Александр ЗАГОРОДНИЙ
(г. Рыбница)

Родился 25 сентября 1960 г. в селе Розовка Одесской обл. Занимается книжной графикой, дизайном, живописью. Публикует стихи и прозу в литературной периодике Молдавии и Приднестровья.

***

ИСХОД

"…так говорит Святый, Истинный,
имеющий ключ Давидов, Который
отворяет - и никто не затворит,
затворяет - и никто не отворит:
Знаю твои дела; вот, Я отворил пред
тобою дверь…"
Откровение Святого Иоанна Богослова
Гл.3, 7, 8.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Жена в деревню собралась, своим с огородом помочь: она это отпуском называет. Вокзал суетился в своём обычном ритме. Проводы, которые не так уж часто выпадают человеку, здесь обычны и естественны. Мы ждали свой автобус в толпе таких же пассажиров и провожающих. Последние наставления жены: поливать цветы, кормить кота, мыть посуду, борщ и котлеты в холодильнике.
Вот на соседний перрон подан рейс "отсюда - туда". Какая разница, куда он поедет? Мне никогда не суждено побывать "там": ничто не связывает меня с этим, вполне реальным, городом. Для меня он только лишь название, место отправления, кружочек на карте. Пассажиры занимают свои и чужие места, разбираются с багажом и друг с другом. Наконец средство отчаливает и исчезает за поворотом. Через секунду исчезает и память о нём. И никогда не приходит мысль проверить потом, а пришёл ли тот автобус по назначению.
Не люблю расставаний и всего с ними связанного. Вот уходит, уезжает близкий, любимый человек, не далеко и не надолго, и ты знаешь наверняка, что вернётся он. Потом благополучно возвращается, но чуточку другой: не такой, какого ты провожал. И оно понятно: встречи воспринимаются по-другому, не так, как расставания. Встреча после разлуки - радость и ожидаемое счастье. Наше прощание было каким-то неправильным - будто не она уезжала, а я. И навсегда. Она притихшая в бабьем предчувствии всё тщилась заглянуть в глаза, прижаться тянулась. Я же по своему обыкновению взгляд отводил и ей не потакал: не на войну же она меня провожала, а я её в деревню. Всё кончилось слезами.

По дороге домой на рынке краски прикупил: моя муза уехала в деревню, и я надеялся ударно порисовать. Работать на народное хозяйство меня уже не зовут, и я работаю на своё. На последней войне ногу потерял, так родина мне взамен металлопластиковую выдала, да двухкомнатную квартиру в придачу.
Рисовать начал, чтобы со скуки не помереть. Потом втянулся и сейчас, как любят писать в районных газетах, это дело моей жизни. Пейзажи, натюрморты, иногда портреты по фотографии доход приносят очень даже неплохой. Меньшую комнату отвёл себе под мастерскую - жена ворчит, но терпит. Смирилась с неудобством, когда обозначились очевидные плюсы от моих художеств: солидная добавка к пенсии и, главное, что я с пьянкой завязал. По воскресеньям выхожу в свет - на рынке картины продаю.
Моя жена - моя богиня. Но одиночество необходимое для художника состояние. Кто-то рядом, даже или точнее, тем более, любимый, отвлекает именно самим фактом своего присутствия. Это чьё-то присутствие, не даёт полностью погрузиться в картину, слиться с тобой придуманными временем и пространством. А так важно, так хочется достичь состояния, когда кистью правит мысль, а не воля.

Подобрав рясу на манер танцовщицы варьете, канканом задирая ноги в джинсах и белых кроссовках, по улице бежал поп. Крест сбился назад и размеренно бил его по хребту, добавляя ходу. Клобук он потерял и лысина, обрамлённая жиденькими волосиками, равномерно, в такт бегу поблескивала на полуденном солнце. Блаженная масляная улыбка предвкушения вырисовывалась в торчащей почти параллельно земле бородке. Батюшка иногда оглядывался и трижды сплёвывал через левое плечо, но себе на бороду. Оглядываться было на кого: его преследовал наряд милиции в количестве трёх штатных сотрудников. Один свистел в казённый свисток, другой на бегу докладывал по рации о ходе преследования, третий размахивал дубинкой, как если бы это была сабля, а он на коне. Представители силовых структур неумолимо сокращали дистанцию и настигали духовную. Батюшка весело хохотнул и, не снижая скорости на вираже, рванул в открывшуюся дверь магазина. За ним нырнули и преследователи. И всё стихло. Вполне ожидаемых звуков борьбы и закономерного пленения нарушителя из магазина не последовало.
Я немного постоял в надежде на продолжение зрелища. Но продолжения не следовало. Обычные в таких случаях зеваки почему-то не собирались, обсудить происшествие было не с кем. Долго стоять я не мог: новый протез уже натёр ногу. И я поспешил домой наблюдать из окна, как будут выводить пленённого священника. В том, что милиция уже схватила его, я не сомневался - другого выхода из магазина не было. Я так думал.

Первым делом накормил кота. После трапезы он, как котам и положено, умылся по-своему и устроился спать у меня на коленях. Вернее, на колено - оно у меня одно. Мою здоровую ногу он использует вместо подушки, а животом пристраивается к обрубку другой, как на амбразуру ложится. Так он меня лечит: фантомные боли, особенные в непогоду, исчезают. Так что дружба моя с Котом отнюдь не бескорыстная. Потому я назвал его Доктором.
Жена зовёт его просто Котом. В самом деле, не Мурчиком же называть здоровенного, пудового кота, причём без капли жира, с огромными жёлтыми глазами и белоснежной ангорской шерстью.
Почему-то именно котам приписывается сверхъестественность. Наверное, это связано и с ночным образом жизни, и с неукротимой независимостью, и с разборчивостью в дружбе. И ещё есть в них что-то ускользающе человеческое. Этим они, конечно, разительно отличаются от других животных спутников и рабов человека.
Мой кот банальный домосед, кроме, священных для кошек периодов называемых людьми, почему-то мартовскими. Есть у него своя единственная и неизменная любовь - кошечка в соседнем доме. Когда наступает известная пора, он важно, как на сватанье подходит к её окну и коротким рыком вызывает на свидание. Рыжая красавица себя упрашивать не заставляет, но и спешки не выказывает - неторопливо спускается по виноградной лозе, и они идут гулять. Относятся они друг к другу со сдержанной нежностью, почти по человечески, как много лет прожившие в согласии супруги.

Уже темнело, когда на ближних подступах к магазину схватился за сердце и не больно рухнул на тротуар важный дядя при галстуке, шляпе и портфеле. Перед самым падением его заметно качало, но казалось, что он место себе почище выбирает. Пострадал немного, полежал. И устроился поудобнее: на левую руку, ту какой сердце охаживал, возложил породистое чело, а правую свободную небу простёр. Казалось ещё вот-вот и споёт арию. Прохожих не наблюдалось, но "скорая" примчалась на удивление быстро - арию спеть не случилось. Больного споро и слаженно обслужили: врач сосчитал пульс, санитары погрузили заботу на носилки и далее во чрево фургона. Доктор портфель взял и в магазин отнёс - "скорая" его не дожидалась, сразу же и умчалась, визжа и сверкая.
Из магазина никто так и не вышел.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Как всегда я проснулся до рассвета. Вчерашняя клоунада заинтриговала меня, и я снова устроился у окна.
О картинах я уже и не вспоминал.
Первыми впорхнули в распахнувшиеся двери две девчушки-школьницы с огромными портфелями, такими же бантами и мороженным. Куда они направлялись в пять часов утра? Ясно куда - в магазин. Не в школу же.
Всегда спешащий студент из соседнего дома, вроде бы и мимо уже проскочил, потом хлопнул по карманам в поисках, наверное, сигарет, влетел в дверь и канул. Видимо уже никуда не спешил.

Магазин, как тысячи других: обычная каменная коробка крашенная в ярко-оранжевый цвет, два слепых квадрата зеркальных витрин и вверху зелёная полоса с буквами. Каждая из надписей отдельно смотрелась ещё более-менее прилично, но все вместе наводили на мысль, что художник намеренно подобрал цвета как можно менее сочетаемые.
Ярко-малиновая надпись над входом гласила: "Vanish", и резонно было бы полагать, что магазин торгует бытовой химией. Теперь ясно, что не торгует и не магазин это вовсе. Ниже помельче: "Markett", почему-то с двумя t. Никто от ошибок не застрахован, и какую-то буковку в спешке можно упустить, но ляпнуть лишнюю в довесок?! И куда смотрел хозяин? Или именно так заказал?
Но ярче всех стронцианово-жёлтым била приписка: "Доставка круглосуточно! Тел:0,618034".

Я пытался найти хоть что-то общее у посетителей магазина, но уцепиться было не за что, кроме одного: я ни разу не видел, чтобы хоть кто-то вышел. Посетителями их, наверное, не правильно называть. Точнее будет - входящими. Если предположить, что все они до сих пор там, то должны уже тесниться, как солёные огурцы в банке.
Фургон подъехал. Надпись на его ярко-оранжевых боках та же: "Доставка круглосуточно! Тел:0,618134" Грузчики в фирменных ярко-оранжевых комбинезонах и пилотках, настолько ярких, что и лиц было не разглядеть, внесли ящики - вот они-то обязательно должны выйти. Но и они не вышли. Интересно, а что в ящиках?
Номер телефона - на ноль и, почему-то, через запятую. Ну, нет таких номеров в городе. И сотовые номера восьмизначные. Знакомые цифры.
Решился - набрал номер. Трубку сняли в начале первого гудка:
- Звони - не звони, а зайти придётся! Куда ты денешься?!
Голос был не то чтобы электронным или механическим. Голос был не человеческим - ну не может, не способно человеческое горло издавать такие звуки. Так подражают речи вороны или попугаи. В нескольких словах - дикая смесь акцентов и наречий. Потом раздался смех. Я думал, что давно уже отбоялся, но от этого смеха мне стало не по себе.

Никто не выходил. Такого, вроде бы простого и естественного действия, не происходило. Входили группами и поодиночке, парами и семьями - никто не выходил, даже персонал. Как-то странно было видеть, как уборщица с полным комплектом своих орудий труда, подходит откуда-то с улицы метёт вокруг, протирает снаружи слепую витрину, выгребает из урны и входит внутрь.
Бомж неопределённого возраста, национальности и пола, в неописуемом пальто, глянул в урну в надежде добыть чинариков. Поздно - урну только что выгребли. Уселся на тротуар - скоро накидают ему курева. Долго ждать ему не пришлось: кругленький "крутой" ростом с аршин выкатился из "шестисотого" и в сопровождении своей обложечной крали и киношной охраны прошествовал к магазину. Бомж поднялся, жестом сигарету попросил - тот дал. Стоят рядом, как ни в чём не бывало, курят. Охрана и краля покорно ждут. Так курят солдаты перед атакой - я знаю, видел. Докурили и все вошли. Бомж первым.

Я наблюдал за магазином и прохожими и с переменным успехом пытался угадать, кто из них войдёт.
На дамском велосипеде подкатил мужичок. Явно сельский: в резиновых сапогах заляпанных уже подсохшей грязью, почему-то в ушанке летом, спешился и вкатил свой транспорт в магазин.

Как часовой на смене: десяток шагов направо - десяток налево, курсировал по тротуару парнишка с букетом ромашек. Ясно, что порядочной девушке положено слегка опоздать, а достойному кавалеру терпеливо дожидаться. На магазин и входящих в него парень не обращал внимания - был сосредоточен и курил. Вот и пассия его проявилась: чмокнула в щёчку, букет взяла, и что-то весело говорит. Парень угрюмо молчит, курит, а она вокруг него вьётся как оса у чашки с вареньем. И к магазину его ручкой подталкивает: мол, зайдём на минутку. А он не хочет: чего я там потерял. Она аж ножкой топнула и… вошли. Он первым, как и положено мужчине, принимающему на себя первую стрелу. Уговорила таки своего Адама первым яблочко надкусить.

Вошла еврейская чета с кучерявым выводком и торшером. Почему еврейская? Они евреи даже слишком: он с пейсиками, в черной широкополой шляпе и саквояж при нём; она в платке и длинной не по моде юбке; дети торшер втроём несут - в поезд играют, вилка на шнуре позади гремит, волочится по тротуару. Торшер видимо старинный и ценный, раз они его с собой захватили, а евреи, как известно, лишнего не берут.

Грузин в черкеске устроился на тротуаре рядом с тополем помидорами торговать. Грузин, как грузин всё чин чином: нос, усы и кепка-аэродром. Не долго торговал, часа два. Ясное дело, в магазин на минутку зашёл. Помидоры теперь уже подгнили на солнце.

Старушка, божий одуванчик, сморщенная, сгорбленная и, кажется, слепая, постучала в дверь клюкой. Дверь открылась.

Какие-то они слишком уж избыточно типичные, лубочные: если еврей, то еврей-ортодокс; если грузин, то самый что ни на есть горец; если старушка, то стара до неприличия. Слишком они правильные, как в кино и ходят, дефилируют как на подиуме.
Как разобраться в этом месиве? Да никак. Человеческая логика здесь бессильна, тут догадка нужна, а догадываться теперь уже страшновато.
Такое впечатление, что кто-то коллекцию типажей для кунсткамеры или музея мадам Тюссо собирает.

Раньше, ещё в советские времена, на этом месте приёмная стеклотары базировалась в тандеме с пивной бочкой. Очень удачное в торговом смысле сочетание: сдал вчерашнюю посуду и лечись на здоровье.
Может, есть таки выход из магазина, который мне с моей позиции не виден. Решил осмотреть. Схитрил: вышел как бы в город, а уж когда домой возвращался, то вырулил с заднего двора магазина. Но не было других дверей и окон не было - голая стена. По всем соображениям должны быть, но не было! Может там есть вход подземный, наподобие входа в метро?
Когда в подъезд входил, услышал смех. Тот самый.

Вечером вошла дама вся в белом. В левой руке она несла белый зонт-абажур, правой держала поводок. Пучеглазая собачка колченогой породы упиралась, поскуливая, но дама волокла свою любимицу, как детский самосвал. Собачка тоже была белой.

Ночью ввалились два пьяных приятеля. Пели песню про "трын-траву", и долго выясняли у входа, кто кого больше уважает. Когда дверь открывалась, впуская кутил, то внутри магазина были заметны слабенькие вспышки похожие на далёкие зарницы. Они были последними, кого я видел из вошедших.

Прилетела бабочка и билась в стекла окна. Странно - у меня темно в квартире - не на что ей лететь. Устала, угомонилась и устроилась в уголке диковинным фосфорицирующим цветком. Казалось, вглядывается в меня нарисованными на крыльях глазами.
Ночью посвежело: надвинулась гроза. Тёплый воздух, исходящий от магазина, как от навозной кучи, раскачивал немногие светящиеся окна позади него.
Без пристрелки первой же молнией ударило в тополь, что перед входом в магазин красовался. Свет в округе потух, но дерево с готовностью вспыхнуло багровым факелом. И была бы пожарным работа, но ливень обильный и яростный залил всё и бушевал уже в темноте. Слышался звон разбитого стекла, треск шифера и визг соседок.
Кот сидел на подоконнике, не обращая внимания на катавасию за окном, и таращился на меня своими глазами-фарами. Я ни разу не имел удовольствия видеть как он чего-то или кого-то испугался - скорее боялись его. Люди не тянулись его погладить - наверное, размеры смущали. Собаки дорогу ему уступали, а если были на поводке, то жались к ногам хозяина, прося защиты. Других котов рядом с ним я вообще ни разу не видел. Оно и понятно: кому охота с таким драться, пусть, даже, из-за любви. Такой вот кот.
Стихия побуянила и к утру угомонилась. Густо пахло чем-то жжёным - тополем, наверное.
Бабочку смыло.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Сегодня третий день, как я на посту у окна. И день сегодня особенный: солнце уже давно за полдень перевалило, а в магазин ещё никто не вошёл. Лишь утром уборщица пришла, другая, не вчерашняя. Досадливо осмотрелась: работы в связи с ночной стихией прибавилось. В магазин ткнулась, но дверь её не пустила. Потопталась недоумённо и ушла. Пустое ведро недовольно скрипело в ритм её шагам.
На улице весь день пусто: ни прохожих, ни транспорта, никого. Лишь ветер волочит, кружит опавшие с тополя листья и неубранный мусор. Помидоры потекли.
Решил поспать пару часов.
Снились рыжие афганские горы, полёт на вертолёте, прыжок на парашюте почему-то в море и недостижимая его глубина.
Разбудило меня солнце - свет бил в лицо. И ужас охватил меня: правой руки не было! Я метнулся, было, но тут пропажа обнаружилась: я заснул, подложив руку за голову, вот она и затекла. Я долго смеялся. Наверное, это была истерика.
Зазвонил телефон. Тот же голос:
- Спи - не спи, а зайти придётся! Тебя уже заждались - собирайся.
Откуда он знает, что я сплю - сейчас ведь день. Значит, он меня видит. Плохо. Очень плохо.
- Куда собираться? Зачем?
- А ты ещё ничего не понял? Ну что вы за народ такой - всё вам разжуй - тоже мне венцы природы. На всё вам ответ нужен - вон их целую "Библию" ответов понаписали, а всё мало. Ума своего мало, чтобы понять? Мало - так не думай, а делай, что говорят.
Весёлья в голосе уже не было - чувствовались раздражение и усталость. Я уже привык к этому голосу и даже научился разбираться в его нюансах.
- Да, будь добр, как войдёшь, запри за собой дверь - некогда мне уже с ней возиться.
Глянул в окно - надписей не было - исчезли. Пока я спал, буквы успели демонтировать - на карнизе остались только более насыщенные пятна, не выгоревшие на солнце.
Среди так и не убранного мусора торчал торшер. Первая весточка "оттуда".

Я видел, наверное, почти всех входящих за последние двое суток. Так вот: среди них не было ни одного инвалида. Для полной коллекции не хватает, именно меня!
Что там меня ждёт? Чёрт с рогами и копытами? Зелёные человечки? Не знаю, а мистика это не мой формат. Я привык оценивать обстановку рационально. Бессмысленно, глупо, вредно строить планы, не имея серьёзных фактов - домыслы и предположения зародыш поражения. Осмотрюсь на месте. И если я нужен, значит, есть надежда. Всех пугает неведомое, когда нет возможности оценить степень опасности. Но неизведанная опасность слаще любых удовольствий: и страшит, и манит.
Сменил бельё и побрился у окна. Света ещё не подали - продукты пропадут.
Надел парадную афганку с иконостасом: орденом и медальками. Хотел с Котом попрощаться, но он к себе не подпустил - не по-кошачьи зарычал. Впервые не подпустил. Оставил ему еды и питья с запасом.
Записку жене писать не буду - что я ей напишу? О хохме с ряженым попом или про голос в трубке? Лучше без вести пропасть, чем остаться в памяти сумасшедшим.
Протез оставлю - пойду на костылях. Надо выглядеть соответственно случаю.
Звонок. Чего им ещё нужно?

Vanish (англ.) - исчезать; марка пятновыводителя.
Ключ Давидов - "ключи ада и смерти", Отк. 1, 18.
0,618034 - "золотое сечение".

***

НЕ ШАЛИ!

1

Он любил досыпать под одеялом, когда не нужно было спешить в школу. Под его пологом он наслаждался, в одиночестве путешествуя в своём придуманном и только ему принадлежащем мире. В мире сказочном: ласковом и нежном, добром и справедливом и… безлюдном.

2

Едва ли не в каждом дворе есть свои изгои, отмеченные природой или случаем из-за своей приметности получающие от собратьев по детству повышенную дозу дразнилок, тычков и подножек. Его природа наградила от души - рыжий "пончик" в очках! Благо, что не заикался!
У взрослых жестокость осмысленная, рациональная: они всегда найдут, чем её оправдать. У детей хуже, страшнее: животный инстинкт, вооружённый зачатками разума, ещё не взнуздан этикой. Потому дети жестоки просто так, из спортивного интереса, и, как бультерьеры, рвут жертву не на пищу, а чтобы рвать.
Он был совсем маленьким, когда отец утонул, как рассказывали, кого-то там героически спасая. В памяти образ отца не сохранился, и ему приходилось довольствоваться фотографиями и тем, что ему рассказывали мать и соседи. Мать вдовью судьбу приняла как должное, даже с неким энтузиазмом и в семье у них царил культ героя-отца и страдалицы-матери.
Недремлющая опека матери приковала его к дому. Пяти минут исчезновения из её поля зрения было достаточно для истерики - голос матери бил набатом, пока потеря не обнаруживалась. А если обнаруживалась в опасной близости от реки, то в ход шла "тяжёлая артиллерия": обмороки, валидол, "скорая помощь" и многочасовое дежурство у изголовья "больной" матери.
Одиночество было его приговором. В доме была хорошая библиотека, но мать читала, сколько он помнил, одну книгу - Библию. Ему досталось всё остальное: чтиво Верна, Скотта, обоих Дюма, Купера и прочих романтиков и фантастов бурными реками вливалось в его куцый мир и изобильно питало его сны и мечты.

3

Невыносимо жить и знать, что непоправимо безобразен, слаб и глуп. Но ведь создан же он для чего-то именно таким?
Разгадку нашёл у Пушкина:

Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал.
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучной жизни шум.

Великому поэту детство досталось невесёлое. Полунегр - на всю жизнь мишень для насмешек (видимо, совсем грустно было Богу зреть на тогдашнюю творческую импотентность, раз "солнцем русской поэзии" потомка Ганнибала поставил). Рассыпал дифирамбы няне, но ни слова о родителях, как будто их и не было! Бог оградил его от всего лишнего и ткнул в то необходимое, для чего предназначил. Всё сходилось: детство у них было одинаково безрадостным, и книги оставались их единственным утешением и окном в мир.
Книги и одиночество - значит, и он избранный! Оставалось подчиниться и идти в поэты…

4

Но теперь и строчка: "Я памятник себе воздвиг нерукотворный" звучит особо. "Я!.. себе!! воздвиг!!!": на Бога надейся, а сам не плошай. Подобные строки у многих звучат и до, и после Пушкина.
Большое состоит из малого, из мелочей. И эти мелочи он выковыривал из их произведений, биографий, переписки, и примерял на себя: бессонные ночи с обязательным светом в окне, клочки мелко изорванной, а то и сожженной бумаги, томики стихов великих с многочисленными закладками, театральные жесты и показная истеричность, которую полагалось понимать как "ранимую душу поэта". Мастерски игралась творческая рассеянность и многозначительная задумчивость. Легенда о рождении великого поэта создавалась с вдохновением истинного гения!
Но и писать учился: техникой стихосложения овладел достаточной, чтобы быть во всеоружии в нужный момент, когда "знак" будет. Дело его ждать и дождаться - будет день и будет пища…

5

Поэтов он различал на "великих" и "мастеров". Ну, "великие" ясно кто, тут и перечислять не надо: те, кого понимает и читает весь мир от папуасов до эскимосов. "Мастера": претенденты в великие, затаённо алчущие поцелуя Божьего, как цветы пчёлку. Большинство корпит над своей "нетленкой" по вечерам, а на жизнь зарабатывает подёнщиной. Тут особый лакейский нюх нужен, чтобы вовремя "подать"! И угадай, будут ли читать через сто лет "о Генуэзской конференции" или "Дядю Стёпу"? Схлынет ажиотаж, а ты останешься на песке снулой рыбой в куче мусора. Потому, когда зафанфарила перестройка на трибуны не лез, болтунам не подпевал.
Полыхнул Чернобыль. Это был "знак". Но такой!? Значит, не ему одному - всем: "Не шалите!" Нагрянули к нему военкоматовские толстопузые орлы с милицией и охнуть не успел, как оказался у самого огня. Но и на пожаре писари нужны! Наблюдал суету, глупость и героизм. И родилась поэма "Чернобыль - вдовья трава". Опубликовал в "Литературке" лишь отрывки, но заметили - тема хоть и на злобу дня, но аукаться ещё долго будет.
Стали приглашать печататься в журналы, да в альманахи всякие, а здесь нужно быть особо разборчивым, чтобы явить себя не в "Крестьянке" с прокладкой из выкроек, а именно в "толстых". Но и тем отвечал скупо, "с неохотой", после многократных просьб. Если просить уставали, "случайно" появлялся на виду - интерес подогревал.
Зимой ездил в Питер, летом в Коктебель. Или дачу снимал в Переделкине на самом, так сказать, "олимпе". Неспеша обрастал нужными знакомствами, привечая только тех, кто мог быть полезен. Глядишь, привыкнут и упомянут о нём в обзорах или в мемуарах обозначится. Его мало интересовало, какие ему дадут характеристики. Были бы - всё на пользу. Вот Северянин в своём сонете Пастернака с дерьмом смешал, а тот и ухом не повёл. В итоге Пастернак нобелевский лауреат, а Северянин так себе - поэт "серебряного" века. Выходит, что и враги полезны.

6

По его разумению, великими становятся только когда "знак" с небес получают: пришло, мол, твоё время - сотвори и иди ко Мне! И бессмысленно потом задерживаться - на последующее уже ни сил, ни жара не останется. Но не все это понимали. Вот Гоголь понял: второй том "Мёртвых душ" как бы написал и как бы сжёг. Пусть потом до пены спорят, о чём там! Тем дороже первый! И смерть свою тайной окружил, как роман очередной. Мистик был выдающийся - ушёл красиво. И Пушкин "Онегина" загадкой оставил. А ведь они с Гоголем дружили, даже сюжеты дарили друг другу. И понятным теперь становится намёк Булгакова о несгораемых рукописях - было бы чему гореть!
Большинство из великих погибало почти сразу же после сотворения своей "нетленки". Конец себе придумывали яркий, чтобы, как ни у кого, чтобы в памяти потомков незатруднительно удерживалось. Пушкин и Лермонтов на дуэли погибли и, по здравому размышлению, красивой смерти искали. Дантес у Пушкина всегда под рукой был - шурин всё же. А не было бы, то другой нашёлся бы - благо дуэли ещё из моды не вышли. А Лермонтов Мартынова зря, что ли допекал? И допёк так, что на шести шагах стреляться пришлось! Чтобы наверняка! И Грибоедов после "Горя от ума" смерти искал. От декабристов удалось отмазаться - слава висельника не про него. В Персию его царь якобы на верную смерть послал и нашёл её там вполне героическую и по теме: за Отечество думал, переживал, за него и погиб от ятаганов варварских. Только вот в Персию Грибоедов не впервой поехал. Он те места как родные знал и в обычаях местных разбираться ему по должности положено. Выходит, разобрался?
Толстой по-молодости тоже гибели искал, на Кавказ, потом в Крым за ней ездил. Не везло найти. Рано было. Дорастал до "Войны и мира": за карточные долги будущее "солнце русской прозы" шедеврами отписывался. Потом уже придумал себе уход по рангу - не стреляться же от старости.
А то, что почти везде присутствует тень "роковой женщины" не довод - так удобно и понятно обывателю, а поступки великих правильнее оценивать, учитывая неординарность их личностей.
Популярно среди великих легенды создавать о себе гонимых. Пушкина в ссылку отправили в Кишинёв. Но он учился то еле-еле, потому после лицея три года за штатом просидел. Так, что, по логике, его сразу министром назначать? Не для дипломатии был он предназначен - для поэзии! Так же как и Грибоедов. А поэзия дипломату нужна как химия композитору Бородину.
Пушкин якобы с властью боролся, то на царя эпиграмму напишет, то на цензора пасквиль накатает. Это читаешь в "избранном", а в "полном собрании" на следующей же страничке ода значится то царю, то цензору оплёванному давеча. Извиняется, значит: "Простите Христа ради - бес попутал с бодуна!" Заносило его, пока "знака" ждал…

7

Война грянула, но маленькая совсем. Грянула, когда казалось, что век войн ушёл, и наступила долгожданная эра мира. Встрепенулся - военная строчка в биографии очень даже не помешает. Матушка к тому времени совсем в религию занырнула и власть её закончилась. И семья его не сдерживала ввиду отсутствия: не ладилось у него с женщинами. Нет, всё шло хорошо, пока не заходила речь о браке и детях. Мысль о детях была невыносимой, и он неминуемо исчезал.
О любви не писал. Попробовал как-то - получилась эпитафия:

Невинный взгляд стыдливой маски
Извечно женский атрибут
Разит добычу без промашки -
Венец избраннику хомут.

Знаком конец библейской сказки:
Отведан фунт желанной ласки,
Отведал горб желанный кнут.

Так свою "роковую" и не нашёл, не создал.

8

На передовой боялись все: он видел страх дикий, первобытный. Слетелись воевать "на ура!", не имея даже символической воинской подготовки - война предполагалась быстрой и победоносной. Профессионалы были на перечёт, но и боялись больше остальных - знали, что не на пикнике. Он не боялся - время погибать ещё не пришло - "знака" ещё не было.
Изнутри война оказалась какой-то вялой и совсем негероической. В атаку не ходили, под танки не бросались, так выпустят со скуки пару "рожков" из "калаша", кинут пару мин наугад и вся война. Хорошо хоть кормят прилично, да село рядом: девки и вино не кончались.
На подвиги его не тянуло: не затем сюда пришёл, знал на примере отца, как недолговечна слава поступка. Но каждой войне нужны свои герои. Потом опишут как надо: будут и подвиги, будут и герои. Кто погибнет, будет героем обязательно, а то потом никто воевать не пойдёт. А живым о своём героизме самим заботиться надо. Он позаботится.
Выпросил как-то СВД. Хотелось ему на войне "отметиться" и себя проверить - может ли убить? Но снайпер редко видит результаты своего труда - стрельнул пару раз и оставил эту затею. Винтовка штука норовистая - того и гляди, самому голову оторвёт.
Вообще война дело скучное и потому каждая незначительная мелочь ценится в окопах по-особому. У него был свой бинокль и, когда карты надоедали, разглядывал позиции врага. Бинокль ему ещё от отца достался, и мальчишки звали его иногда в войну поиграть, когда крупная затевалась. Тогда он становился "начальником штаба" и важно разглядывал что-то там в свой бинокль. Бегать и ползать мама не позволяла, да он и не пытался.

9

Здесь он привык рано просыпаться. Утром, в относительном одиночестве, пока большинство войска спит, можно подумать, сосредоточиться на поэзии. Писалось не очень, но всё же родилось пару стоящих строк. Нравилось ему и вчерашнее:

Ты остался один в рассвете цветущего мая
На последнем редуте недавно великого рая.
На обличье твоё оторопело глазело
Дальнозоркое око в воронёной оправе.
Ты - последний защитник когда-то великого рая,
Безмятежно стоял в рассвете цветущего мая
И распятым казалось к полёту готовое тело
В перекрестьи прицела…

В ожидании рассвета, придумывал название этой "вещице", разглядывая в бинокль сонную округу. Казалось, что случайно оказался посреди поля один и нужно определиться, куда теперь идти.
Задумался, замечтался, зазевался: первый луч солнца, усиленный биноклем, ошеломил его. Огонь и тьма схлестнулись в нём. Закрыл глаза - знал, что скоро зрение восстановится, и с интересом наблюдал за поединком. Но солнце ударило ещё! Рыжее пламя вдруг, опрокинуло соперницу и, обжигая, хватило его за ухо. От тьмы, единственной его защитницы, остались лишь черепки. Засуетился, собрал их под одеяло и укрылся с головой…

10

Солнце, ослепив, спасло его: зажмурившись, он отклонился немного от бинокля, и пуля снайпера прошла рядом. Отсекло, правда, большой палец и верхнюю часть левого уха. Солнце-то спасло, но и знак подало: "Не шали!"
Стихов больше не писал - для "мастера" набрал достаточно, а "великим", понял, что не быть. Опрятностью пренебрёг. Подался в критики, в издательство. Снова располнел, но полнота идёт ему, породы добавляет. Отточил манеру говорить редко, кратко, жёстко. Смотрит на собеседника, как бы сквозь: вас, мол, таких, метящих в великие, много, а я, видишь ли, единственный не стремлюсь, но давил вас и давить буду! Бог сам рассудит, кто велик.