1.

Ещё вчера здесь был обвал теней,
Но всё ж не вымыт тёмный лоск предчувствий.
Внутри стучит горох огромных дней
И говорит туманный купол грусти.
За стенкою навскидку, на развес,
Как на лотке иль в бакалейной лавке,
Тьма раздаёт крупу заветных звёзд,
И скачет ночь, и делаются ставки.

2.

Прожекторы летят на стёкла, как
Татарские блистающие копья.
Я вижу о… обетованный мрак,
Качающийся в перископе,
В предбаннике, в запаренном стекле,
Синеет всё на всех кульках базарных,
В лопатках гор, на письменном столе,
Синеет всё на плитке тротуарной,
Синеет голос, голод, год, гранит,
Гробокопательница ночь синеет
Сильнее лунных лаковых ланит,
Синеет всё сильнее и сильнее.

3.

О, гордый лётчик сильной темноты,
Газообразный махаон лампады!
Перенеси в глубокий ход стены
Мой чёрный стол и пустошь анфилады,
И чуткий глаз, и дальновидный снег,
И дальнозоркий камень вдохновенья,
И без призора брошенный проспект,
Синеющий до умопомраченья.

4.

Там центробежный колокол тоски,
Сверхзвуковая музыка простора,
До гроба "до" до гробовой доски,
До нелюбви, до чуда, до позора
Доносится… и чёрный взрыв куста
Распространяет жёлтые осколки…

Всё дальнобойно сыпется с листа.
Всё надолго бросается на полку.

5.

В горбатой стратосфере цветника
Цветы-цыгане, водолазы мрака.
Они колышутся, как пьяная река.
Они шуршат, как тонкая бумага.
И бабочки горящий дельтоплан
Трещит в стеклянном шаре канделябра.
Ей всё равно - обвал или туман,
Или кабак, иль здание театра
Той синевой застигнуты врасплох,
Тем небывалым зовом зоосада.
Ей только слышать бы луны ревущий рог.
Ей только видеть бы простор, объятый чадом.

6.

Холодный луч, скользящий лунный свет,
Усталый конькобежец отраженья.
Он преломляется, он сводит всё на нет,
Он управляет ртом вообращенья.
Здесь камень поднят, здесь расщеплен дуб.
Здесь ум обширен, как песок при море.
И разговор, срывающийся с губ,
Уже описан в тайном договоре.

Ещё вчера здесь был обвал теней,
Но всё ж не вымыт тёмный лоск предчувствий.
Внутри стучит горох огромных дней
И говорит туманный купол грусти.