Ночь первая. Коньяк

Я сижу на крыше, и я очень рад.
Потребляю Сен-Симилья, как аристократ.*
(Аквариум).

Он пьёт вино, он пьёт коньяк,
Его зовут Э. Растиньяк.
Он скалит зубы, как маньяк,
Под Тома Йорка "Амнезьяк".*
Аристократ он, не босяк,
Но во хмелю ревёт, как як.
Кричит, его завидев, всяк:
"Виват вино! Виват коньяк!".

"…и тогда переполняемый страстью Люцифер явился к трону Господнему, преклонил перед Создателем колени и сказал: "Разреши мне спуститься на землю в человеческом обличье и жить там, как живут они, и умереть, когда истечёт мой срок. Я прошу тебя об этом, ибо люблю её, и нет мне горше муки, чем смотреть вниз, зная, что мы разделены навеки своей природой". Предвечный внимательно выслушал прекраснейшего из ангелов, а когда Люцифер умолк, то повёл он недовольно седыми бровями и рёк: "Не ждал я от тебя столь неразумных речей, и оправдать их можно лишь тем, что ты явился ко мне, не ведая, о чём просишь. Ты хочешь обрести плоть человека, но не знаешь, какие страдания придётся переносить твоему телу от голода, болезней и увечий. Ты алчешь человеческого сердца, но и представить не можешь, как терзают его утрата, неразделённая любовь или неутолённое желание.Так неужто ты, единственный из всех ангелов, кто может сидеть рядом с моим троном, хочешь променять вечную милость Всевышнего на краткий миг блаженства в земной юдоли скорби? Одумайся и не пятнай себя больше грехом безрассудства, недостойным любимого слуги Божьего!".
Грозны были последние слова Господа, но не поколебали они решимости Люцифера. "Готов я,- молвил он,- снести и боль телесную, и муки духовные во имя того самого чувства, которое ты заповедал людям ставить превыше всех остальных. И не могу я боле слушать райские гимны, когда чертогов, где мы пируем в блеске славы твоей, достигают вопли сотен тысяч страждущих и обездоленных".
Воспылал тогда великим гневом Вседержитель, содрогнулись своды дворца его от звуков гласа Господнего, и преисполнились ужасом сердца ангелов небесных. Воскликнул тогда Повелитель Миров: "Как смеешь ты, безумец, упрекать МЕНЯ в том, что не люблю я созданий своих?! В глазах Творца вы все равны: и непорочные служители моего престола, и зачатые во грехе люди. Но никогда не бывать союзу между ними. Таков порядок, на котором стоит мироздание, и никому не дано его изменить. Ты же своими речами пытаешься подорвать основы бытия и посеять смуту и хаос. Неужто ты затеваешь бунт, метя на моё место?"
При этих словах Бог вперил взгляд своих бездонных глаз в отступника, словно намереваясь пронзить его насквозь. Ни одно существо на всём свете не способно было бы выдержать этот пылающий взор, но Несущий Свет был сильнее их всех сознанием собственной правоты. Ожесточился тогда лик Люцифера, поднялся он с колен и, выпрямившись во весь рост перед троном, бросил в лицо тирану: " Ты не любишь никого, кроме самого себя, и нет у тебя иного желания, чем удержать в руках свою жалкую власть!". Сказав это, Люцифер повернулся и покинул чертог, куда ему уже никогда не суждено было вернуться вновь. Так нарушился мир на небесах, и грянула битва, равной которой не будет до скончания времён. Мятежные ангелы во главе с Люцифером выступили против Божьих легионов, и вся Вселенная содрогнулась, когда в сражении сошлись две великих армии. Долго длилась война, но слишком неравны были силы, и настал тот час, когда поверженному Падшему Ангелу и его сторонникам пришлось сполна вкусить всю горечь поражения. Коварный Всевышний не забыл последней просьбы Люцифера, и, глумясь над побеждёнными, низверг всех мятежников с небес, но не на землю, а в огненные недра Ада. Но и этим не удовлетворил Бог своей неуёмной жажды мести, и потому закрыл он для чистой души люциферовой возлюбленной врата Рая, осудив её на вечные скитания в мире людей. И запретил он всем верующим называть Светоносного иначе, кроме как Дьяволом и Сатаной, превратив борца за истину в отца всякой лжи и греха. С той поры ничто уж не колеблет небесный престол, но хозяин его и по сей день не может забыть о том, кто заключён в глубинах Ада, и боится Господь, чтобы не вырвался на свободу бунтующий Дух. Люцифер же пребывает в окружении своих соратников, разделивших судьбу предводителя, и неизбывная печаль объемлет его. Не ведомо никому, что скорбит он по своей любви, с которой ему никогда не соединиться, и о тех, ради кого он пошёл на мятеж, и кто в уплату заклеймил его имя позором".

(Я умолкаю, и воцаряется тишина, прерываемая только тиканьем часов на полке над кроватью. Мерзко. Ну почему, почему я такой кретин, зачем я несу перед ней всю эту чушь, давая надежду, заставляя верить в существование каких-то чувств с моей стороны? Какого чёрта я вообще приехал сюда, в место, находящееся в полуторах часах езды от моего города? Нажраться случайно обнаруженного в баре коньяка? Почитать стихи? Получить свою положенную порцию секса? Бред, ведь то же самое я мог бы сделать, никуда не двигаясь, с той лишь разницей, что там меня бы окружали люди, которым я ничего не должен. Тогда что же я всё-таки делаю здесь? Привычка? Возможно. Нежелание тащиться домой в пьяном виде и, как следствие, пугать живущих у нас в квартире родственников матери? Как знать. Боязнь признаться себе и ей, что отношения наши зашли в тупик? А вот это вернее всего, и от такого расклада на душе у меня становится ещё более тошно. Ну что мне стоило послать сегодня подальше столь неосторожно встреченного именинника с его растреклятой компанией и дозвониться Лайт? И сколько ещё раз я буду опускать руки перед этим вечным "А если…"? Тишина, одна тишина мне ответом, и рядом нет никого кроме тебя, кто смог бы её нарушить… ТАК НЕ МОЛЧИ ЖЕ, СКАЖИ ХОТЬ ЧТО НИБУДЬ, НЕУЖЕЛИ ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ Я РАСПИНАЛСЯ ЗДЕСЬ ЗРЯ?!!!)

- Шмерц, это… это потрясающе… Настолько необычно, аж дрожь пробирает… Ты сам это придумал или где-то вычитал?

(Бог мой, конечно же сам, другого такого придурка, способного придумать подобную ересь, вряд ли ещё где найдёшь. Ну а если уж до конца разобраться, то во всём виноват даже не я, а коньяк. Только он обладает потрясающей способностью полностью завладевать сознанием, а достигнув своей цели, начинает откалывать феерические номера, на которые человек в обычном своём состоянии просто не способен. Мне же он отвёл весьма скромную роль, выражающуюся в одной короткой фразе: "Стой, парень, в сторонке и смотри, что я тут вытворяю.)

- Да как тебе сказать, Пьюр, не совсем. Где-то, когда-то слышал похожую легенду, потом отсебятины добавил, вот и получилось такое себе рагу.… Ну ладно, спать пора, солнце скоро взойдёт. Завтра опять на работу не встану…

(Как и всё, произнесённое до этого момента, история с работой - чистейшей воды вымысел, но если уж нести пургу, то оставаться верным себе до конца).

- Спокойной ночи, Шмерц. Я люблю тебя.

(О, нет, только не это!!!)

- Спи, Пьюр, спи спокойно.

Молчание. В полной прострации я лежу и глажу Пьюрити по длинным чёрным волосам до тех пор, пока дыхание её не становится глубоким и мерным. Интересно, что она подумала, когда я проигнорировал обращённую ко мне последнюю фразу? А может моя пассия вообще не обратила на это внимания по причине усталости? Ну, уж нет, такие вещи замечаются всегда, особенно если учесть, что ещё несколько недель назад я имел склонность отвечать на подобные реплики. Впрочем, возможно это и к лучшему. Если всё так пойдёт и дальше, то она сама проявит инициативу к разрыву, и мне не придётся корячиться в поисках объяснений. Только вот как мне дотерпеть до этого момента?
Утомлённая Пьюрити тихо посапывает, погружённая в блаженное состояние сна. Очень аккуратно, чтобы не разбудить её, я встаю с кровати и иду в кухню. Там, не включая света, нашариваю в баре недопитую бутылку коньяка, наполняю светло-коричневой жидкостью фужер до краёв и опрокидываю себе в рот. Следом тут же отправляется посыпанный сахаром кусок лимона - всё как в лучших домах Европы. Наутро мне придётся расплачиваться за эти излишества мучительной головной болью, но сие сейчас меня совершенно не заботит. Можете говорить, что угодно, но на данный момент я хочу только одного - компенсировать всю омерзительность пережитой ночи несколькими минутами алкогольной эйфории перед сном. Что ж, искомый эффект не заставляет себя долго ждать. Коньяк так резко вдруг бьёт в голову, что от неожиданности меня бросает на подоконник, за который я едва успеваю ухватиться руками, чтобы не высадить окно. За ним, кстати, начинается рассвет. Хмурое небо всё обложено тучами, листья деревьев колышутся под порывами ветра, и это немного успокаивает меня. Во всяком случае, когда через энное количество времени я соберусь домой, мне не будет портить дорогу до отвращения надоевшее солнце.
Бдение у окна длится недолго, и вскоре моё полупогружённое в сон тело возвращается в кровать, где мирно почивает ни о чём не подозревающая Пьюрити. Я ложусь рядом, бросаю на неё взгляд и спрашиваю себя, что эта молодая, симпатичная женщина с двумя высшими образованиями и престижной работой могла во мне найти? Допустим, всё произошло от одиночества, потом, как следствие, возникла привязанность, и в один прекрасный момент она поняла, что уже не может обойтись без наших встреч. Но куда же, позвольте спросить, делась вся её неприступность, загадочность, в конце концов, шарм? Ну, не хочу, не хочу я видеть рядом с собой ласкового котёнка, который станет смотреть мне в рот и восхищаться любым моим жестом. И я знаю, что с каждым днём, проведённым с ней, буду всё чаще и чаще вспоминать о первых, полных эйфории, неделях совместной жизни, когда мы, как нам тогда казалось, противостояли всему окружающему миру. Всё это понятно, но в таком случае выходит, что я начинаю противоречить сам себе. Ещё вчера, помнится, я мечтал о стабильности, сегодня же мне необходим фейерверк. Где здесь логика? А нет её и в помине, нет, и не будет, есть лишь одна непреложная данность, и заключается она в том, что рано или поздно эгоизм и инертность окончательно меня погубят.
Последняя сентенция наводит на мысль, что я слишком уж стройно рассуждаю для человека, выпившего такое количество алкоголя за последние сутки. Пытаясь найти правдоподобное объяснение этому парадоксу, я до невероятной степени напрягаю мозг и… без всякого перехода проваливаюсь в чёрную бездну, милосердно избавляющую меня от необходимости дальнейших размышлений.