Хорошо, когда твоя вера есть не только слово, хорошо, когда твои железы впрыскивают в кровь больше свободы, больше радости, больше любви.
Хорошо, когда тебе семь или восемь, и ты, как птица, качаешься на ветвях шелковицы, а шелковица сочная, сладкая, ешь ее, ешь - и никак не остановиться.

Июнь. Духота. Небо заволокло тучами, потом вдруг ливень. Град. Льет, как из ведра. Мы слетаем с деревьев и бежим по лужам босиком, - кричим, смеемся; листва, веточки царапают ноги, град, ветер, бурлят ручьи под ногами, а мы бежим, бежим... в дожде, ветре, сиянии молний...

Дождь, вода, течение, стоки, истоки, цветы. Ты всегда любила воду, дождь, цветение, это, наверное, у всех нас где-то на донышке плещется тихий родничок, волнуется, перекатывается, бежит по серым блестящим камешкам. Это, наверное, оттого, что все мы от воды; оттого, что все вода, гелий, водород, протуберанцы страстей, космические игры чужих богов, чужих демонов, чужих ангелов, а может твоих - кто знает, кто знает... куда, откуда, зачем течем, струимся во времени... но все реки впадают в моря, все реки текут вниз, а не вверх, впадают в океан вечности.

Море, июль. На пляже всегда шумно, весело. Глаза серые, лицо тонкое, плечи прямые. Прошел мимо - не заметила. А ночью пригрезился: подошел, сел напротив, положил свои теплые руки на мои и сказал: "Ты успокойся, ты не волнуйся. Все будет хорошо, все будет хорошо".
- Ты здесь одна? - спросил он.
Глаза смеются, загоревший нос чуть облупился.
- Нет, с родителями приехала.
- Я тоже. А ты обгорела.
Прилег рядом, смотрит, глаза смеются.
- Давай я тебе спину обдеру. Смотри, ты вся облезаешь.
- Вот еще.
- Да не бойся ты, все будет хорошо.
Руки... его руки были прохладные и ласковые, ласковые, как сны, как шершавые язычки щенков, с которыми я возилась в каком-то далеком детстве, в какой-то далекой жизни. Но было что-то еще. Щемящее душу томление по неведанной, неясной, еще никогда не пережитой радости, радости…
Море, море, все реки впадают в море, все моря в океан времени.

- Где ты его подцепила? - спросила ты меня.
Ты, моя лучшая подруга, ты - кривоногая, плоскогрудая лесбиянка. Ты пришла в мой дом и просила помочь тебе. Ты рассказала какую-то левую историю про брата, который тебя изнасиловал, и просила помочь.
Шел дождь, и я пожалела тебя, а потом, однажды, ты спросила меня: "Где ты его подцепила? - и добавила, - забудь о нем".
Ах, ты, румянорылая би, набившая башку бумажной трухой, ты - знавшая любовь только по книгам, ты, в конце концов, выбравшая в мужья покорного борова с деньгами и свинячим рылом, ты мне сказала: "Забудь его!"
Ах, какая же ты подруга, завистливая сука, трижды не поступившая в МГУ на психфак. Да ты, оказывается, просто взревновала меня, взревновала, вампирушка желтоглазая.
И эта твоя дурацкая привычка хватать всякий раз за руку, и твоя отдышка, твоя показная нервозность, твои длинноносые кастраты-художники, твои книги по списку, и желчь, брюзжание, и циничное использование всего и вся, и меня, наивной дурочки. Ах, как любила я этих маминых умниц, с лесбийской ухваткой… Ах, как же я вас, сук, теперь ненавижу!
Когда встретила его случайно в городе, сердце дрогнуло. Гуляли, взявшись за руки.
Помню парк, август, прохожие оборачиваются...
- Больше мы не увидимся, - брякнула я вдруг и почувствовала, как засосало под ложечкой.
- Почему?
- Просто я так хочу.
- Ну и уходи, если хочешь. Но помни, со мной ты бы была всегда свободна.
Встала. Пошла. Ноги деревянные. Больно, больно... тоска. А как же радость? Как же радость. Заповеди, наития, предощущения. Так пусто все, бессмысленно. Ни любви, ни надежды... Вот только желтые цветы Барселоны, и сияние чистых белых листов, только это - последняя опора, последняя радость, первая и последняя любовь, первая и последняя надежда.

Александр Леонтьев