Здравствуй, друг! А у нас, наконец, потеплело,
И повсюду снимают чехлы с пробужденного неба.
Мы проснулись - завидуй - пора приниматься за дело,
Преподобный Андрей расписал наш собор голубцом,
За работу пора - нюхать воздух, шататься по Сити,
Проверять, как натянуты в небе незримые нити,
Покупать ерунду на толкучке у бабки в корыте,
И глядеть, как бледнеет весна искаженным лицом.
И бледнеть, как весна, и сознанье терять неумело,
На асфальт на колени роняя ослепшее тело,
Потому что пришло, наступило, напало, созрело,
Обступило и ждет, и глядит, как двустволка, в упор.
И в холодном поту просыпаясь, мы все еще живы.
Там, у моря, очнулись и ждут нас седые оливы,
И вздымают морские быки белопенные гривы,
И еще не подписан и не оглашен приговор.

***

Лети, мой снег - песок из детских рук,
Стекай с ветвей в дырявые карманы.
Проходит жизнь, обряжена в романы.
Проходит жизнь, и замыкает круг.
Какая нынче в небе пустота!
Замкнулся круг, и снег летит, как числа.,
И даты без числа срывают листья
Руками с календарного листа.
Лети, мой снег, лети в холодный круг,
Земная жизнь не знает середины.
Мы живы днем, мы живы сном единым,
Покуда в реку не столкнули струг.
И, пустоту сменяя полнотой,
Прольется снег в беспомощные руки,
И темная вода затопит струги,
И темная вода придет за мной.

***

Мне случалось тайком без дорог уходить в тридесятое царство за час до рассвета.
(Холод гиблых ночей, шепот спутанных троп, вереница следов).
Выживает один. Для второго всегда не хватает спасительного компонента -
Проездного билета, ответа, воды, запасного патрона и правильных слов.
Для меня не хватает, и я ухожу, не прощаясь.
Отстаю по дороге от поезда, прыгаю в снег.
Выживает один, если двое - снижается вероятность.
Выживает один, ему легче, хоть зверь он, хоть дерево, хоть человек.
Стая обречена. Одиночка, попробуй прорваться
Сквозь толпу на причале -- к единственному кораблю.
Позабудь хоть на время легенды про серое братство,
И за час до рассвета уйди. Я сделаю вид, что сплю.

***

Сплюнуть розовым на белый снег
Сплюнуть красным на серые листья
Холодно утром в разрушенном доме
Трудно любить в себе Минотавра

Тяжко носить в себе Минотавра
Страшно плевать в полусонные окна
Бить кулаками по каменным скулам
Бить кулаками себя по роже

Два куска соленого хлеба --
Твой паек в нежилое завтра
Три часа в ожидании смерти --
Вся награда за нашу любовь

На обломках стеклянного мира
На обломках стеклянного мира

***

Мое хрупкое счастье, стеклянный кузнечик,
Прыг с ладони в сухую траву, на прибрежный песок.
И уздечка звенит полудюжиной медных колечек,
А из зарослей дрока ей вторит, смеясь, голосок.
Разобъешься, дурак, ишь, распрыгался, шут, колокольчик.
Ну куда понесло, ошалел, потерял удила.
Вон цепочка следов - а какой неразборчивый почерк -
Босоногая девочка их прочитать не смогла.
Колокольчик, дурак, - был стеклянный, а стал оловянный, -
Только в печку не прыгай солдатиком вниз головой.
Жар струит по степи сладкий ветер и запах медвяный.
Ты живой, моя радость. Теперь наконец ты живой.

***

По шерсти, вставшей дыбом на затылке,
Между ушей прижатых, по хребту,
По лбу высокому к оскаленному рту,
По вздутой на виске дрожащей жилке
Сквозь мерное рычание в груди
Едва касаюсь, затаив дыханье,
И это невесомое касанье
Встречает взгляд в упор "Не подходи".
И, не боясь оскала, обниму,
И, взгляда не боясь, прижмусь покрепче.
И две ладони лягут мне на плечи
Как два моста к причалу одному.

***

Все перекручивать, переиначивать,
Все наизнанку, как мех, выворачивать,
И никаких векселей не оплачивать,
И предъявителей не узнавать,
Жить в своем времени, как в мегаполисе,
Не разделяясь на звезды и полосы,
Ветром соленым расчесывать волосы,
Жадно обнюхивать каждую пядь
Пыльной дороги, колючей обочины -
Листья измяты и ветки всклокочены
Все прорицания перепророчены -
Нам ли бояться несвязанных слов? -
Клянчить монетки у первого встречного,
Клянчить минутки у времени вечного,
Жить в упоении дня быстротечного
На перекрестках живых голосов

На перекрестиях нитей, сплетениях
Солнечных пятен, теней и ветвей…

***
М.К.

И заплакали, и ушли
И пропали в лесной глуши
И не взяли меня с собой
Ни в разведку, ни в бой
И отправились поезда
От вокзала и навсегда
В новый свет или под откос
Без меня и всерьез
А вода покрывала дни
И гасила в ночи огни
И текла на асфальт вода
И ушли поезда
Ты нашел, ты нащупал путь
Не забудь меня, не забудь
В глубине, в холода, в ночи,
Иногда обо мне молчи

***

Ты привязал меня железной ниткой.
Пришил иголкой прямо по руке.
И я хочу укрыться от погони,
Но помнят боль увечные ладони,
И прячут, как добычу, сгусток липкий
В зажатом напоследок кулаке

***

Подворотен гулким эхом,
Стен гусиной кожей, смехом,
Сплетен гудом, взглядов ядом,
Пятен гуталинным смрадом,
Темнота идет, как тать,
В пустоте кота искать.
Тень густеет понемногу,
Тело простится в дорогу,
И над деревом кривым
В семь полотен гуще дым.
Машет серым рукавом.
Дразнит, манит, бьет крылом,
Ловит, ловит тень губами,
Стеньгу ломит парусами
Тень, тень, потетень,
Сели тенгу на плетень
Тенгу, тенгу, восемь тенгу,
А со мною - девять тенгу.
Если дождик не пойдет -
Будем до утра плясать.
Если тигр не придет -
Будем до утра плясать

***

Потемнело окно, и по рельсам помчалось кино.
Мне уже все равно - из какого ковша есть говно,
И какого рожна, нахлебавшись отравы сполна.
Выбирать сорт говна, зачерпнув то с верхов, то со дна.
Лучше просто уткнуться оскаленной пастью в диван,
Полистать на обоях готический метароман.
Наплевать на ботинки, примерзшие к липкому льду,
И сбежать босиком на ближайшую к солнцу звезду.

***

При вращении шара пятно превращается в линию.
По стечении времени день превращается в жизнь.
Мы не виделись целую вечность, и вот дождались,
И опять перед нами вот это немыслимо синее.
Здесь в ботинках нельзя - босиком - мы идем босиком,
Здесь мы дети пространства и времени, царские дети
Две монеты уплачены - вот и печать на билете,
И зашлась вдалеке электричка прощальным гудком.
День наполнен пространством, как чаша, налит до краев,
Мы наполнены здешней, поющей стихи, тишиною.
Мы отдали тела горьковатому ветру и зною,
Не тревожа уснувших в тени поцелуев и слов.

***

Прекрасная эпоха. Сон во сне.
Железный век успешно отменен.
Мы спим в морской траве спина к спине
На дне потока сумрачных времен.
Поток времен течет сквозь наши сны
Играет с волосами, как с травой.
Мы спим, и в зыбкой толще тишины
Я знаю только то, что ты живой.

***

Умирала вода. И рождались шальные ветра.
Все, что было вчера - пусть останется в мертвом вчера.
Я вдыхаю взахлеб мокрый ветер с порывом дождя -
Так сегодня приходит сегодня, вчера не щадя.
Обжигая, ломая, круша, сокрушая, кружа,
На застывшем челе оставляя рубец рубежа
На холодной щеке оставляя полоску клейма -
Заключенный во времени, номер такой-то. Тюрьма.
Сквозь оперенный, датами вооруженный конвой
Мы упрямо бредем в никуда по прямой, по прямой
До ближайшего пункта - три года уложенных шпал.
И внезапно - обрыв. Заключенный такой-то бежал.

***

Ни о чем - понимаешь ли ты - ни о чем не жалея
напрямик - понимаешь ли ты - напрямик, напролом
будешь в завтра ломиться, в готическую галерею
где под куполом сумрак и гулкое эхо кругом

и беспомощно завтра лицо закрывает руками
и вчера, улыбаясь, глядит из-за древней стены.
Я играю словами - я в прятки играю словами
А сегодня подкралось и ждет объявленья войны

***

На рассвете - а правильней будет - за час до рассвета -
разбуди меня. надо умыться холодной водой.
Уходя навсегда из прекрасного жадного лета
Закушу прядь волос - ту, что ночью казалась седой.

Чуть касаясь озябшими пальцами каменной кладки,
Погляжу, как у серого неба теплеет щека.
И додумаю наскоро скачущих мыслей остатки -
Просто чтобы не ждать, цепенея, сухого щелчка.

***

Не удержать в руке остывший свет
не удержать в ладони холод крови
я знаю, сколько боли скрыто в слове
я знаю, каково искать ответ

Подружка, тонконожка, босиком
в пыли дорожной топаем упрямо
и травы пахнут приторно и пряно
и солнцем день облит, как молоком

За руки взявшись, весело молчим,
поем без слов, сбегая по обрыву
морской залив на солнце чешет гриву
и тает, тает, тает, тает дым

***

Сашке Михайлову (Гасконцу)

На губах останется, Гермий, только пепел сгоревших слов.
В Лабиринте оборваны нити, перетерлись узлы ветров.
Перекресток забытых империй, трех заросших степных дорог
По ночам здесь гуляют тени, в полдень пахнет дымом эпох.

Поезда проносятся мимо, громыхая на стыках шпал.
Отчего же здесь пахнет дымом, если вечер уже настал?
Отчего под ногами пепел, и присыпан пеплом осот?
Отчего ты смеешься, Гермий, и обветрен соленый рот?

Отчего горьки твои губы, и на них победы печать?
Каково это - ведать судьбы, отворять пути и молчать?
Каково это - знать дорогу, и торчать столбом верстовым?…
Попирают босые ноги над дорогой летящий дым.

***

Посиди со мной три часа до смерти
Проводи меня по дороге жизни
Чтоб не лезли в голову мысли-черти,
Чтоб с пути не свадили черти-мысли
Ты да я на кухоньке, да отчаянье,
Ты да я на кухоньке, хлеб да чай
Чтобы мне не думалось на прощание,
Ты на провокации не отвечай
Стерпится-разлюбится - врет пословица
С глаз долой - из сердца вон - лгут часы
Может, кто на них и отловится,
Только мы с тобой-то не так просты
Мы с тобой не просто так - мы ученые
Нас, соленых-жареных, не проведешь
Я оденусь в черное - только в черное-
И уйду к полуночи прямо в дождь.

***

На ощупь жить, вдыхая с болью время,
вслепую спать, предвидеть наяву,
и каждый день тянуть, как тетиву,
чтобы на каждый час хватило зрения.
любить свой лук, и смертоносный взгляд,
и стрел веселых деревянный шорох,
движенья рук, умелых и проворных.
Ладоней, совершающих обряд,
Спуская рой жужжащих медных пчел
В живую плоть сияющей минуты
И задыхаясь, говорить кому-то,
Прижавшись к мокрой куртке: "Ты пришел?"

***

О, храни, мой единственный, хрупкое наше единство,
меж ладонями нашими робкое это тепло
разрушаются грады, миры обращаются в числа
мы наклеим полоски газеты крестом на стекло
удержать, сохранить на осколки дробящийся образ,
уберечь от распада бегущие в Лету черты
если темное зеркало треснуло и раскололось,
я увижу твое отраженье на глади воды
я повсюду увижу тебя, и повсюду узнаю,
и повсюду по имени, милый, тебя назову
вязкий дым рукавами сплавляется вниз по Дунаю
я по темной воде в тридесятое царство плыву

***

На черной лошади примчится страх во тьме
на черной лошади, на грозовом коне
с безумным ликом северной луны
он пронесется через наши сны

и будет виться за его плечом
дырявым окровавленным плащом
рой наших смутных мыслей, темных снов
и грозный лепет мертвых голосов

на лестницах, в подъездах, во дворах
свои следы оставит этот страх
войдет в мой дом, и сядет у стола,
уставится незрячими очами

и спросит: "Ты часы перевела?
С утра иное время на дворе".
И тень плаща за темными плечами
Нахохлится, как птица в феврале.

***

Дай мне уснуть без боли и сомнений,
свернувшись кошкой на твоих коленях
прижавшись боком к твоему бедру
и я усну, а может быть, умру.

Какая разница! Позволь мне быть собой
Те несколько минут перед забвеньем,
Пока еще звучит сигнал отбой,
И страхи не вступили во владенье,
А до утра немеряно пути.
Позволь мне быть. На волю отпусти.

И я, скользнув за грань, спрошу оттуда
Сквозь теплый сумрак полусна: "Скажи,
Что там за огонек во тьме дрожит?"
И шепотом ты мне ответишь: "Чудо".

***

Глоток из Леты - лучшая награда
для тех, кто заперт в собственном аду
кто сам с собой играет в чехарду
во времена всеобщего парада

мундиры блещут - рябь на серых водах
клонятся перья - в плавнях камыши,
и резкий крик трубы, как вопль баньши,
сопровождает армию в походах

глоток из Леты - чарка перед строем
для тех, кто заслужил покой и сон
кто в хит-парад героев занесен
и вовсе не желает быть героем

о, отпусти нас, память и озноб
позволь не слышать собственного крика
течет река - безмолвна и безлика
и стынет на ветру горячий лоб

***

Здравствуй, Муза! Помнишь, ты смеялась,
Ничего на свете не боялась,
Помнишь, ты со мной играла в прятки
И ходила к морю босиком,
Помнишь, ты любила без оглядки.
И швыряла мне в глаза песком?
И носила медную сережку?
Где твои насмешки, босоножка,
Что глядишь, как будто ждешь беды?
Там еще видны твои следы,
Там еще протоптана дорожка -
У соленой пасмурной воды,
И не поздно вызвать неотложку…

***

И в ночное стекло, как в зеркальные воды, гляделась,
Прижимаясь то лбом, то висками к оконному льду,
И просила о чем-то висящую в небе звезду,
Невпопад поминая далекие Патмос и Делос.
И рвалась из коробки двора в моросящую тьму.
Вероятно, к кому-то. К нему, безусловно, к нему.

И рвалась из бессильного тела в открытый полет
Напрямик через спящий, надорванный, спутанный город,
Через жажду коснуться губами, сквозь холод и холод
Через боль бытия и утраты - в оконный пролет.
Он стоял у окна и бездумно глядел в никуда.
И огнями болотными стыли в ночи города.

***

Истаяла в горячечном жару
Моя рука с прозрачными перстами,
Лицо, белее неба на ветру,
С запекшимися темными устами.

Распалась плоти связь. Ушла в песок.
И в воздухе остался только голос.
Унесся в темноту и вскрикнул поезд,
И заметался между шпал гудок.

С востока долгий, безнадежный крик,
Зовущий, умоляющий, бездомный, -
Обдал нас ужасом, и сник со стоном,
И тишина пришла на краткий миг.

На краткий миг меж болью и тоской,
На краткий миг меж выдохом и вдохом.
Мы будем вместе в январе далеком,
И я прижмусь к твоей руке щекой.

***

Это было последним летом.
И еще не раз повторится -
Распласталась дурная птица
На холодном с утра песке,
На песке, еще не прогретом,
И кричала в слепой тоске.

Был по-зимнему резок воздух,
И любила меня земля.
Отдавался крик журавля
Странной дрожью в спине, в затылке.
Подступали зачем-то слезы,
Да еще на самой развилке.

Почему-то застыли тени,
Щекотала полынь колени,
И, купаясь в соленой пене,
Там, где каменный буйвол замер,
Уходили на дно ступени.
И, как шкура, лоснился мрамор.

***

Тебя я помню. Сумрачный чертог,
Глухая галерея, где отребье
Проматывало свой последний срок
В попытке тщетной удержать мгновенье,
И в глубине тоннеля, над толпой
Ты улыбался, словной бог какой,
Своим ленивым медленным мечтам.
Ты был одновременно здесь - и там.
Сам по себе, над суетой, один,
И никому не раб, не господин.

И мне тогда подумалось - покров
Мечты непрочен, лень недолговечна.
О тень бесплотная, цепочкой верных слов
Я выведу тебя на свет, конечно,
Из дельты этой сумрачной реки -
И ощутила плоть твоей руки
И ощутила вес твоей улыбки
И ощутила власть твоей судьбы.
И сквозь ладонь мою увидел ты
Обрывки намертво зажатой нитки.

***

В глухой деревне умер властелин.
Не изгнанный, а просто позабытый
Своей империей, народом, свитой.
В свой смертный час он был совсем один.
Он был свободен, как последний раб,
И одинок - солдат на поле брани,
Усталый древний камень на кургане
Он был всесилен в этот час, и слаб.
Он видел сквозь дощатый потолок
Своей столицы золотые кровли.
Стоял незримый некто в изголовье,
А он глядел - и видел сто дорог,
Из края в край пересекавших мир,
Ложащихся под ноги и колеса,
Он слышал голоса у перевоза,
И слышал писк мышей, укравших сыр.
И с высоты летящих облаков
Он видел деревянный подоконник.
И комнату. И в ней лежал покойник.
И спал счастливый человек без снов.

***

В холодный лес я больше не вернусь,
Где стыли на ветру, дрожали губы,
Где черных веток грубую кору
Ломали с хрустом - слышишь этот хруст? -
Незримые ночные лесорубы,

Где всадник гнал усталого коня
По призрачной оснеженной дороге,
Где свод ветвей, угрюмый и седой
То нависал над головой, звеня
Ледышками, то замирал в тревоге.

И только конский топот вдалеке
И ближний плач висели в мерзлом небе
И тот, кто в отдаленьи несся вскачь,
Приблизился ко мне в одно мгновенье.
…Потом мы долго ехали к реке…

***

Я сказать не могу, сколько лет моей лодке, и сколько - реке,
Я не помню их - тех, кто оставил следы на песке,
Я не знаю их речи, не запоминаю их лиц,
Как не помню имен и названий сторон и столиц.
И струится рекой нескончаемый этот поток,
Каждый беженец в нем, словно капля в реке, одинок,
Отделен, обособлен, и памятью обременен,
И тщетой сожалений, и водоворотом имен.
Только те, что приходят сюда, к перевозу, вдвоем,
Остаются вдвоем и потом, и уходят в проем,
Не разнявши ладоней, одним укрываясь плащом,
Прижимаясь в потемках друг к другу озябшим плечом.

***

Как холодно! Случилось пробужденье.
Рассвет стоял, как стылая вода,
И сонная оконная слюда
В потемках щурилась, отлаживая зренье.
Извечный ход времен замедлил бег.
Он просто спал - как зверь иль человек,
Он просто спал. Ворочался во сне,
И видел сны - быть может, обо мне.
Мы проскользнули мимо спящих страж,
Едва дыша, и рук не размыкая,
Спала безумных дней шальная стая,
Спала вселенная, и день был только наш.

***

О счастливой любви напишу, и начнется декабрь,
Расскажу, как мы жгли жарко-рыжий прощальный костер,
Как шуршал за спиной серый ветер, и перья терял,
А потом чье-то имя нечаянно с дерева стер

И расплакался, шепотом жалуясь на времена,
И свернулся клубочком под ивой, пригрелся, притих,
И уснул, и во сне наизусть повторял имена,
И никак не хотел наяву обходиться без них.

О счастливой любви - этот серый обветренный склон,
И костер, и соленая глина, и хриплый прибой.
И забытое имя - из тысячи прежних имен,
И бесспорное право сегодня остаться собой.

***

Уточните, пожалуйста, время - я выйду пораньше,
Чтоб идти не спеша, напоследок вдыхая рассвет.
Мой часовой механизм, мой солдатский браслет
Тикает, как ошалелый кузнечик, все чаще.

Тикает, с ритма сбивая сердечный привод,
Скачет куда-то, суставами щелкает в спешке,
Колет щелкунчик минуты - стальные орешки,
И драгоценное ядрышко дней достает.

Как убаюкать его, на ладони унять,
Дома оставить, забыть, утопить в молоке?
Я ухожу налегке. Поезд, кажется, в пять.
Дай мне уйти налегке. Дай уйти налегке.

***

Город огни погасил и прижался к земле.
Мы притаились и слушаем шум облаков.
Что-то несет влажный ветер на сером крыле
Над лабиринтами улиц и сонных домов.

Что-то несет мокрый ветер и мне, и тебе,
Плотной завесой дождя прикрывая лицо.
Слышишь - железная птица стучит в скорлупе.
Слышишь - вот-вот на куски разлетится яйцо

Клювом железным стучит часовой механизм
В окна и двери, в горячий, горячий висок.
Греет в ладони птенца моя девочка-жизнь,
Пробует птица стальная стальной голосок.

Звонкая песенка об алгоритме утрат
Капает дождиком в серую банку двора.
В Томах расстрелян курфюрст Слободан-Милорад.
В августе будет затмение, град и жара.

***

Разобраться в сумятице фактов, в змеином клубке,
Заглянуть в темноту и увидеть белесые тени.
Обнаружить круги на воде и следы на песке.
И на десять минут ощутить немоту и смятенье.
И поверить - на десять минут, а потом позабыть -
Что события ходят по кругу, цепляясь хвостами.
И змеиный клубок растянуть в путеводную нить,
Пробегая над городом ласточкиными мостами.
Я по птичьим мостам пробегаю, как дождь поутру
Пробегает по крышам и дышит, спеша надышаться.
Я могу разобраться. Но стану ли я разбираться,
Когда дождь пробегает по крыше, мосту, по двору.

***

Танцуй, тряпичный клоун, в круге света.
Что там случится за пределом круга -
Забота не твоя. Запомни это,
Пляши и не выказывай испуга.
Не нам с тобой бояться тьмы и свиста,
Не нам глядеть в нацеленное дуло.
И птичья масть пестра и неказиста,
И птичья плоть, легка и остроскула,
Нас охранят почище камуфляжа.
В танцующую цель попасть сложнее,
Чем в неподвижную деталь пейзажа,
Чем в неподвижный силуэт мишени.
Пляши, и музыку твори, танцуя.
Вгоняй озноб в толчки сердечной мышцы.
Вся эта жизнь не стоит поцелуя,
А тьма и свет не признают границы.

***

И он спросил меня: Зачем ты не убит?
Зачем оставлен ты среди живых,
И отчего пусты твои ладони,
И отчего пусты твои глаза?
А я стоял недвижно на перроне
И слушал причитанья аонид,
И в суете вокзальной видел их
Меж тех, кто провожает поезда.
Я был убит, и все же не был пуст.
Я ждал, переполняясь ожиданьем.
Я полон был своим живым дыханьем
И трепетом твоих незримых уст.
И шепотом твоих незримых глаз,
И голосом твоих горячих пальцев.
Теперь я знал, зачем я здесь остался,
Зачем я не убит на этот раз.
И мир вместился в наш единый вдох,
Хрустальной сферой нас замкнул в объятья.
Я постигал науку восприятья
И птичий созерцал переполох.

***

Победили меня. Разорвали в кровавые клочья.
Разбросали куски, растерзали бессильное тело.
Оказалось плетение плоти на диво непрочным.
Оказалось, что кровь без остатка впитается в землю.

Кровь уйдет, и останется только мое пораженье.
Только вопль без голоса, только присутствие боли.
Искалеченных крыльев, мучительной дрожи движенье
И слепое биение крови в разорванном горле.

Чтоб не взяли живым, нужно бросить под ноги гранату
Или выстрелить в рот, скаля зубы в оконный проем.
Или просто шагнуть из подъезда под ствол автомата,
Лишь бы только не взяли живым, лишь бы только не взяли живьем.

2003