялись, когда в наш залив заплывали дельфины.

И любили друг друга - конечно, любили друг друга.
Там, у серого моря, и быть не могло по-другому.
…Меж холмами крутилась ноябрьская первая вьюга,
И любая дорога вела нас к надежному дому.

***

На небе, где жили и где умирали поэты,
Летучие мыши кружили и молча вставали рассветы.
Плакучие травы горячей росой умывались.
Тела умирали. Слова на устах оставались.

Слова оставались и жили, кричали, как птицы,
И в окна влетали, и бились в прозрачные лица.
И вновь создавали тела, словно гнезда, из пепла.
А та, что увидела это - тотчас же ослепла.

И черная стая металась по белой пустыне.
И гарью несло в городах, и прохожие стыли.
На белой бумаге рождались орущие стаи.
А дальше-не знаю. Нет, правда - я дальше не знаю.

***

И вечер был. Бессильно стыли руки.
А в высоте, вернее, в пустоте
Метались неоформленные звуки
И проступала краска на холсте.

Озноб холодных пальцев, мешанина
Кружочков черных и обрывки фраз
Под лепет маленького пианино
Пустились в свой последний перепляс.

Пространство шло к зиме, а время к ночи,
А жизнь-к концу. А музыка-внахлест.
Еще полслова. Россыпь черных точек.
Еще удар. Теперь уже всерьез.

***

Федору Воротнюку

Не ускользай из моей руки сигаретным дымом,
Не уходи ночами, беззвучно прихлопнув дверь.
Время безжалостно нынче к моим любимым,
Но ведь оно и раньше было таким, поверь.

Бьет по лицу наотмашь продажный ветер эпохи.
Думаешь, было бы лучше в бок получить стрелу?
Кровь говорила с нами, то клокоча на вдохе,
То растекаясь лужей на дощатом полу.

Кровь говорила нам, как наощупь искать дорогу,
Путала наши планы, просачиваясь в слова,
И колокольным звоном била в висках тревогу,
И обагряла нам белые рукава.

***

Полюбить не любовника - друга.
Вот и вся, милый Публий, наука.
Дай мне руку, и за разговором,
За вечерней неспешной прогулкой
Мы услышим: стихи в переулке
Исполняют кузнечики хором.

Это верная счастья примета.
Это дар уходящего лета
Нам с тобой - беспечальным поэтам,
Нам с тобой - беззаботным бродягам.
По заброшенным архипелагам
Мы бредем рука об руку с ветром,

Повторяем опальные строфы,
Пьем в ночных забегаловках кофе,
И небрежно меняем эпохи,
Как иные меняют наряды,
Чтобы, плавно минуя преграды,
От земли оторваться на вдохе.

***

Ирине Охотниченко

Послал Господь безумца и зануду!
Обнять - и то как надо не умеет.
Уж лучше б Дуськой звал, чем Дульсинеей,
Да не позорил бы меня повсюду.

Им хорошо, а я за что краснею?
Да хоть бы в самом деле был героем,
Взял в честь меня какую-нибудь Трою, -
Тогда фиг с ним, пусть будет Дульсинея.

Добро бы - латы, битвы и трофеи,
Да алый плащ, да золотые шпоры...
А то гремят по всей деревне споры -
Имел иль не имел он Дульсинею.

Ославил, псих, на всю литературу.
Теперь позвал бы замуж - не пошла бы!!
Ему-то что? Собрался - и за славой,
А я - сиди и жди его, как дура?!

***

Я в тебя ухожу, как уходит пловец в глубину,
И, покуда хватает дыхания - не отступлю.
Я тобой захлебнусь, может быть, я в тебе утону.
Я люблю тебя - выдохом, шепотом, стоном - люблю.

Захоти - я в ладони твоей стану горстью песка.
Прикажи - прорасту по весне из-под снега травой.
Стаей огненных птиц надо мной пронесутся века.
Стаей огненных птиц пронесутся века над тобой.

Я сгорю - от меня не останется даже строки.
Ты пребудешь вовеки, доколе пребудет земля.
Но пока я живу - да коснусь твоей чистой руки.
Но пока я живу - да шумят мне твои тополя.

Что сложить в твой костер, чем тебя хоть на миг обогреть?
Ты поешь надо мной, распахнув два орлиных крыла.
Скаля зубы, к прыжку изготовилась чистая смерть.
Оборвав тетиву, распласталась в полете стрела.

Электричкой в ночи пролетает, вонзается в бок,
Настигает во сне, пробивает насквозь наяву.
Распахнув два крыла, ты летишь над сплетеньем дорог.
Захлебнувшись тобой, оседаю в сухую траву.

***

Существо непонятного пола и возраста
Шло по улицам города с подлинной гордостью.
Это было не я, но ужасно похожее,
И шарахались в страхе дома и прохожие.

И шарахались мы друг от друга, как призраки,
И искали друг в друге вторичные признаки,
И себя признавали в своем отражении,
И, не веря глазам, повторяли движения.

Это было чудовище-черное, белое.
Я не знаю, зачем, для чего его сделали,
И о чем оно думало, чудище это,
Целясь в лоб мне из новенького пистолета…