Разогнать эту свору, и вымыть до блеска полы,
И впустить тишину, Одиссей, в полусонные своды,
И узнать наконец, что такое границы свободы,
И опять распустить на полотнище брачном узлы.

***
Скажи мне, скрипка, что в тебе такого,
Чего не передаст ни кисть, ни слово,
Чем не владеют скульптор и поэт,
Чего вообще нигде на свете нет?
Скажи мне, скрипка, как огонь и ветер
Смогли ужиться в деревянной клети,
Меж хрупких ребер в гулкой глубине,
Как в раковине полой - и во мне?
Из уст в уста, подобно поцелую,
Ты жизнь мою передаешь живую.
Подобно сердцу в деревянной клети
В тебе дрожит и мечется бессмертье.
И если смерти нет, и нет печали,-
Тогда о чем же плачешь ты ночами?

***
Последняя осень в Париже. Прозрачное небо,
Покатые крыши и город, в котором ты не был,
Рисованный тушью, - пастелью,- да нет, - акварелью-
Как властно зовет он тебя, как он любит и ждет;
Сирена, сирена - из пены сознания, небыль,
Поднявшись по пояс над водами Леты иль Сены,
Он тянет ладони к тебе, но скрывает колени,
И где-то вдали Пенелопа иль Клото прядет
Стальную упругую тонкую нитку-дождинку,
Удавку железную - нет, ариаднину нить.
Он жаждет тебя притянуть, защитить, закружить.
А серая нитка ведет на лесную тропинку.
Прозрачная осень. Бесплотный заплаканный лес.
Тропы не касаясь стопами, стоишь на опушке,
И слушаешь лепет дождя, и далекой подружки
Ты слышишь такую знакомую звонкую песнь.

***
Холод ночи и час оправдания худших поступков,
Самой горькой печали, глухой беспробудной тоски.
И пустые глазницы пустых сожалений близки,
И бессонные очи сомнений особенно жутки.
Где-то там, на песке, львиногривый рокочет прибой,
И ладонь моя ищет тебя в темноте, и находит,
И гудит вдалеке одинокий ночной пароходик,
Чтобы нам никогда не пришлось расставаться с тобой.
Чтобы нам никогда не пришлось у ночного окна
Заходиться отчаянным криком и плачем беззвучным,
Мы друг друга научим теплу и молчанью научим,
И она не найдет нас, и вновь промахнется она.

***
Предчувствие падения страшнее
Падения. Предчувствие - страшней.
А после кто-то дует на коленку
И говорит: ну не реви, не надо,
Уже не больно, видишь, все в порядке,
Уже не больно, видишь, обошлось,
И я с тобой. О, кто тебя согреет,
В стальной груди стальной зимы? Согрей
В ладони теплой часовую стрелку
Дрожащую. Вечерняя прохлада
За шкирку лезет, и уходит в пятки
Душа, и мерзнет, мерзнет волчий хвост.

Но я с тобой. И все гораздо проще,
Чем чаялось три месяца тому.
Мы пережили долгую чуму,
Мы перешли заснеженную площадь,
Мы в дом вошли, и стали жить в дому.
Чего же больше? Друг мой, почему
Я не могу поверить в тишину,
И тишина мне кажется затишьем?
Найдя покой, чего еще мы ищем?
Зачем нам кажется, что мы в плену,
А с ветки падают на скатерть вишни…

***
Посмотри - я совсем седой,
У меня уже нет сил.
Я ходил за живой водой,
Да видать, не туда ходил.

Я искал золотой лес,
А нашел нежилой дом.
Я все время бродил здесь,
Все откладывал на потом.

Это ты - золотой лес,
Ты - моя живая вода.
И когда-нибудь - Бог весть,
Может быть, уже никогда, -

Серый волк меня унесет,
Заметая хвостом путь.
И царевна меня ждет.
Я совру ей чего-нибудь,

И вернусь - босиком - к тебе,
И приду - налегке - туда,
Где шумит золотой лес
И поет живая вода.

***
С недавних пор, мой друг, мне все трудней дышать.
Нехватка воздуха, и недостаток сил.
И тесный круг заброшенных могил,
И голосов лепечущая рать
Со мной, во мне, снаружи и вовне.
Сгущаются пространства, времена,
Опять идет Троянская война,
И дело не в Елене, а в войне.
Война не кончится, Елена не умрет,
Ахилл восстанет и пойдет в атаку,
И Одиссей вернется на Итаку,
И повторится весь круговорот.
И снова ты вдохнешь мне в губы жизнь,
И скажешь: ангел мой, душа моя, держись.
Пока идет Троянская война,
Душа моя, Елена жить должна.

***
С недавних пор, мой друг, я задыхаюсь.
Нехватка воздуха. И все трудней вдохнуть.
Какая-то усталость вяжет грудь.
Какая-то усталость. Или слабость.
И в воздухе разлит холодный яд.

…О, помнишь ли в июне снегопад
И град над ошалелою Москвой,
Раздавленной немыслимой жарой?
Как нам легко дышалось век назад!
И все тонуло в розоватой дымке,
В июньское стекло стучали льдинки,
И мыслилось как бы сквозь молоко.
Легко дышалось, и жилось легко.

И мнилось: эта легкость навсегда,
Открыты города и поезда,
А время и пространство иллюзорны.
Реально небо, и реальны волны,
И дремлющие рыжие холмы,
И нет зимы, разлуки и войны.
И это было ложью, и сбылось,
Сто лет спустя исполнилось всерьез.

Я задыхаюсь, в жилах бродит яд.
Сижу в траве, зажав руками рану.
Я здесь умру, но быть не перестану.
Смешай нам кровь и соверши обряд.

***
О. М.
Я хочу быть тобой. Понимаю, что все уже было.
Я хочу твое тело примерить, как старый пиджак,
А потом на ресницах, на вдохе тебя удержать,
Привести в равновесие твердь и дневные светила.
Ощутить твою силу и слабость хотя бы на час,
Хоть на час, да прозреть, чтобы мир опрокинулся ливнем,
И узнать его - горьким, желанным, безумным, любимым,
И вдохнуть его, и захлебнуться им - здесь и сейчас.
Хоть на день, хоть на час дай мне очи свои напрокат,
И гортань, и еще сокращение мышцы сердечной,
И язык - хоть на миг - чтобы вымолвить-вымолить вечность,
И отдать ее снова за этот внимающий взгляд.

***
Мы погибли в дороге. Куда и откуда мы шли -
Больше некому помнить. И в общем-то некому плакать.
Мы забыли отчетливый запах раскисшей земли,
Этот хлипкий снежок, эту робкую первую слякоть.

Мы забыли дорогу и боль, и последний испуг,
И глаза наши слепо уставились в мерзлое небо,
Но когда годовой над моей головой совершается круг,
Я прошу ледяными губами горячего хлеба.

Я прошу ледяными губами горячей земли,
И щепоть пересоленной горькой рассыпчатой глины,
Чтобы вспомнить, кого на земле называют любимым,
Чтобы вспомнить, кому на земле не хватило любви.

***
И. Б.
Люблю тебя. Мой мир тобой наполнен -
И вдох, и выдох, и вода в горсти.
Усни, любимый мой. И отпусти
Холодный снег на землю с колоколен.

Холодный снег, и стаю белых птиц,
Кружащихся над лабиринтом зданий.
Ты создаешь миры своим дыханьем,
Едва взглянув на них из-под ресниц.

Ты создаешь гармонию и строй
Из хаоса и слез, из тьмы и тени,
Из путаницы страхов и сомнений
Ты создаешь жилище нам с тобой.

Я сплю в ковше твоих прохладных рук.
Как спит зерно в земле, ядро в орехе,
А снег летит, летит с небес в прорехи,
А снег летит, и замыкает круг.

***
Играет музыка, и ночь идет по кругу,
Как едет карусельная лошадка,
Как вертится пластинка. Дай мне руку -
Во времена всеобщего упадка
Честней стоять на звуковой дорожке,
Чем егозить, опережая скорость.
Пластинка треснула. Реальность раскололась,
И в трещину вползла сороконожка,
Нелепо, неуместно - как в кино
Усами, лапами, хвостом и длинным жалом
Нас напугав до дрожи, убежала
И было и противно, и смешно

Реальность сломана. В разломы лезет страх
И клочьями сползает оболочка
Бежит по краю дыр кривая строчка
И остается пылью на губах.

***
Тает ночь. Умирает голос.
Кто-то держит в руках весло.
Мы, похоже, вступаем в область,
Где теряет себя Число.

Ничего не значит пространство,
Время - звук, и притом - пустой.
В кулаке зажато лекарство -
Гладкий камень, голыш простой.

Он - спрессованная реальность,
Он архив, и он - концентрат,
И последнее, что осталось
Для убитых в бою солдат.

Словно я яблоке скрыто царство,
В нем пружиной свернулась жизнь
Чтобы в нужный момент взорваться
И на мертвых устах остаться,
Обретя напоследок смысл.

***
в самом деле - пустая забава, игрушка, безделка,
согревать своей кровью и жаром живого дыханья
вещный мир - разноцветный конструктор, кирпичное зданье,
из упрямства не глядя на злую дрожащую стрелку

согревать эти веточки, нити в озябших ладонях
оживлять паутину и хаос травы, чтобы струны звучали
каждый кубик игрушки, не стоящий нашей печали,
каждый винтик машинки, изломанной в детских погонях

оживлять, обживать уголок позабытой вселенной,
находить не гармонию даже, а метрику ритма,
что подспудно течет по ветвям, потаенно и скрытно,
что таится в подсоленной крови на уровне генов

***
Не лес, не море. Глиняные склоны.
Моя нора. Убежище и дом.
Сегодня шторм. Грохочут за холмом
И сотрясают звук седые волны.

Здесь только ветер гнет к земле траву
И пахнет медом и вишневым цветом.
Жизнь обернулась непрерывным летом,
И только этим летом я живу.

Среди тяжелых пчел и медуниц
Мой хлеб просолен черным ветром с моря.
Шепчу слова, наречьям листьев вторя,
И узнаю в лицо крикливых птиц.

Я здесь останусь камнем у воды
И ящеркой веселой на обрыве -
И все-таки собой. Пока мы живы
Ты будешь находить мои следы.

***
В этом холоде, лязге я слышу то флейту, то скрипку.
Отзовись, улыбнись, Виолина, фонарик на нитке,
Перевертыш, Виола, серебряный паж, колокольчик,
Разноцветный, смеющийся шарик, пушистый комочек.

То ли в горле, а то ли в груди ты щекочешь и дразнишь,
То касаешься сонно мерцающих в сумерках клавиш,
То смеясь, пробегаешь дощатой верандой на дачу.
Я не плачу, Виола, гляди, - я пока что не плачу.

О, зеленое мокрое яблоко, пасмурный август,
Перекрученных веток и листьев задумчивый хаос.
Вечера все прохладнее. Кофту надень. Подбирается ветер.
Как фонарик на нитке, зеленое яблоко светит.

***
Как стрелы в плоть святого Себастьяна,
Безжалостно нацелив острия,
Вонзаются секунды в тело дня,
И каждый миг кровоточит, как рана.

Трепещет, истекая болью, миг.
Возьми его, как светлячка, в ладонь,
Как в чистый Четверток несут огонь,
Неси его домой в горстях своих.

Пусти его по венам, как иглу,
И через сердце пропусти, как нить.
Не удержать сумей, но сохранить
Живой огонь, не мертвую золу.

Не мертвую безжизненную плоть,
А эту боль и радость бытия
Храни в горсти, душа и жизнь моя,
Храни живой воды живую горсть.

***
О музыка, молчи - тебе бы только лгать,
Из тысячи причин упрямо выбирать
Единственную нить, ведущую на свет.
Пусть лабиринта нет, и света тоже нет.

А нить ведет неведомо куда.
Но два крыла не ведают стыда,
Вздымаясь, и сияют обнаженно,
И ясный свет струит их нагота
Так откровенно вверх, так напряженно,
Что кажется доступной высота.

И словно бы ладонь сквозь времена
Протянута - бесспорно и открыто,
Чтоб вывести на свет из лабиринта.
Прощается вина. И спит война.

***
Что скажет мне сегодня собеседник,
Мой со-бесенок, теневой посредник,
Шалун зареванный, двойник, дитя, сверчок,
Из-за стекла казавший язычок,
Стрелявший угольками ярких глаз -
Вот он хихикнул, и огонь погас.

Два слова утешенья и надежды
О том, что будет, и что было прежде.
Два слова оскорблений и угроз -
С такой досадой и почти всерьез.
А после - непрерывный монолог,
Сплошным абзацем, без разбивки строк:
Смеясь, бранясь, грозя, благословляя,
Сожженные ладошки подставляя,
Колотится в стекло с той стороны,
Ломясь в реальность. Ну, хотя бы в сны.

И прорывается в прямую речь,
Чтобы дыхание в слова облечь.

***
Ослепительно-рыжий, гнедой, золотой,
Конь мой, солнечный конь, ну, куда мне с тобой,
Вперемежку меж явью, забвеньем и тьмой,
Между ритмом и криком, меж днем и огнем
Мы проходим по узенькой кромке вдвоем.
Мы проходим след в след по цепочке планет,
Где ни прошлого нет, ни грядущего нет.

Уведи меня, конь, разреши мне уйти.
Рвутся нити, обрывки зажаты в горсти.
Перекрыты пути, перебиты мосты,
И дома опустели, и руки пусты.

Это сон, или может быть, это игра.
Мы по кромке уходим в сейчас из вчера.
И песок обретает реальность для нас,
Засыпая вчера, просыпаясь сейчас.

***
От вечерней зари до рассветной зари
Полыхали за городом монастыри
И скользили беззвучно по рыжей земле
Тени птиц, приносящих огонь на крыле.

Полыхали огни, и кружили в ночи
Остроклювые тени, стальные грачи.
Над распаханной глиной, над пашней немой
Пахло гарью и копотью, пахло золой.

И безумный художник метался в полях
И взахлеб рисовал свой отчаянный страх,
Пеплом, сажей, углем, ржавым краем монет,
На больничном белье, на обрывках газет.

Хлопья сажи летели, как стая грачей
Над сожженной землей, над деревней ничьей,
Над безлюдной дорогой вдоль мертвых оград.
И никто никогда не вернулся назад.

***
Я знаю уход из-под стражи,
Задетый осколком рассвет.
Бежит электричка в пейзаже
По целому ряду планет.

И тот, кто жизнь свою, как ягоду с куста,
Снимает, и рука его пуста,
Поймет и мой побег, и немоту,
И вкус железа в пересохшем рту.

Сними, как ягоду, свой недоспелый день,
Сожми губами, вздрогни от ожога,
Как ягоду с куста, сними до срока
И ветку, словно женщину, раздень.

Нагую и дрожащую, возьми
В свои ладони тоненькие пальцы
И постарайся навсегда остаться
Там, где алеют ягодами дни.

***
То ли кутаться в ткань бытия, то ли рвать покрывало,
То ли глохнуть, закрывшись рукой, то ли плакать устало,
То ли корчиться под острием раскаленным стрекала,
То ли падать в дорожную грязь, чтоб не видеть оскала.

Снег идет в этом доме, летит с потолка, невесомый,
И не тает, ложась на паркет, и лежит на устах.
Это сон; и не в наших краях, и не в этих местах
Кто-то будет сидеть у окна, неживой и бессонный.

Онеметь, онеметь - превратиться в горячечный взгляд,
Лихорадочный, жадный, несытый, больной, ненасытный.
И пока от меня этот мир горстью глины засыплют,
Все глядеть и глядеть, как взахлеб перед смертью глядят.

***
И лето, которое бродит за мной анфиладами комнат,
Которое ищет меня в темноте, и наощупь находит,
Которое ждет меня на перекрестке, как платный убийца,
Оно уже близко. Оно неизбежно стучится.

Не с нами, так с кем-нибудь произойдет непременно,
Взорвется гранатой, ворвется бежавшим из плена,
Обнимет с размаху, прижмется сухими губами,
Во сне, наяву, навсегда, с кем-нибудь или с нами.

Мне нужно вдохнуть, обжигаясь, твой бешеный август,
Как пламя вдыхают, чтоб выжечь заразу и слабость,
Как залпом глотают сто грамм и уходят в атаку,
Как разом срывают одежду, как всходят на плаху.

О лето, возьми мою жизнь, но верни мне свободу
И право быть слабым и гибким в любую погоду,
Верни мне свободу любить и остаться любимым
И право рассыпаться рыжей просоленной глиной.

***
Когда любила я тебя, Гийом,
В кафе сидели часто мы вдвоем,
И я спала, не закрывая глаз.
И долгий день был, как единый час.
И помнишь - ты во мне искал опору?
Когда входил ты в сумрачную пору -
Я приносила свечи и коньяк,
И в хаосе исчерканных бумаг
Искала снова музыку и слово,
И находила вдох и выдох. Шаг
С одной ступени на ступень иную
Подобен не прыжку, но поцелую,
И переходу к близости иной.
Ты помнишь эти дни перед войной?
И слепота в те дни была подарком,
И благом - смерть. В огне ее неярком
Сгорали города и корабли,
А мы глядели, словно с темной башни,
Как древний сфинкс из тьмы глаза таращил
И наглядеться не могли…

***
Это вывих. Как больно растянуты гибкие связки.
Хромота - немота, и ни звука, ни шагу, ни дня.
Если можно - сегодня еще пожалейте меня.
Если можно - сегодня позвольте уйти без опаски.

То ли в лоб, то ли в спину - пока еще не решено.
И прекрасно, что не решено - я еще погуляю
По осеннему лесу, по стылому серому краю,
Погляжу на растрепанный дождик в ночное окно.

Я люблю тебя щит и крыло, и опора моя.
Ты мой лес, я найду в тебе тысячу тайных дорог.
Я уйду с облаками, уйду поутру на восток,
Где у раны на резком ветру багровеют края.

***
Чутко, сторожко глядишь в темноту,
Хищная кошка, солдат на посту.
Кто-то идет по ночному двору.
Может, отпустит тревога к утру.

Ты не уснешь. За окном тишина
Мягко крадется сквозь заросли сна,
Лезет в окошко, за дверью стоит,
С лампы свисает, что твой сталактит.

И - между нами - хранится тепло
(Оледенело, замерзло стекло,
Ночь в январе, снег лежит на дворе,
Холодно в доме и в мышьей норе).
Холодно всюду - снаружи, извне
Снег на ступеньках, на крыше, на дне,
Снег на асфальте - на нем ни следа.
За ночь в стакане замерзнет вода.

Холодно всюду, и только у нас
Теплится пламя. Светильник погас.
Теплится пламя меж створками век.
Теплится жемчуг. И падает снег.

***
Как мы, глупые, в том январе улыбаться учились,
Просыпаясь, глядели в окно на ночной снегопад.
Жизнь меняла обличье. Грядущее шилось навырост
И по белому снегу кроилось на глаз наугад.

Эти чистые чистые свежие с хрустом рубахи.
Хоть на свадьбу, хоть в гроб, хоть на плаху, а хоть на престол.
Мы глядели в окно и смеялись, а мелкие страхи
Расшивали рубахи узорчатым мелким крестом.

Так нарядно, так празднично было, и так непривычно.
И хотелось поверить, и боязно было глядеть.
Жизнь меняла обличье, и время ловило с поличным
Разбросавших на ветер шальную счастливую медь.

***
Стервозные девки, сестрички мои, идиотки,
Кривляки, ломаки, стрекозы, мартышки, гюрзы,
Стихи сочиняя во власти любви и шизы,
Зачем мы со всякой покупки сдираем обертки?

И сразу съедаем конфету, зачем не храним?
Зачем про запас, напоследок не прячем конфету,
Зачем бестолково по белому мечемся свету,
Как будто ведет нас по свету слепой херувим.

Крылатый вожатый смеется, подставив ладонь
Под медленный дождик медовый, под медные капли.
Остынут слова, и о нас будут ставить спектакли,
Остынут слова, и останется скрытый огонь.

***
Тобой закрываюсь от смерти -
Щитом, а вернее - крылом.
По улице мечется ветер
И ломится, ломится в дом.

Шатается по переулкам,
Бросается из-за угла,
И в воздухе медном и гулком
Качаются колокола.

Два медных крыла, мой любимый,
Раскинь над моей головой.
Вода не бывает сладимой,
Вода не бывает водой.

Где ночь обнимает за плечи
Немую кликушу - луну,
Шатается сумрачный ветер,
И вечер уходит ко дну.

Сквозь толщу стеклянного света
Уходит на темное дно.
Останься со мной до рассвета.
Смотри - еще очень темно.

***
Птичьи мосты над Парижем,
Живые мосты.
Что мы сегодня услышим,
Что разглядим с высоты?
Крышами, облаками
Мы пробегаем вверх,
Ласточкиными мостами
Сквозь череду прорех.
Мы пробегаем смело
Над лабиринтом крыш.
Сверху летит фанера,
Снизу лежит Париж.
Как тебе в этом небе?
Лучше, чем на земле?
Кажется, мы ослепли.
Видимость на нуле.
Как мы бежим навстречу
Сквозь толпу облаков.
Там, над Парижем, - вечер.
Здесь, наверху, - любовь.