МАРИНА МАТВЕЕВА

***

Белибертристика - это дремучая смесь
мира наивного с миром наитий от мира.
Есть в ней и истина, ох, и великая есть:
в каждом бывают песке жемчуга и сапфиры.

Да, не Камю. Здесь вам ками с приставкой Мура.
Оную, родный, и пишет. А ты не согласен?
Переведи свое "вау" на русский: - Ура! -
и закуси им коктейль из разбавленных басен.

Басенки и побасёнки - то дети Басё,
пусть даже удочеренные им для прикола.
В белибердайджесте есть абсолютное всё
для забивания в душу роскошного гола

с левой ножищи Голема, который к голам
так же относится, как твоя мама к индиго.
Сколь же спасительно - вдруг, перлюстрируя хлам,
в нем находить то, что тянет, пожалуй, на книгу,

а не на фигу. Бывает любовный роман -
автора будто Вергилий провел сквозь семерку
ада. Суровый профессор, заткните фонтан!
Непостижимое Вам не взвалить на закорки!

Белибер… Да! Вот такая. Но лучше живет,
чем золотые плоды Фейербаховых бдений.
И умирает легко, как у.битый е.нот,
шкуркою чьею ее оплатили рожденье.

***

НОВЫЙ РАЙ

Дохлыми амебами луж
город разложился у ног.
У подруженьки новый муж.
У меня же только одно

место от судьбы и любви -
воспитать его ремешком!
…Город втиснут в серенький твид -
у него суровый дресс-код

в офисе разбитых сердец,
проспиртованных печеней.
На когтистых лапах песец,
как на Русь лихой печенег,

наступает. Но Русь и я -
силища великая: и
не такого били зверья!
... водяные знаки мои -

слезы, улиц - лужи, Земли -
Ноевы ковчеги - в закат...
Мы спасемся - только озлись,
Ванька, от петушья клевка.

Всех вокруг себя раскидай
и закон Небес утверди…
…У подруженьки новый рай -
у меня все тот же в груди.

Ненасытен мир, как любой,
кто здоров и силушкой дюж, -
на его тарелке любовь
дохлыми амебами душ

не заменишь. Тонкая нить
часто режет кровше, чем нож.
Не себя - другого - скормить -
в этом лучше нас не найдешь.

Только скольких в пасть ни бросай -
а твоя придет череда.
Ну-ка, где там твой новый рай,
Ванька?

Город, небо, вода…

***

НАД ТЕЛОМ

Почему твоя Настасья, светлый князь,
не свенчалась-та с тобою, а ко мне,
сластолюбцу и мерзавцу, понеслась,
да лежит теперь в кровавой простыне?

Да, своим меня она не назвала,
но себя моей, рогожинской, - крича
во все уши, называла - ай, дела!
Не твоею, князь, не розой белой, чай!

Потому что пожалеть-то пожалел,
да княгинею бы сделал, чай, верно,
а чтоб так, как я, да в ноги на коле-
ни... когда - а ей бы это и одно

во борение и было б со смертёй,
что тебя бы кто за сердце пожалей...
Чтоб такую, какова она - дитё! -
из ее же смрада - кровью бы своей...

Чтоб болело не за муки за ее -
чтобы сам по ней ты в муках бы лежал...
Вот тогда бы было княжее житье:
весь бы мир вас поднял, Бог бы вас держал!

Я бы мог, да вот не вышел розой бел...
Ей мое у - сердье к сердцу не пришлось.
Так гляди теперь - я душу проглядел...
Да, я спас ее. Как мог. Как мне далось.

***

Город - снежен, вьюжен, леденист…

…Тяжело молиться за чужого
мужа… Первый помысел был чист…
Лучше б вовсе не было второго!
А за третий -
каменный удар…
Сколько вас, душевных Командоров!..

…Город - ледяной тяжелый шар -
равнодушно катится под гору.

Он прекрасен -
грозовой хрусталь! -
он прекрасен…

Господи, откликнись!!!...

…складывает ангел-секретарь
в стопочку входящие молитвы…

***

Хочешь, я душу твою до себя дотяну?
Или вообще до Небес? Впрочем, это игра.
Если твою же беду тебе ставят в вину,
се означает, что в чем-то ты все же не прав.

Души бывают похожими на искосок
от человечьих протонов, амперов и ватт.
Хочешь, беду твою я заключу под замок,
чтобы ты больше не думал, что ты виноват?

Нежность распластана в Боге и кажется ей:
мы рождены, чтобы внять и остаться вне вин,
тех, в коих истина, тех, в коих шорох-хорей
Салафииловых крыл в сонме ангельских спин -

да, отвернулись от нас, ибо беды легки, -
значит, виновны. Роскошен твой маленький яд:
что же ты горе свое заключаешь в стихи,
где виновата душа твоя, если не я?

Хочешь, ты станешь единственным тем, для кого
я искупаюсь в вине, как гетеры царей?
Хочешь, возьму твои муки, как громоотвод,
хочешь, верну тебе ангельский шорох-хорей?

Просят: грустны твои строки, аж сердце болит, -
сделай светлее хотя бы на пару свечей…
…Стану грустить за тебя - и сорвется болид
света из глаз твоих, мир захлебнется в луче

ваттовом… Будет еще один над-искосок.
Под - человек. Нет, растерянный ангел стоит.
Будь же виновен - тогда лишь узнаешь, что Бог
тоже виновен в размашистых бедах Своих.

***

Поэзия - не спасает.
Проверено. И не губит.
Она - полынья косая,
столетней старухи губы.

Ее целовать не станут
и за драгоценный кубок.
Ее оттолкнут, как манну
небесную - мясолюбы.

Будь ты гениальной в стельку,
но тот, кто тебе дороже
всех рифм, позовет в постель ту,
понятней кто и моложе.

Будь ты королевой звука,
чьи строки идут из уст во
уста, но любимый руку
предложит ногам и бюсту

какой-нибудь секретутки,
а может быть, проститарши.
Поэзия - это шутка
Создателя, это дар, жить

с которым сумеет разве
мужчина, и то не всякий.
Поэзия - это язва,
над коею должно плакать,

которую и на паперть
не вынесешь за копейку…
Поэзия - Римский Папа,
влюбившийся - да в еврейку! -

абсурдна и невозможна,
болезненна и нелепа.
И все же нужна, как ножны
кинжалу, как окна склепу,

как чукче купальник… Ладно,
простим мы ее за это.
…Любимый, кури мне ладан,
люби во мне хоть поэта…

***

В этом доме спасутся исключительно вещи,
ибо жители дома - в прегрешеньях по уши.
Наши дети - подонки, нам с тобою не легче
с этим миром бороться, не уродуя души.

И уж точно не кошка с засметаненным вкусом,
не скучающий кролик, развращенный от Бога, -
в этом доме спасется исключительно мусор,
да и в нем недостойного этого много.
Не глазливая люстра, освещавшая радость,
не кровать, исскрипевшаяся от желаний, -
в этом доме спасется исключительно стадность
всех вещей, как в начале веков христиане,

друг за друга держась, уходили на небо…
Так же наши букеты, бокалы и свечи
с тихим трепетом смотрят в пучину Эреба
и мечтают о рае предметном и вещном.

Мы сидим за столом и вкушаем от водки,
столь же равноапостольны, сколь и трусливы.
В этом доме спасется исключительно сводка
новостей, что с экрана так неторопливо

изливается в жизнь. И не хочешь, а будешь
понимать: что тот рай, если мы еще живы!
В этом доме спасется все, но только не люди -
индульгенции их изначально фальшивы.

Потому что уходят - так, "на век" не прощаясь.
Потому что уносят больше, чем им по силе.
В этом доме спасется исключительно счастье,
что зачали мы, только вот не доносили.

***

Знала: рукописи не горят, -
а они вот взяли и сгорели.
Умерли и угодили в ад
для стихов, мелодий, акварелей,
рук Венеры, тома номер два
"Мертвых душ" - совсем ненужных миру
людоделий.
Толку создавать,
если - в ад, в забвенье…
Будто Ирод,
вырезает мир младенцев слов,
красок, музык -
а Царя не тронет.
Все Цари останутся - назло
миллионам вымерших у трона.

Будто матери, чьи сыновья
бонапартам - пушечное мясо,
тысячи творцов страдают зря,
не снимая вросших в кожу масок
вдохновенья, времени и сил, -
чтоб один, по трупам их шагая,
на вершину стопы возносил,
в кулаке сжимая ключ от рая
Памяти...
Убивец Александр,
скольких ты - как тапком таракана?
Может быть, и правы Небеса,
что тебя за это…

Знаю: стану
я сама убийцей...
Ничего!
Есть сильнейший на меня - за день-ста
справится. Благослови его,
Сань, на избиение младенца.

***

Я устала. Мне плохо. Я думаю о тебе.
К сожалению, мысль о тебе не уменьшит плохо.
Не украсит окно перепорхами голубей,
не заставит Вселенную выдохнуть даже вдоха.

Не накормит она, не напоит, не исцелит,
не исправит ни капельки мир и его препоны.
Я люблю тебя. Только не это сейчас болит.
А болело ли это когда-нибудь, не припомню.

Разве будет им место, раздумьям о нас с тобой,
если нынче я в дом принесла с перебитой ножкой
птицу. Или котенка. А может быть, это Бог
притворился котенком - проверить меня немножко.

Ведь Ему не впервой притворяться-то: стариком,
нищим, путником, даже тремя - чтоб сильней запутать.
Я люблю тебя, только кимвальным своим звонком
не врывайся ты в адскую тишь моего приюта…

Или тоже мечтаешь ты в нем получить постель,
чечевичную кашу и ломтик сухого сыра?
Я люблю тебя, - значит, беги поскорей отсель -
и до следующего приемлемого кумира.

Ну, зачем ты остался? Мертвецкая тишина
ожила и вопит, как младенец, - не сунешь вату.
Или ты - или птица. А может, котенок. Наг
человек перед Вышним - не спрячешься и в котятах.

Не расставишь их в ряд: этот будет за этот грех,
тот - за тот, а десятый пойдет за забытый пятый…
Я люблю тебя. Только приют мой не вместит всех.
Даже вспомнить чудовищно, что он вмещал когда-то…

***

Сломали сливу ветры ноября.
И хочется пожить, да алыча
невкусная, по правде говоря,
поэтому дорубим, и с плеча.

Руби, топор! За рублю ни рубля
никто не даст, так хоть потешим мы-
шцы. В этом пониманье: тела для
работают и души, и умы.

Что слива! - нам бы дубушек снести,
да не один. Нас Павлов на рефлекс
такой не проверял, и где постичь
ему вокупе с Фрейдом: даже секс
сравненья не имеет с топором,
которому позволено рубить.
Позволено! И рухнул старый дом,
и две старухи перестали жить,
и Достоевский прячется в гробу,
решив, что это он всему виной...

Не плачь, ворона, на своем дубу -
сегодня плохо не тебе одной…