КОНОКРАДЫ

- Ой, как ты не прав, Егор Кузьмич. Совершенно.
Завсельхозотделом Увельского райкома партии Пестряков с наслаждением вытянулся на жёсткой панцирной кровати, настраиваясь на долгую душевную беседу.
- Партия - запомни - партия сама подбирает кадры, воспитывает их, выдвигает и поддерживает. Если всякие Бородины начнут во власть ломиться, не спросясь. как же будем страной управлять? То-то.
- Бородин народу люб: он - местный, я - пришлый.
- Да не народу он люб, а ворам. Поприжал ты несунов, Егор Кузьмич, вот они и колготятся: тебя чернят, своих толкают - политика известная. Не забивай себе голову перед выборами. Я для чего сюда приехал? Правильно. Рекомендовать, поддержать, настоять. Если какая-то Кабанка начнёт игнорировать мнение райкома - до чего же мы докатимся?
- И я к тому же, Павел Иванович. Авторитет райкома - это не пустой звук, чтобы можно было так… безоглядно… ставить его под сомнение. Взвесить надо всё.
- Ох, и мнительный ты, Егор Кузьмич. С тобой на фронте, как говорится, в разведку б не рискнул.
Оба замолчали надолго. За стеной веранды Наталья Тимофеевна гулькалась с двухлетним Антоном, Анна гремела подойником, кринками, чугунами, завершая круг дневных забот. За рекой далеко на запад протянулось ровное поле, ныне жёлтое от жнивья. Солнце закатывалось, бежали длинные тени от прибрежных тополей. Над Кабанкой плыла девичья песня, грустная и тревожащая.
- Молодёжь-то не бежит? - Пестряков повернулся на бок и подложил под голову согнутую в локте руку.
- Как везде.
- Не дрейфь, Кузьмич, прорвёмся. Всех Бородиных, - он сжал в кулак длиннопёрстую ладонь, - в бараний рог.
Агапов, закурив, покачал головой:
- Думали войну перемогим, счастливо жить станем, а счастья всё нет и нет.
- Боишься? Хочешь, в райотдел позвоню, заберут твоего Бородина, выборы пройдут - вернётся.
- Оно ваша правда, Пал Иваныч, - воровства много и безобразия всякого. Не доглядишь - сплошной урон. Опереться-то не на кого - вот в чём беда. В своём селе - кумовья, зятья, дядья. Здесь - один как пёрст.
- Команду надо создавать единомышленников.
- Да мысли-то у всех одни - жить получше.
- Правильные мысли, и партия о том же думает, и ты должен: рост благосостояние народа - первейшая наша задача. Но через что - вот принципиальный вопрос. Труд, добросовестный и самоотверженный. А воровство надо, и мы будем, пресекать.
- Хорошо, труд, согласен. Добросовестный - честно отработал, честно рассчитали. Но самоотверженный… - сколько можно. Война была - понятно. Сломали врагов, пора и людям дать вздохнуть. Пора?
- К чему ты?
- К тому, что план хлебозаготовок мы выполнили, семена заложили, думал, остатнее зерно на трудодни пустить, народ поощрить за добросовестный труд. А мне - вези да вези. Чем с колхозниками рассчитываться?
- Да-а, - Пестряков сел на кровати, помрачнев, закурил. - Жидковат ты для председателя. Ты где агрономию изучал?
- На тракторе.
- А партийному делу учился?
- Нет.
- Как коммунистом стал?
- На фронте.
- Хорошая школа. Но теперь слушай меня. Поднялись отцы наши в октябре семнадцатого не только капиталистов стереть с лица земли - в принципе это дело пустяшное по сравнению с построением коммунистического общества. А в обществе главный кто? Вот именно - Че-ло-век. Вот за этого человека теперь мы с тобой и ведём борьбу с этим же самым человеком за его душу, совесть и культуру. Капитализм - это не Форд с Ротшильдом, капитализм - это образ мыслей, Это сознание, это пережиток… Гидра стоголовая - если хочешь - которая прёт во все щели, стоит только бдительность ослабить. Ну, раздашь ты полпуда на трудодень - думаешь, спасибо скажут? Нет. Завтра они потребуют по полтора.
- Если зерно есть, если выращен и собран хороший урожай - почему бы и не дать?
Пестряков усмехнулся и похлопал Агапова по крутому плечу:
- Вот она твоя ошибочка, Егор Кузьмич, - одним днём живёшь. А завтра недород - град, засуха, саранча - чем селянина кормить будешь, где семена возьмёшь? В райком прибежишь. То-то и оно, что государство, партия не бросят в беде свой народ: на Урале беда - Кубань выручит, Украина. Широка страна наша родная.
Замолчали. Пестряков улыбался, чувствуя полное превосходство над собеседником. Егор хмурился - есть слабина в рассуждениях райкомовца, но нащупать её, раскрыть и опрокинуть все его доводы не хватало ума, опыта, ну и, эрудиции, наверное.

Среди ночи тревожно забарабанили в окно веранды.
- Ягор, Ягор. Беда, Вставай скореича. Коней покрали.
- А? Что? - Пестряков вскочил с кровати, путаясь в обрывках сна.
За стеклом маячила бородатая морда. В свете яркой луны оба с удивлением и беспокойством вглядывались друг в друга. Во дворе заходилась дворняжка.
Агапов, натягивая кожушок на голые плечи, мимо веранды выскочил на крыльцо. Пестряков следом. Шли улицей, залитой лунным светом, широко шагая, размахивая руками, бригадир животноводов Ланских вещал:
- У меня сердце томило: Митрич на дежурство пришёл с запашком - кабы не продолжил да не набрался. Лёг, уснул, проснулся - и не могу больше. Пойду проверю. Оделся, пришёл - конюшня нараспашку, Митрича нигде… Лошадей тоже. Потом нашёл сторожа нашего - тюкнули его, связали - кулем лежит под забором. А лошадок увели… Сволочи.
Картина была, как её нарисовал Ланских - только Митрич не лежал связанным под забором, а сидел на колоде у ворот конюшни и ласкал шишку на лбу. Был трезвее трезвого - с испугу, должно быть. Искать животных в пустой конюшне смысла не было, но все вошли и осмотрелись в кромешной тьме, прислушиваясь к шорохам.
- Что будем делать, Егор Кузьмич?
Принимай решение председатель: твоё хозяйство - с тебя спрос.
- Пашка Мотылёв дома?
Каменский участковый Павел Мотылёв жил в Кабанке с матерью.
- А чёрт его знает, - Ланских почесал затылок.
- Узнай и ты.
- Побёг.
- Рассказывай, - Егор подступился к сторожу.
- Так это, - закряхтел, задёргался Митрич. - Подошли двое из темноты, говорят: "Конюшня заперта, дедок? А ключ есть? Покататься страсть хотим". Я вас, говорю, щас покатаю. Хвать ружо, а оно уж у их руках. Ну и, прикладом мне прям суды….
Сторож потрогал новоявленную деталь седовласой головы.
- Узнал кого?
- Ненашенские, Кузьмич, ни лицом, ни говором нездешние. Молодые, здоровушшие... Как не убили?
- Ни к чему им это - конокрады. Что-то не слыхать было про баловство такое, а? - он обернулся к Пестрякову.
Павел Иванович, как проснулся с испугом от бородатого лица в окне, так и не мог унять ручную дрожь, и язык, холодной слюной склеенный, будто прилип к нёбу.
Прибежал Пашка Мотылёв, успел одеться в новенькую форму, хрустел ремнями, пистолет в руке. Оглядел присутствующих, шмыгнул в конюшню, вышел, сунул оружие в кобуру, начал здороваться.
- Ну, что делать будем? - теперь уже председатель задавал вопрос представителю охранительных органов, переваливая на него ответственность.
- Знаю, знаю, что делать, - появился запыхавшийся Ланских. - Надо Петра Михалыча Федякина позвать. Сам охотник, а псина его по следу ходит. Зайку на траве чует, а уж полтора десятка лошадей от ей как запрячешь.
- Верно, - согласился Агапов, - Позвать надо. Так сходи.
Ланских, не отдышавшись, развернулся и припустил трусцой в известном ему направлении.
К Егору начала возвращаться уверенность в себе, растерянность уступала место азарту.
- Где ружьё, Митрич?
- А хтож его знает. Должно - унесли.
- Рассказывай, дед, что видел, что слышал, как коней проворонил, - подступился к сторожу с допросом участковый.
Пётр Федякин был потомственный охотник. Где-нибудь в тайге своим ружьём и собакой он легко бы прокормил большую семью. К пятидесяти годам домочадцев его сильно поуменьшилось - унаследовавшие светлый ум и беспокойную кровь, разъехались по городам в поисках счастливой доли сыновья и дочери. Маленьким хозяйством, рыбалкой да охотой надеялись прожить остаток жизни Федякины - Пётр да Меланья. Но в правлении им сказали: "Кто не работает, тот не ест" и послали на ферму - его скотником, её дояркой. Труд не в радость, никчемные заработки ни к чему - сделали из Федякиных не то чтобы лодырей колхозных, безактивных каких-то. Таким и представлял себе Егор Петра Федякина, пока не поел с ним ушицы у ночного костра, не повечерял долгой и спокойной беседой за жизнь, общество и место каждого в нём. С тех пор зауважал охотника и не упускал случая напроситься на зорьку или на заячий гон. Собака у него была отменная.
Она и появилась первая, напугав неожиданностью Пестрякова - тот и спички уронил, прикуривая.
- Разбой! Разбой! - позвал из темноты Федякин, и тут же они подошли с Ланских, который не пыхтел уже паровозом.
- Пётр Михалыч…
- Да всё знаю, председатель, - отмахнулся охотник. - Вы постойте здесь без суеты - нам с Разбоем оглядеться надо.
- Человек пять-шесть было, - докладывал, время спустя. - Отсюда верхами пошли и коней гуртом погнали - должно в Казахстан. Пешком, боюсь, Кузьмич не догоним.
- Ага, щас мотоциклетку подгоню, - разозлился Пашка участковый. - Вперёд, мужики, по горячим следам.
Увлечённые его энтузиазмом, все присутствующие устремились в чистое поле вслед за Разбоем. Собака металась в азарте погони, то пропадая в ночи, то вдруг появляясь.
- Возьми ты её на повод, - сердился Мотылёв.
- Учи отца ругаться, - ворчал Федякин.
Шли споро, дружно - старики закряхтели, засипели, но не отстали.
У реки следы повернули вправо. Берег густо зарос ивой, тальником, вербой - к воде не подступишься.
- Однако, обшибся я, - признал Федякин. - К городу повернули - в Челябу метят или куда поближе. Говорю, на колбасу, Кузьмич, скакунов-то гонят.
Шли - подгоняла надежда, что близкий рассвет заставит конокрадов забиться в колок от посторонних взглядов. А может, здешние воры-то - загнали лошадок под навес на каком-нибудь хуторе да завалились отдыхать. Тут снег-то им на голову… Такие мысли прибавляли сил.
Небо посветлело. С реки пополз туман, причудливо изменяя окрестные контуры. Разбой залаял.
- Мать чесная, - самым зорким оказался самый старый.
Из клубящегося тумана, будто гигантские призраки, выплывали силуэты лошадей.
- Мать чесная, - Митрич присел с испугу на корточки.
Следом Пестряков уменьшился в росте. Пашка выхватил пистолет и прикрикнул на Федякина:
- Да убери ты псину - щас положу.
Охотник свистнул условно, собака тут же смолкла и вынырнула из зыбкого тумана, лоснясь сырой шерстью.
- Лошади, Егор Кузьмич, - участковый понизил голос до шёпота.
- Вижу, - так же тихо ответил Агапов. - Где же люди?
Федякин взял пса за лохматую морду:
- Ты что, дурень, лошадей пугаешь? Людей ищи, понял?.. людей… Ищи!
Разбой, вильнув хвостом, кинулся в туманное месиво. Участковый обернулся на охотника и повертел дулом пистолета у своего виска. Егор Кузьмич пожал плечами.
Ждали. Туман добрался до холмов, замер, задрожал и потёк назад, пригибая травы опадавшей влагою. По верхушкам берёз ударил первый луч невидимого ещё солнца. Разбой появился с другой стороны.
- Всё. Пуста округа, - сказал Федякин громко. - Бросили лошадей и ушли.
Туман пал росою на траву, она заискрилась, засверкала слепящими искрами, приветствуя солнечное нашествие. Собрали коней, осмотрели следы, разобрались в обстановке. Федякин докладывал:
- Сунулись через брод, а кони не пошли - так и бросили гурт, а сами через воду ушли верхами.
Верно определил старый следопыт число воров - из четырнадцати лошадок девять остались на этом берегу.
- Теперь они быстрее побегут, - заметил Митрич.
- Да бежать-то некуда, - ликовал Мотылёв и тыкал пальцем. - Там "железка", там тракт. Всё, приплыли.
Егор бригадиру:
- Иван Савельич, гоните с Митричем косяк домой. Управитесь?
- А то нет, - повеселел Ланских - погоня его шибко вымотала.
Колхозный сторож сел на кочку и разулся - крепкий запах нестиранных портянок заставил даже собаку, отдыхавшую в траве, вздрогнуть и оглянуться на их владельца.
- Ну, что, мужики, - Агапов оглядел поредевшее воинство. - Вперёд, заре навстречу?..
Пестряков молчал, но видок был кисловатый. Пашка был полон энергии, казалось многочасовая погоня только придала ему сил и желания завершить начатое. Федякин погладил Разбоя по мокрой шерсти и покачал головой.
Пошли. У брода, где прибрежные кусты отступили, обнажив песчаные берега, изрытые следами многочисленных стад, разделись, сняли и исподнее. Кабанка была не широка в этом месте, и не глубока, но вода ледяная. Удивляться-то нечему - конец сентября. За переправой выбитая скотом трава обозначила несколько тропинок. Какую выбрать? Сомнений не было у Разбоя. С ним никто и не спорил.
Прошли поле, обошли лес, снова чисто поле.
- Что это?
- Дома.
- Вижу, что не стога.
- Должно быть, Ключи.
- А перед?
- А это тракт. Видишь, вон машина.
- До тракта вон усадьбу видишь?
- Вижу. Просолы так селились - дом, огород, огурцы малосольные - торгуют у дороги тем, что вырастят, в лесу насбирают, да скрадут где.
- Подходим, мужики, - построжал Пашка Мотылёв и достал пистолет.
Не рвался безоглядно вперёд Разбой, дыбил шерсть - чуть уловимый в пути запах полнил всю окрестность. Подошли к плетню большого огорода, хоронясь за ним, пробрались вплотную к усадьбе. Широкий двор полон пернатой живности, дом с крыльцом, времянка с баней, навес, за ним длиннющая стайка, что колхозная базовка.
- Разведать надо, кто в дому, - сказал Пашка и оглядел своих спутников. - Тебя, Егор Кузьмич, могут в лицо знать, если готовились заранее. Ты, Пётр Михалыч, мало похож на путника дорожного.
Всем стало ясно, кого участковый прочил в разведчики. Городской костюм и плащ фасонистый меньше всего вызовут подозрений у просолов.
- Постучишься, водички спросишься, разговор затеешь и присмотришься, кто есть, сколько их, - поучал Пашка райкомовца, не ведая, что перед ним большое районное начальство.
Пестряков хмурился, молчал, не решил ещё - согласиться ли. Может, пора напомнить, кто он есть. Но как-то не ко времени - всю дорогу пассивно молчал, а теперь… Ещё в трусости заподозрят. Павел Иванович кивнул и пошёл к дороге, хоронясь от окон дома за плетнём. С тракта шёл не таясь. Постучал в ворота, не услышав собаки, толкнул калитку.
Три пары настороженных глаз наблюдали за ним из-за плетня. Пестряков шёл двором, направляясь к крыльцу - ни дать, ни взять, пассажир авто, оставленного на дороге, с какою-то нуждой. Потом вдруг остановился, боком, боком потянулся в поднавес, прильнул к запертым на замок воротам коровника. Сорвался с места и, развевая полами плаща, побежал через двор в огород, размахивая руками и крича:
- Здесь они, здесь лошадки!..
- Тьфу, дурень! - Пашка сплюнул в сердцах. - Всё разведал! Глупей собаки, честное слово.
На крыльце открылась дверь, и чернота сверкнула белым пламенем. Слышно было, как сыпанула дробь по плащовке, разрывая ткань. Следом прилетел гром ружейного выстрела. Пестряков ткнулся носом в навозную грядку и затих.
- Сволочи! - Мотылёв выстрелил два раза, в осколки разметал два окна. - Эй, конокрады! Сдавайтесь! Дом окружён, сопротивление бесполезно. Не усугубляйте свою вину убийствами.
- За подмогой надо, - предложил Егор. - В Ключи сбегать, народ кликнуть, властям сообщить.
- Погоди, - отмахнулся участковый. - Эй, в дому! Спалю усадьбу к чёртовой матери.
И Федякину:
- Поджигай.
- Что?
- Забор, говорю, поджигай.
Старый охотник хмыкнул, покачал головой, а потом вдруг засуетился: раздобыл где-то пук соломы, бересту, сунул в сухой плетень, чиркнул спичкой. Огонь занялся сразу и потянулся в обе стороны.
Осаждающие отступили, не спуская глаз с усадьбы и неподвижного Пестрякова.
- Никуда не денутся, - убеждал сам себя Мотылёв. - Там дорога, там село, да и усадьбу, поди, жалко.
В подтверждение его слов из дома выскочил невысокий и толстый старик с седой бородой до пояса и топором в руках. Сиганув через Пестрякова, бросился рубить плетень, преграждая путь огня к усадьбе. Пашка подошёл к нему поближе и, демонстрируя пистолет, приказал поднять руки. Старик разметал пролёт плетня, выкинул топор, плюнул и поднял руки.
- Ты один что ли? Ну-ка зови остальных.
Старик повернул широкое лицо к дому:
- Ванька, Родька, ну-ка геть суды!
Во двор спустились четверо - два коротконогих крепыша, колодками в отца, и два худосочных цыгана. Даже издали было видно, как хмель у них боролся с испугом.
- Где пятый, дед? - Пашка ткнул просолу стволом в затылок. - Или сам на старости лет?…
- Непьюшый он - домой ушёл.
- Ружьё где? - крикнул Пашка стоящим во дворе.
Вынесли берданку Митрича.
- Всем лечь рылом в землю. Дед неси верёвку. Егор Кузьмич, вяжи супостатов, пока на мушке держу.
Но вязал конокрадов Федякин - Агапов поспешил к раненому. Пестряков сел на грядку, когда бандиты начали сдаваться.
- Зацепило?
- Ранили.
- Сымай одёжку, посмотрим.
Крови было - тоненькая струйка. Несколько дробинок пробили кожу и отливали из-под неё синевой. Егор сходил в дом, принёс самогон в бутылке, чистый рушник. Обтёр лопатку Пестрякову, обмотал.
Подошёл Мотылёв с берданкой:
- Постереги, Егор Кузьмич, крестничков своих, мы в Ключи за пятым, да и позвонить надо, куда следует.
Егор с берданкой на коленях и Пестряков сели на крыльцо. Связанные конокрады, матерясь, просились по нужде.
- Шмальни по ним, чтоб заткнулись, - попросил Пестряков.
- Болит? Ты выпей - боль приглушит.
Пестряков понюхал горлышко сосуда, поморщился:
- Не привык я к такому пойлу.
Однако хлебнул, поморщился, занюхал рукавом - гадость!
- Щас, - Егор оставил ружьё, прошёл в дом. Там и хозяйка нашлась - спряталась в подполье, когда полетели со звоном стёкла и штукатурка от стены, засвистели пули в избе. Агапов быстро растолковал ей, чего хотел и появился перед завотделом со стаканами и закуской в тарелочках - грибочки, сальцо, капустка и хлеб-самопёк. Разлил по стаканам адово пойло, чокнулись, захрустели, закусывая.
- Фашисты, - подал голос один из связанных.
- Ты языком-то ни того… А то щас задницу в клочья порву, - сказал Егор и тронул ладонью ствол ружья.
- Да шмальни уж, - убеждал Пестряков - Чего мне одному страдать. Ну, сволочи, сознавайтесь, кто в меня стрелял?
Когда вернулись участковый с Федякиным, стражники приговорили бутылочку и закуску всю подмели - полдень близился. Хозяин засуетился - стол вынесли во двор, накрыли, не забыли и собаку.
- Разбой его порвал, - кивнул Пашка на пятого, которого привёли, которого упаковали верёвками и толкнули в штабель к связанным. - А не собака, застрелил бы на хрен. У меня грамота по стрельбе, а он бежать вздумал.
Егор и лица конокрада рассмотреть не успел, но видел окровавленные и разорванные в клочья рукав и спинку пиджака. Хозяин суетился, угождая незваным гостям, подтаскивал закуски, выставлял бутылочки, пополнял жбан с квасом. Егор гадал, заберёт его Пашка или простит.
Забрал. Подъехали одна за другой две машины. В грузовик загрузили арестованных, в "неотложку" - Пестрякова. Прощаясь, он напутствовал:
- На выборы один пойдёшь, смотри, Егор Кузьмич, чтоб всё было по-нашему…
Пашка Мотылёв:
- С конями-то управишься?
Машины тронулись. Заголосила хозяйка. Под её вой, реквизировав найденное снаряжение, Егор с Федякиным оседлали двух коней, остальных взяли в повода и тронулись в Кабанку.

Анна была на ферме. Наталью Тимофеевну разморило на солнышке. Прикемарила она. Антошка играл на травке у её ног. Потом нашёл прутик и пошёл в атаку на гусей. Обошёл лужу. Коварные птицы отступали с достоинством, меж собой поругивая настырного мальчишку. И вдруг гусак и предводитель стаи, вытянув шею, кинулся на ребёнка. От неожиданности Антошка сел на попу. Жёсткий клюв ткнулся ему в грудь, больно щипнул за руку выше локтя.
- Ма-ма! Ма-ма! - закричал мальчик.
Он и говорить-то умел только три слова - мама, баба, дай.
Мальчик поднялся на ножки и побежал, но гусак мигом догнал, ущипнул за шею и ягодицу.
- Ма-ма! Ма-ма!
Мальчик бросился через лужу напрямик. Запнулся и упал, хлебнул воды. Он ещё сумел подняться.
- Ба-ба! Ба-ба!
Гусак настиг его и здесь, сбил крылом и вскочил на спину. Шансов у ребёнка больше не было.
Наталья Тимофеевна вздрогнула, отходя от дрёмы. Антошка кричит! Она подслеповато осмотрелась - рядом нет, бросила взгляд вдоль улицы - вправо, влево. Господи, где ж ребёнок? За лужей беспокоились гуси. Уж не там ли? Старуха соскочила с заваленки и трусцой, подволакивая отечные ноги, затрусила вокруг лужи. И вдруг увидела!... Господи, не может быть! Господи, только не это! Белый свитерочек в воде… Это что? Это Антошина спинка?
- Господи-и! - на отчаянный вопль старухи откликнулись собаки всей улицы.
Наталья Тимофеевна подняла внучка на руки. Из носа, раскрытого ротика, ушей текла грязная жижа. Глазки были закрыты, а по щекам полыхал румянец. Жив! Жив!
- Антоша… Антоша, - укачивала старуха остывающее тельце. Толкнулась домой, вспомнила - одна. Постучала к соседке Дарье Ланских:
- Унучек утоп.
- Да ты что?
Дарья, нестарая, проворная баба, взяла на себя роль спасительницы.
- Его надо откачать.
Взяв с Натальей Тимофеевной ребёнка за ручки и ножки личиком вверх, стали раскачивать его будто качели. Жижа булькала в груди, пузырилась на губах.
- Всё. Утоп, - сдалась соседка.
Прибежала оповещённая Анна. Схватила Антошку на руки, прижала головку к плечу и принялась бегать по дому, как оглашённая.
- Сыночка, сыночка мой.
По белой кофточке на спине сбежала чёрная струйка.
Егор вернулся в закатный час. Антошка лежал на столе, умытый, в белом белье. Никаких смертных признаков не выдавало чистенькое личико, только румянец стёк со щёк. С Анной отваживалась Наталья Тимофеевна. Все соседи разошлись - ушли на выборное собрание. Егор Кузьмич поцеловал сына в лобик, скрипнул зубами, застонал и, уткнув лицо в согнутую в локте руку, застыл за этим же столом. Дом сдавила ледяная тишина.

Поздно вечером постучался подвыпивший бригадир Ланских. Егор проводил его на веранду, налил в стаканы из прихваченной бутылки.
- Всё, Ягор, прокатили тебя. Другой теперь у нас председатель.
- Кто?
- Тимофей Бородин.
- Пусть будет.
Ланских покосился на него, выпил и сменил тему.
- А и дуры ж бабы - взялись топлого откачивать, а повернуть ума не хватило. Был у меня по молодости такой случай. Заехал в озеро коня поить, спрыгнул искупаться, чувствую - под ногами топлый. Подымаю - сосед. Спьяну дурень на мелкоте захлебнулся. Кинул через коня, сам в седло и домой. Стучу в ставень кнутовищем:
- Аксинья, мужик твой утоп.
А он прыг с лошадки:
- Хто утоп?
Пока брюхом на коне трясся, вся жижа с него вытекла, и сердце к жизни подтолкнулось. Во как! Долго ишо потом жил, правда, умом тронулся.
Егор молчал, не пил, рассказу не внимал. Ланских засуетился.
- Здесь парнишку хоронить будешь?
- Здесь.
- А сам как? Останешься?
- Не знаю.
Пошёл, от двери оглянулся:
- Ты, Ягор, лучше уезжай - много у тебя здеся врагов поднакопилось. Да и Тимофей не успокоится, пока не сживёт. Тебе спокойней будет.
- Уеду.
Так трагично закончилось и второе хождение во власть Егора Кузьмича Агапова. Больше он не рисковал судьбой.