АЛЛА РАХМАНИНА

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС

 

Аллея классиков, а по-простому, по-советскому – улица Павленко – пустеет. Не совсем, пугаться не стоит. Изредка можно увидеть всё-таки людей ярких, известных и даже знаменитых. Юрий Мамлеев, главный метафизик страны, с палочкой, всегда с мусорными сумками – бачки мусорные во дворах куда-то подевались, и все несут или везут эти самые бытовые отходы куда кто горазд. Одни – недалеко – в Дом Творчества писателей, другие – на общую микрорайонную свалку, третьи – что сами придумают. Закапывают на участках или просто жгут. Словом, проблема. Радует, что это – самая крохотная проблема здесь, в писательском городке. Если повезет, на этой самой аллейке – павленковской – можно встретить самого Иванова Вячеслава Всеволодовича – известного ученого, философа, литературоведа, сына двух уникальных людей: почти великого Всеволода Иванова и Тамары Ивановой, признанной красавицы, переводчицы и просто независимой личности. Из коттеджа Ивановых – они прежде занимали весь дом – иногда выпархивает Юля Латынина – ну очень ироничная журналистка, ставшая заметно популярнее своих писательских родителей, которые поселились здесь же, в этом доме. Словом, если и пустеет «Павленка», всё же есть ещё порох в литературных пороховницах Переделкина. И всё ещё существует, а вернее, существовала очень важная составляющая этой нашей улицы. Не поверите – грибы.
Да-да, городок писателей переделкинский ещё стоит, недокрашенный, полуразвалившийся, с поваленными при каждом маломальском ветре деревьями. С дырами в старых заборах, в которые вползают бомжи или просто грибники. Прежде эти самые грибники запросто бродили по участкам, так как ворота почти на всех дачах нашей «Павленки» были распахнуты, а места до ужаса грибные. Недавно я была озадачена, увидев двух по виду вовсе не деревенских тетенек, ползающих вдоль забора с корзинками. Я вежливо спросила, почему? Участок вроде – чужой? Они, не разгибая спин, спокойно ответили:
– Ну и не ваш же.
«Действительно, не наш, – подумала я, – литфондовская собственность, уже спорная. Потихоньку, полегоньку возводятся особняки и даже развесистые замки».
Особенно меня поразила дама со зверски вытравленными жёлтыми волосами и белёсыми бровями. На весь рот – один золотой зуб. Очень бойко, распрямив, наконец, спину, она пояснила, что земля эта общественная, и они тут спокон века собирали грибки и будут собирать. В ней не было злости, не было даже раздражения, что её оторвали от столь приятного дела.
– Понимаешь, – перейдя на «ты», продолжала она, – вон на той соседней даче, – она показала на кирпичный новодел, – мне хозяйка с чёрными косами разрешила, я там много набрала. Она, наверное, поняла, что я тоже еврейка, она-то точно еврейка, и разрешила мне пособирать.
Это было удивительно, ибо ничто более чисто славянского, чисто русского, чем это удивительное существо, я не встречала.
– Вы не смотрите, – перекатывая папиросу, вероятно, древний «Беломор», с одного угла рта в другой, продолжала она, – мама моя еврейка, а я крашеная, по отцу – русачка.
Соседний кирпичный дом построен был специально для писательского начальства, и какая же там могла быть еврейка? Все православные, сугубо патриотической государственной направленности – как сами писатели, так и жёны их. Вот странная история, – подумалось мне, – даже в грибы можно встроить национальный вопрос. При желании, конечно.
Но… Шутки в сторону. Ибо самое наигрибнейшее место – это правая просека вдоль «Павленки». Лесистая, бугорчатая, деревья классики сажали, коттеджи здесь: напротив – Федины, рядом – Пастернаки, Афиногеновы, Ивановы.
В грибное время с утра до ночи по этой полоске лесной с прозрачными пакетами ходили грибники. Всех возрастов: старушки из соседней деревни Переделки, из Солнцева приезжали средних лет грибные труженики и даже из самой матушки Москвы молодёжь наезжала. Не было случая, чтобы эти самые полиэтилены не были наполнены доверху. Иногда возвращаюсь поздно вечером, идёт древний человек по грибы. Говорю ему: дедушка, здесь с утра толпы ходят, ничего нет уж наверняка.
– Ничего, милка, мой гриб меня дождётся.
И в самом деле не раз замечала: в любое время суток дельный грибник обязательно уйдёт с полной сумкой чудесных свежих переделкинских грибков. Особенно белые хороши. Кстати, наш участок не слишком грибной, а вот дача номер четыре, которую по-прежнему называют ивановской, грибами произрастает, как мёдом. Туда с утра забираются грибники, в гуще деревьев и кустов их почти не видно, и хозяева понятия не имеют, кто там у них вдоль забора шастает. Если я замечаю белый головной платок, пытаюсь увещевать. Я знаю, что теперешние обитатели коттеджей и сами не прочь нагнуться за беленьким или лисичкой. Латынины, Хлебниковы и жена Вячеслава Иванова – Светлана. Удивительно грибная лесная полоска вдоль Аллеи классиков. Кажется, вернее – казалось, она просто напичкана была грибами.
Теперь же нет грибов, нет грибников, да и деревьев осталось чуть-чуть. И те помечены краской с какими-то номерами.
Знаменитый грибной бугор исчез. Вся эта полоска лесная разрыта, туда втиснули канализационные трубы, закопали их. Исчезли ёлки, кусты, много берёз, лип, старых клёнов. Остался строительный мусор и… запах. Постоянный непроходящий запах этой самой свежепроложенной канализации.
Представляете? По главной улице литературного Переделкина, где прогуливались великий Пастернак, Корней Иванович Чуковский, Фадеев, знаменитый Борис Апильняк, да и весь цвет литературы здесь побывал у Пастернаков – теперь – этот неизбывный запах и забор. Забор, за которым стоят новорусские коттеджи – почти на расстоянии вытянутой руки друг к другу – ведь любимая Пастернаком «Неясная поляна» была не очень велика.
Но, к нашему великому недоумению и страху, эту самую дурно пахнущую, но все ещё лесную полоску хотят присоединить к этой знаменитой застроенной «Неясной поляне», к этим самым новым, не слишком красивым, мягко говоря, коттеджам. И останется от когда-то роскошной Аллеи классиков – одна узкая асфальтовая полоска. Грустно, правда? Зато новокоттеджники будут наслаждаться теми соснами, берёзами, липами, которые сажал сам великий Пастернак. Если они, конечно, знают это ИМЯ. А мы – запахом, о котором парфюмер из романа заграничного писателя Зюскинда и мечтать не мог. Поскольку трудно такое вообразить в самом неприглядном сне.