...Мы жили во сне. А проснулись в разрушенном доме.
И море плескалось в разбитом оконном проёме.

В девяносто каком-то году,
В тридесятом затерянном крае
Мы, естественно, существовали,
Но следов наших там не найдут.

Мы прошли, как минуты во сне,
Не оставив курганов и песен.
Книги съела зелёная плесень,
Упокоились грады на дне.

Всё разрушено, всё позабыто:
Наша мудрость и гордая власть--
Тина, ил и придонная грязь.
Только имя всплывёт: Атлантида

* * *

На сломе лет, на перекрёстке дат,
Где белый камень дырками глазниц
Глядит во тьму, не различая лиц,
Мы пристальный почувствовали взгляд.

Хребет ломая раненому веку
Ударом тяжкой лапы по крестцу,
Сведя процесс к началу и концу,
Переползало время через реку.

Ночь открывала тёмным страхам шлюзы,
Одолевали нас дурные сны,
Белел с небес безумный лик Луны,
И ты признал в нём голову Медузы.

И бесконечно дорогие тени
Вокруг теснились и в глаза глядели.
Скажи-- чего от нас они хотели?
Тогда ещё о том не знали мы.

* * *

На сломе лет, на перекрёстке дат
Мы пристальный почувствовали взгляд,
Но оглянуться не посмели: побоялись.
Ударом лапы перебив хребет
Поверженному веку, извиваясь,
Грозя неисчислимым сонмом бед,
Ползло иное время. Пробил час,
И будущее кончилось для нас.
А мы стояли тихо. Падал снег.
Так умер век и народился век.
А перед нами расстилалось поле,
И что-то там краснело на снегу.
И мнилось: поскорей перебегу--
И буду дома. Дома--и на воле.
И каждый нерв кричал: "Домой, домой!"
Но дома не было за серой пеленой...

* * *

Скрипят колёса, совершая оборот.
Глядит народ: процессия идёт.
По деревням, пугая баб и кур,--
Куда?-- В Москву?-- В Варшаву?-- В Лондон?-- В Дувр?

Куда грядёшь, орава дураков?
Обычай местный, стало быть, таков--
Под гром литавр месить в столицах грязь,
Нарядом шутовским своим кичась.

Через посёлки, сёла, города
Бредёт орда неведомо куда.
Пищат кларнеты, бубен дребезжит,
Собачка следом чёрная бежит.

А мы стоим, глядим из-под руки--
Счастливо вам добраться, дураки.
И сыну утираем нос тайком
Дурацким разноцветным колпаком.

* * *

Ещё она умела превращаться
То в кошку, то в собаку, то в стрижа,
Любила слушать песни, есть с ножа,
И иногда пугала домочадцев.

Ещё она любила слушать море,
Сидеть в траве, всю ночь смотреть в огонь,
О чашку грела узкую ладонь,
И часто нить теряла в разговоре.

Не помню я, какой она была,
А вы её, естественно, не знали.
И, только если правду мне сказали,
Она совсем недавно умерла.

* * *

Меж тем часы на месте не стояли,
И многие из нас ещё не знали,
Что дальше нет пути. Что новый век,
Как новый царь, изгонит нас, калек,
И приведёт с собою фаворитов:
Шутов и маршалов, министров и пиитов,
И в путь отправится, смеясь,
Забыв о нас...

* * *
...И липкого страха крупинки
Кладём в остывающий чай...

Зарядили дожди. Ты прости меня-- это надолго.
В доме тихо. За окнами ночь и журчанье воды.
Жди беды. Разлетится на тысячу двести осколков
Наш уют и покой в ожиданье падучей звезды.

Помнишь?-- издревле вестницей бедствий служила комета.
Столб огня в небесах предвещал и чуму, и войну.
Ну а нам-то казалось-- не здесь, не сейчас, а когда-то и где-то,
Ну а мы-то надеялись: только не нам. А кому же, кому?

Хорошо хоть--дожди, и нелётная звёздам погода.
Подожди,-- ещё будем ночами бессонно сидеть,
Ожидая паденья звезды где-то в области аэропорта,
И качать на коленях ребёнка, и в небо глядеть.

* * *

Это было давно: две недели назад.
В зеркалах отражался классический сад,
Сумасшедший студент доставал пистолет,
И стрелял в белый свет, и стрелял в белый свет.

Там ослепший плевал им в лицо револьвер,
Наполнялся телами песчаный карьер,
Это было давно, это было вчера;
Льётся в рану двора мелкий дождик с утра.

Там взрывною волной зеркала разобьёт.
Не пугайся-- обычный воздушный налёт,
На жилые кварталы упала звезда,
И горят города, и горят города.

Чёрный дым разлетается розой ветров.
Этот век был таков, но и он был таков.
Обгорелое "завтра" лежит впереди.
Здесь-- немое "сегодня" и злые дожди.

* * *
Накачавшись до одури чаем,
Начитавшись безумных поэм,
Мы тоскуем, грустим и скучаем,
Ожидая больших перемен.

Только как ни меняйся пространство,
И куда ни спеши времена,
Сохраняется в нас постоянство--
Леность чувства, души и ума.

Оттого и грустим и скучаем,
Ожидая больших перемен,
И в отчаянье не замечаем,
Что давно уже пойманы в плен.

* * *
Холодный липкий воздух вяжет горло,
И лето опоздало--слишком поздно,
Отчизна умерла или уснула,
Сомнамбула-- наверное, замёрзла.
Ни крикнуть, ни вздохнуть-- из окон дуло,
Свинцовым сквознячком из окон пёрло,
И ты вовсю цитировал Катулла
Про pedicabo ego vos et errumbabo
(По счастью, незнакомый с переводом),
И мне Катулл подмигивал так нагло,
Что было совестно перед честным народом.

* * *
Безвременья слепые времена,
Безумия холодные обьятья.
Мы летние себе купили платья,
И вдруг узнали, что вокруг война.

И белым мелом мы нарисовали
На чёрной мельнице волшебные круги,
И твёрдо верили, что злобные враги
Там не пройдут, где мы поколдовали.

И время умерло за меловой чертой.
Вот тут-то и узнали мы сполна,
Как только заработало заклятье,
Безумия холодные обьятья,
Безвременья слепые времена,
И плакали, закрыв лицо рукой.

* * *

Ночь настала. Холоднее
В жизни не было ночей.
Мимо тёмной "Бакалеи"
Прогремел трамвай ничей.

На далёкое кладбище
Спящим городом летел.
Со скамейки старый нищий
Долго вслед ему глядел.

И безмолвными рядами
Вдоль всего его пути
Тени светлые стояли,
Ясных глаз не опустив.

Многих, многих ты узнала,
Кто-то и тебя признал.
Вдоль притихшего квартала
Образ века грохотал.

* * *
Скоро лето, скоро лето.
Март, апрель, глядишь-- и май.
Я пишу тебе с приветом:
Дорогая, приезжай.
Будем мы лежать на пляже,
есть арбузы и болтать,
А поплавав, можем даже
кверху пузом загорать.
Наши розовые детки
яму выроют в песке.
Я куплю тебе конфетку,
чтоб держать на языке.
Снимем дачу возле моря
(славненький такой сарай).
Скоро лето. Правда-- скоро.
Дорогая, приезжай.

* * *

Развалины Марса. Мощёное великолепье.
Овальные окна. Сухая Венеция. Пыльный канал.
Ты знаешь, похоже, в минувшее тысячелетье
Никто в эту местность и мысленно не забредал.

Разбитые кровли домов украшает солома.
Похоже на Томы, и одновременно-- на Рим.
Давай в переулке отыщем беднягу Назона,
И о преходящем величии поговорим.

По скифскому морю нескифские ходят триремы,
В солёном песке обожжённых горшков черепки.
Пространство и время неведомы. Господи, где мы?..
...Да, кстати: ты всё-таки лучше не пей из реки...

* * *
Обычный день, обычный сумрак,
Обычный перестук колёс.
Когда-нибудь найдётся умник,
Что объяснит природу слёз.

Когда-нибудь найдётся сволочь,
Что всё расставит по местам
Так лихо, что и не поспоришь,
И не оставит места нам.

А дождик мраморные зданья
Тихонько гладит по лицу.
...Хвалу и клевету приемли с состраданьем
И не поддакивай глупцу.

* * *
Как сидела холодная ночь у горячей подушки,
Да глядела сухими глазами в оконный проём.
Громко тикал сверчок, и послушно молчали игрушки.
Мы, конечно, уснём. Досидим до утра-- и уснём.

Что нам детские страхи?-- мы двери запрём на задвижку.
Я сегодня храбрей перелётных гусей-лебедей.
Я отважно останусь читать эту старую книжку,
Ожидая утра вместе с выпусками новостей.

Детский страх лихорадочной дрожью колотится в теле,
И сидит под диваном чудовище из темноты.
Мы хотели о нём позабыть. Не смогли, но хотели.
В этом смысле мои помышления были чисты.

Переждать эту ночь-- а наутро всё будет в ядке,
Переждать эту ночь-- и настанет нормальная жизнь.
Громко тикал сверчок, и сопели игрушки в кроватке,
И мигал в облаках самолёт-- натюрмортале и пейзажист.