Инна открыла дверь, внесла тяжелую сумку и поставила ее у порога. Она так устала, что решила разобрать покупки позже, хотя в сумке было то, что требовало немедленного водружения в холодильник. Прошла дальше по коридору, сняла туфли, потерла друг о друга зудевшие от долгой ходьбы ноги, с удовольствием сунула их в тапочки. Вымыла руки и рухнула в кресло перед телевизором.
Все! Можно передохнуть. На всех украинских каналах шла реклама, но больше пятнадцати минут она не продлится, а когда началась, неизвестно, может быть давно, так что она подождет. Кабельного с российскими каналами у нее не было.
В ожидании сериала, который она ежедневно смотрела в качестве легкого, не требующего напряжения отдыха, Инна прикрыла глаза.
Зазвонил телефон. Она вдруг ощутила непонятное щекотание в груди, будто кто-то невидимый сказал ей: сейчас что-то произойдет. Взяла трубку.
В трубке зазвучал неуверенный мужской голос: "Добрый день, можно Инну Глебовну?"
- Слушаю вас, - ответила Инна. - А вы, простите, кто?
- Моя фамилия Лукьяненко. Валентин. Вы меня помните?
У Инны подкосились ноги. Его голос был таким же, как двадцать лет назад, и если она не узнала его, то только потому, что не могла себе представить, что он когда-нибудь позвонит.
- Так вы помните меня? - продолжал голос.
И тут же перешел на "ты":
- Инна, можно я зайду?
Инна взяла себя в руки.
- Помню. И хочу тебя видеть. Только сегодня я занята. Давай завтра, часа в три.
Это была ложь. Инна была незанята. Но, во-первых, она не могла так сразу. Она должна была придти в себя. Во-вторых, показаться такой после двадцати лет разлуки? Ни за что! Надо было покрасить волосы. Привести себя в порядок. Забежать в магазин и купить новые колготки. Все старые со стрелками, с дырками. Убрать квартиру. "Боже, о чем я думаю? Он приехал, он придет, как это? Невозможно, невозможно. Но вот же по телефонным проводам доносится его голос, его слова…".
Ближайшие сутки она провела в чаду. Ходила, разговаривала, общалась с парикмахершей и маникюршей, убирала квартиру, но все мысли были только о нем. Купила колготки. Когда Саша сказал, что уезжает на два дня на участок копать огород, была счастлива. Не до него сейчас. Только будет мешать. Хотя, конечно, понимала, что он ни на какой огород не поедет, а возьмет дружков, и они все вместе поедут за город - бухать. Раньше бы закатила скандал, попыталась удержать, но сейчас его планы были ей на руку.
С Сашей они прожили восемнадцать лет. Не сказать, чтобы счастливо, но не хуже других. Если б он еще не пил… Когда они с Валентином расстались, Инна несколько лет не могла придти в себя. Казалось, жизнь кончена. Она просто не представляла себе, что можно ходить по улицам, дышать, есть, пить, когда мозг сверлила одна и та же мысль - его нет и не будет. Ей рассказали, что после их последней встречи, он сразу же женился на красивой и богатой девушке, дочери его преподавателя, но Инна не могла найти в себе никакой ревности. Боль потери была настолько невыносима, что заглушала все другие эмоции.

До его прихода оставался час. Она была полностью готова. Но понимала, что главное - это не закрашенная седина, не пудра "Лореаль" с тонким ароматом. Главное было - собраться, заставить успокоиться дыхание, не выдать своего волнения.
Инне было восемнадцать, когда она поступила на первый курс технологического института. Стипендия маленькая, Инне хотелось иметь свои карманные деньги, но родители помогать ей не могли, и Инна пошла в Художественное училище позировать по вечерам студентам. Поначалу было очень тяжело высиживать на стуле неподвижно по сорок пять минут, делая вид, что читаешь открытую книгу. По-настоящему читать ее нельзя было, потому что нельзя было двигать глазами и переворачивать страницы. Но постепенно она привыкла, и боли в спине стихли. Ее рисовали студенты третьего курса, потом к ним присоединились четверокурсники.
Однажды, выходя в коридор на десятиминутный перерыв, Инна столкнулась в дверях с новым студентом. Она подняла голову и посмотрела на него снизу вверх, потому что он был намного выше. И обомлела. Стояла, не в силах пошевельнуться. Он тоже смотрел на нее пристально и удивленно. Протянул руку и погладил ее по голове. Они разошлись, но Инна твердо знала, что с этого дня в ее жизнь вошло нечто новое, столь значительное, что с этого момента она будет все делить на "до" и "после".
Она спросила у кого-то из ребят, кто тот парень с русыми волосами и карими глазами, и ей сказали, что это Валька Лукьяненко, с живописного отделения. Учится на четвертом, весной заканчивает.
Она сидела на стуле, глядя в книгу, но ей безумно хотелось повернуть голову вправо и смотреть на него не отрываясь. После пары он подождал, пока она переоденется в свою одежду и уже на выходе из училища, подошел. Сейчас Инна смутно помнила, что он говорил тогда. Что она отвечала. Все было словно в тумане. Он предложил пойти в Горсад, посидеть на скамейке. Она, конечно, согласилась. Несколько дней они после занятий ходили в Горсад, сидели на скамейке, ставшей уже "той скамейкой". Потом он позвал к себе, посмотреть работы. Валька не был одесситом, он снимал комнатенку в развалюхе на улице Серова. Это было недалеко от Косвенной, где жила Инна, поэтому они домой шли вместе. Когда Валька пригласил Инну к себе, она все поняла, она ждала этого. Думала, посмотрит работы, а потом… Но получилось не так. Едва войдя в комнату, они повернулись и посмотрели друг на друга. Затем одновременно, резко рванулись навстречу друг другу. Валентин подхватил ее на руки, прижал к себе, понес на кровать. Она не чувствовала своего тела, оно словно парило в невесомости. Не помнила потом, как он раздел ее, как приник.
Очнулась, когда он, задыхаясь, уронил голову на ее волосы, разметавшиеся по подушке, и она услышала громкий глухой стук его сердца, ощутила его своей грудью.
С того дня не было вечера, когда бы они не бежали бегом по Серова, стремясь туда, в нищую комнатенку, бывшую для них райским садом, роскошной обителью их любви. Инна не поспевала за быстрым шагом Валентина, и он тащил ее за руку, крепко сжимая в своей, так что ей было больно, а на его лице играла хищная улыбка зверя, влекущего в свое логово желанную добычу.
Они не произносили высоких слов, но оба знали, что время для них сгустилось и существовало только там, в нищей комнатушке, когда они были вдвоем. Все остальное было непонятно для чего: лекции, вечерний рисунок, столовая со стаканом молока и бубликом на большой перемене - все, что могли позволить себе нищие студенты. Разговоры окружающих, замечания преподавателей в институте и в училище, судьбы других людей - все это было чушью, незначащей ничего не только в их жизни, но и в мире вообще.
Дни бежали за днями, наступил Новый год, зимние праздники, а затем и весна. Они ходили на выставки, в кино, в зимний, а потом весенний парк. В гости не ходили никогда, потому что на выставке и в парке они все равно были вдвоем, а в гостях пришлось бы отвлекаться на кого-то еще.
Он часто рисовал ее, обнаженную, лежащую на кровати, или сидящую на стуле. На столе накопилась гора зарисовок карандашом, углем, сангиной. Но больше всего Инна любила одну, написанную простыми малярными красками картину, на которой она лежала в позе гойевской Махи. У Вальки не было денег на хорошие краски, он взял зеленую краску для ремонта стен и белила, и сочетая одно с другим, написал лежащую Инну. Получилось в одном колере, от темно-зеленого до светло-зеленого, но сходство было потрясающим, а от ее обнаженного тела веяло любовью и покоем.
Однажды Инна решила попробовать себя в живописи и нарисовала небольшую картинку. Темный мрачный лес, поляна, на поляне растет ярко-красный цветок, а рядом ползает на коленях девушка что-то ища. Валентин покритиковал колористику, неточность в рисунке кистей рук девушки. Инна удивилась, что он не заметил главного - философской наполненности этой вещи. Она имела в виду, что счастье рядом, а мы прилагаем страшные усилия в поисках его, не замечая яркой его красоты в двух шагах. Впервые она чуть-чуть огорчилась не то чтобы его душевной грубости, а недостаточной тонкости в понимании ее мыслей.
Наступил июнь, пора выпускных экзаменов в Художественном училище. Инна переживала за Валентина, нервничала в ожидании "обхода", когда все студенческие работы выставлялись у стены мастерской и синклит преподавателей всех курсов, строго хмуря брови, давал окончательную оценку выпускнику.
Диплом Валентин защитил на "пять". Уехал в Москву, поступать в Художественный институт, а Инна переживала, чтобы поступил, потому что это нужно было ему, и в то же время желая, чтобы не поступил, потому что тогда он остался бы в Одессе.
Как-то утром в дверь позвонила почтальонша и вручила телеграмму "Поступил воскл воскл воскл". Затем он вернулся в Одессу ждать осени - начала учебного года.
Снова они ходили на пляж, плавали рядом в тугих волнах до буйков и обратно. Снова прижимались друг к другу на тесной железной кровати Валькиной комнаты, где на стене, на вылинявших от времени обоях, писали углем свои мысли, планы на ближайшие дни, а Валька свои планы чаще всего зарисовывал в картинках. В качестве символа его главной в жизни победы на стене красовался Кремль со звездой. Символ столицы.
Однажды, глядя на Кремль и улыбаясь, он сказал:
- Москва, Москва, столица мира, город, где я непременно буду жить…
Его улыбка была затаенной, и Инна почувствовала, что он имел в виду не студенческие пять лет, а жизнь вообще. Он собирался стать москвичом навсегда, но как? После выпуска его в столице не оставят. Она полежала еще минут пять, раздумывая, потом встала, переступила через его могучее загорелое тело, сошла вниз, оделась. Он удивленно следил за ней, но вид у Инны был очень строгим, не располагающим к вопросам. Она ушла. Назавтра пришла снова, как всегда, улыбалась, шутила.
Лето пролетело, и он уехал учиться, а в жизни Инны главным человеком стала почтальонша тетя Таня. С утра она выглядывала ее у ворот, когда бежала в институт, и если той не было с утра, то после лекций опрометью бежала к почтовому ящику. Письма она получала каждый день, писанные крупным размашистым, яростным почерком, с длинным падающим росчерком буквы "я". Она пряталась в своей комнатке, читала по нескольку раз, тайком от родителей, чтобы не задавали лишних вопросов, потом отвечала старательно на каждую фразу, изливая на бумаге все те нежные слова, что накапливались в ней за сутки. Потом клала его письмо обратно в конверт, ставила на нем цифру, номер, для того, чтобы после можно было перечитать, не путая, какое письмо пришло после какого. И складывала его письма в старую кожаную белую сумку. Сумку прятала у себя в комнатке, в потайном месте.
Однажды она сказала родителям, что было бы здорово, если бы она смогла уехать к Вальке в Москву - если они поженятся, то ее переведут в московский вуз. И тогда они смогли бы жить вместе. Но родители возразили, что семейных в общежитии не держат, и значит им придется снимать для молодых комнату, а это дорого. У Валентина одна мать, отца нет, она ему помогать не в состоянии. Ничего страшного, потерпят пару лет. Через два года окончит вуз Инна, сможет найти в Москве работу и сама оплачивать их жилье. Бабушка к тому времени уже умерла, и Инне даже некому было излить горечь родительского отказа.
Так пролетел первый учебный год Вальки в Москве.
На Первое мая он приехал в Одессу, три блаженных дня они провели вместе. Родители хмурились, мол, нечего вместе спать, пока не расписаны, но молодые делали вид, что не замечают неодобрительных взглядов. И не секс их манил, а просто невозможность расстаться на ночь, если можно было спать рядом, вытянувшись на кровати, рука в руке, ощущать дыхание другого, как символ присутствия самой жизни.
Наступил июнь, Валька сдавал свою первую сессию, но все равно, Инна каждый день получала письма, отвечала на каждую фразу и складывала в сумку под следующим номером.
Шестого июля он не приехал, как было запланировано. Девятого пришло письмо всего на полстранички. Инна вздрогнула от предчувствия беды. Полстранички вместо обычных четырех! В нем письме писал, что очень занят, договорился встретиться с преподавателем в вестибюле Эрмитажа, убегает, опаздывает, напишет позже. Странное письмо.
Она схватила полученную на днях стипендию, пересчитала. На билет хватит. Еще можно взять деньги, отложенные на новые туфли. Помчалась на вокзал, купила билет, и тут же дала телеграмму - встречай.
Когда поезд подходил к перрону, увидела его в окне, но спокойствие не наступило. Валик вошел в вагон, взял ее сумку, они вышли на перрон, он был как-то странно официален. На перроне стояли двое - парень и девушка лет двадцати, модно и дорого одетая. Она и парень смотрели на Инну с насмешливым любопытством. "Странно, - подумала она, - они же меня не знают, что во мне такого, чтобы насмешничать". И тут же забыла об этом.
Валька отвел ее недалеко, в привокзальный сквер. Они сели на скамейку и он сказал, что это хорошо, что она сама приехала, что он имеет возможность сказать ей в глаза, не поручая бумаге, что пожениться они не могут. Он полюбил другую, женится на ней через несколько дней - это она с братом стояла на перроне. Они хотели на нее посмотреть.
- Ты устроил из меня цирк?! - побелевшими губами спросила Инна. Он смутился.
- Маргарита настаивала, - сказал он. - Я не мог отказать, я же живу у нее.
- Когда? - закричала Инна, - Когда ты успел у нее поселиться? Неделю назад я получила от тебя письмо, в нем не было никакой Маргариты! Была только я, я, я! Ты жил у нее и врал!
- Хорошо, что ты приехала, - упрямо повторил он. - Я могу сказать все и сразу. Щенку надо рубить хвост одним махом, а не отрезать по кусочку, ему же будет больнее.
Внезапно для себя Инна протянула руку, ухватила кожу на его груди в вырезе рубашки, крутанула… Он вскрикнул от боли.
- Я тебе не щенок, - прошипела она.
И тут же обмякла.
- Это невозможно… Я не выживу, Валька, я не выживу…
Он встал, сбросил ее руки, судорожно вцепившиеся в отвороты его рубашки и резко зашагал прочь.
Через несколько часов Инна встала со скамейки. У нее был адрес знакомых в Подмосковье, она уехала туда. Они ее ни о чем не спрашивали. Инна пролежала неделю на старом топчане в летней кухоньке, почти не поднимаясь. Других свободных помещений в доме не было, но Инна была рада, что она там одна. Возвращаться в Одессу и отвечать на вопросы родителей не было сил. Но вернуться пришлось. Другого дома у нее не было.
Спустя два года, прожитых с постоянной, не оставляющей тупой болью в сердце, она случайно встретила на улице Сашу, бывшего однокурсника Валентина по одесскому училищу. Он проводил ее до дома, и больше от нее не отходил. То, что он любил ее еще при Вальке она знала, все это видели.
Он сделал ей предложение. Инна подумала, что не любит его, но будет ему самой преданной и верной женой. Потому что другой женой она быть не могла. И еще подумала, что Саша станет для нее той самой защитой и убежищем от родительского деспотизма, которого она искала когда-то в первой своей детской любви к однокласснику Гене. И она дала свое согласие…

Раздался звонок в дверь. Инна встала, сама не заметила, как оказалась у двери, открыла.
Он почти не изменился, но чуточку раздобрел. Был дорого одет и пахнул изысканно. Чем-то французским или английским. В остальном тот же львиный профиль, густые русые волосы. Они стояли несколько минут, вглядываясь друг в друга с удивлением и восторгом узнавания.
Инна первая очнулась и, словно бы обычного гостя, провела Валентина к столу. Стол был уже накрыт. Не праздничный, а будничный обед, но обед изысканный. Ей не хотелось принимать Валентина слишком торжественно, но и ударить в грязь лицом, как хозяйка, она не могла.
Потекла беседа, нарочито светская. Вроде бы ни о чем.
- А ведь я все знаю о тебе, - вдруг сказал он. - Я наводил справки. Ты вышла замуж за Сашу, детей у вас нет, никаких особых событий в жизни тоже. - Зачем тебе это? - спросила Инна. - Зачем было наводить обо мне справки? И когда ты успел?
- Я списался с Витькой Гараниным. Он мне все сообщил. Инна, послушай, я приехал к тебе с предложением.
Он смущенно улыбнулся. Не решался сказать. Она вопросительно смотрела на него, но сердце у нее забилось в предчувствии.
- Инна, ты живешь серой обыденной жизнью. Она не для тебя. Ты изысканная, красивая женщина. Ты достойна лучшего. Такая красавица должна блистать в обществе, а не прозябать в старой халупе на копейки. Я приехал за тобой.
- Вот как? - Изящные брови Инны изогнулись от удивления. - Да ведь ты вроде бы женат, или мне солгали?
- Я был женат. Мы разошлись.
- А то, что я замужем, имеет какое-то значение? - спросила Инна с иронией в голосе, в то же время замирая от нахлынувших чувств.
- Этот брак для тебя та же халупа, Инна. Я сейчас богат, у меня своя галерея. Работы в зарубежных музеях. Я много езжу по миру. Ты будешь счастлива со мной.
Он замолчал выжидательно. Она тоже молчала.
- Почему ты вообще вспомнил обо мне? - спросила Инна.
- Я скажу, хотя может тебе это и не понравится. Ты, наверное, предпочла бы, чтобы я все время о тебе помнил. Но это было не так. Первые полгода мне было больно, это честно, а потом все стерлось. Но два года назад я еще был женат на Маргарите, мы с ней были в новогодней компании. Все выпили, Маргарита куда-то вышла, а ко мне подошла девушка двадцати лет, как ты, когда мы расстались. Она села ко мне на колени, прижалась головой к груди. У нее были черные длинные волосы, как у тебя, такая же атласная смуглая кожа. Она заговорила, и я вновь услышал этот южный украинский говор, мягкое "г". Мне стало жарко, я держал на коленях тебя! Память тела оказалась сильнее психологической памяти, которая вытеснила насильно на задворки то, что в данный момент не было нужно, мешало. Больше я не мог забыть, я все время думал о тебе, я продолжал тебя любить, Инна!
Он протянул руку и сжал своей ладонью ее ладонь.
- Между мной и Маргаритой что-то нарушилось. Начались ссоры. И через полтора года мы расстались. А я стал наводить справки о тебе. Я боялся, что ты вышла замуж удачно и не захочешь ко мне вернуться. Когда я узнал, что ты живешь в бедности, что брак у тебя не задался, обрадовался.
- Лучше бы ты продолжал меня любить тогда, - прошептала Инна.
- Ничего не поздно исправить. Никогда ничего не поздно. Мы любим друг друга. Я же знаю тебя, я понимаю, что ты однолюб, что Саша для тебя ничего не значит. Уйди со мной. Ты будешь счастлива. И я.
Инна молчала, но по ее лицу Валентин видел, что он далек от ее согласия.
- Ты боишься перемен? - спросил он.
- Нет. Но я не могу причинить такое горе Саше. Потому что я знаю, каково это. Ты не знаешь, а я знаю. Это невыносимая боль. И он ее не заслужил.
- Все можно оправдать любовью. Мы любим друг друга и любили раньше, чем он. И ради нашей любви пойдем на все.
- На что пойдем, на то, чтобы причинить боль другому? На "все" - это значит причинить боль себе. А если другому - то это не "все", это просто подлость, и ничего больше. Ты считаешь, что у нас любовь, а у него что? Любвишка? Чем она меньше твоей или моей? Чем она хуже?
- Он не пара тебе. И вы оба это знаете.
- Да. Но мы "не в паре" прожили восемнадцать лет. Пусть плохо, но прожили. Куда их деть? Зачем ты поступил тогда так? Чтобы сейчас что-то менять, исправлять?
- Если б я тогда так не поступил, мы бы сейчас оба жили в этой халупе. Я бы здесь ничего не достиг.
- Понятно, - процедила Инна с легкой насмешкой. - Ты вложил свой член в очень выгодное предприятие. И сейчас пожинаешь дивиденды. Роскошные дивиденды. Странно. По идее, каково вложение, таковы и наработки. А тут наоборот.
Валик густо покраснел, но сделал вид, что не заметил скабрезности.
- Я предлагаю тебе разделить эти дивиденды со мной.
- Значит тогда, когда меня осматривали на вокзале, оценивающе, с насмешкой, я тоже вкладывала в наше будущее. Вкладывала свое унижение. Уничтожение себя. Только против своей воли. Даже не зная, что готовлю себе богатую старость. А если б та девушка не села к тебе на колени, ты бы не вспомнил обо мне?
- Твое право меня попрекать. Но я прошу тебя подумать и не лишать нас обоих счастья, пусть позднего. Я ошибся. Я влюбился в Маргариту без памяти, думал, что настоящая любовь прощает любые проступки, но это оказалось не так. Каждый человек имеет право на ошибку.
Инна вынула свою ладонь из его руки. Тихо сказала:
- Ты лжешь. Ты с самого начала знал, что женишься только на московской прописке. Вот почему ты никогда не заводил со мной разговоры о нашем совместном будущем. Вот почему однажды у тебя вырвалось: "Город, в котором я непременно буду жить…" Ты спал со мной и лгал мне, зная, что однажды бросишь меня ради московского штампа в паспорте. Сколько метров ты заработал тогда? Не сейчас. Сейчас, я понимаю, твои метры по-настоящему заработаны тобой, а тогда, первые твои метры, которые ты получил, целуя ей руку, сколько их было в пересчете на душу населения вашей квартиры? Ты уложился в санитарную норму, или получилось чуть меньше?
Валька распахнул глаза.
- Так ты знала! Почему же не ушла, не бросила меня сама!?
- Не смогла…

За окном темнело. Двое сидели у стола, не зажигая света, молча, погруженные в свои мысли. Валентин поднялся, глухо произнес:
- У меня самолет. Завтра я должен быть на худсовете. Я не могу остаться.
Он еще постоял, ожидая, что она станет возражать, но, не дождавшись возражений, пошел к дверям. Инна пошла за ним. У дверей он обернулся. Схватил ее в объятия, прижал к себе. Инна задохнулась, прильнула к нему. Те же ощущения его тела, тот же стук сердца в его груди - словно не было прошедших двадцати лет. Он обнимал ее, впивался поцелуями в ее лицо, шею, она не отвечала на поцелуи, но и не отталкивала его. В голове стучало: это он, он, он…

Она стояла, прижавшись лбом к оконному стеклу и смотрела вниз. В воротах показался Саша. Он шел, загребая ногами опавшие осенние листья, чуть пошатываясь.
- Так я и знала, опять выпил, - вяло и почему-то без раздражения, сказала она. И не спешила к дверям. Через пять минут раздался звонок, резкий, неприятный. Инна открыла дверь, впустила мужа. Пошла на кухню разогревать ему обед. Он, изображая из себя хозяина дома, как было всегда, когда приходил домой выпивший, попытался прикрикнуть на нее, чтобы быстрее поворачивалась, но Инна, явно отсутствовала на этой маленькой кухне. Ее лицо, глаза показались ему незнакомыми, значительными, и он умолк. Молча муж и жена поели, умылись, легли спать. Словно ничего не произошло. Но Инна знала, что сегодня она перешла какой-то рубеж. То унижение, которое она пережила много лет назад, отпустило ее. Но вернулась боль. Насильно загнанная в подземелья памяти, она снова поднялась на поверхность - жгучая, неутолимая тоска по нему, любимому, единственному на всей земле…

Спустя две недели в почтовом ящике она обнаружила письмо. На конверте стоял обратный адрес "До востребования. Валентин Лукьяненко".
Уйдя в ванную, чтобы избежать Сашиных вопросов, открыла конверт. Словно и не было прошедших лет. Тот же почерк, буква "я", крупная с длинным падающим вниз прочерком. Прочитала: "Любимая, любимая, любимая моя! Какую ошибку я совершил! Не могу простить себе, не могу смириться. Как я жил без тебя? Зачем - без тебя? Как мог это сделать? Двадцать лет, двадцать лет, ушедших в небытие, глупых и монотонных, абсолютно бессмысленных, ничем не окрашенных, а я не понимал, я был слеп, и вот так я наказан за глупость!
Трудно есть, трудно пить, работать, ходить, больно дышать.
Если б ты знала, как плохо мне! Пожалей, прости, ведь никто не знает, сколько еще нам осталось, чтобы попытаться вернуть то, что было утеряно по глупости, по молодости… Прости…
Не могу без тебя. Не могу.
Сжалься, прости…
Валентин".
Инна сидела на краю ванны долго-долго, глядя в эти буквы, такие знакомые, ничуть не потерявшие своей яростной силы. Думала о том, что всего лишь дней пять назад, может меньше, его родные, дорогие ей пальцы, сжимали ручку, и она бежала по бумаге, чтобы донести до нее его боль, раскаяние, отчаяние. Она задыхалась, по лицу бежали слезы.
Раздался стук в дверь ванной.
- Инна, что ты там, я опаздываю, - донесся Сашин голос. - Мне выходить пора.
Инна сложила письмо, вложила его в конверт, сунула в карман халата, ополоснула лицо водой, и вышла из ванной. Накормила мужа, отправила на работу. Потом влезла на антресоль, нашла старую белую сумку с письмами. Взяла оттуда последнее письмо, пожелтевшее от времени. На нем стоял номер "381". Инна вынула из кармана письмо, полученное сегодня, аккуратно расправила конверт, карандашом написала "382". Положила в сумку, затянула молнию и вернула сумку на место.
На дворе стоял ноябрь. Жить ей оставалось ровно десять ноябрей.

Пробежали они быстро. Когда ее, скончавшуюся от неумолимого гепатита с кодовым названием "С", привезли из больницы, гроб поставили во дворе, на скамейке. Подходили соседи, прощались. Соседей было немного. Будний день, почти все на работе. Баба Франя настояла на церковном отпевании. Саша послушался. Хоть был атеистом, но не знал, как отнеслась бы к этому сама Инна, вроде бы она была верующая.
- Хуже не будет, - подумал он.
Отпевание продолжалось долго, соседи устали стоять со свечками в руках, постепенно расходились. Подъехал черный катафалк, внутрь внесли гроб. Саша и батюшка сидели по обе стороны его, и Саша отметил про себя, что у батюшки усталое лицо. Проехав несколько кварталов, батюшка попрощался с Сашей и вышел, произнеся какую-то принятую в таких случаях фразу.
От ворот до могилы нести гроб на руках было некому, пришлось ехать машиной по кладбищу, но Саша вылез из катафалка и пошел за ним пешком, отдавая жене последнюю дань. Он нес венок с мелкими цветочками и черной ленточкой с надписью "Любимой супруге от скорбящего мужа". За гробом шел он один, с этим единственным венком, загребая ногами желтые листья, и пошатываясь, как всегда, когда был пьян, но сегодня он еще не успел выпить, просто ослабел от переживаний.
Когда набросали холмик, поставили в головах крест и табличку с именем покойной и датами рождения и смерти, Саша расплатился с гробовщиками, раздал мелочь набежавшим нищим, и отправился домой, где на антресолях, в углу, пряталась белая кожаная сумка, а в ней лежали еще три, прибывшие десять лет назад письма, с номерами на конвертах "383, "384" и "385".
После письма "385" не получавший ответа Валентин, перестал писать.

Виктория Колтунова