ЛЮДМИЛА ШАРГА

***

МАРГАРИТАМ…

…Невидима! Невидима и свободна!
… Рукописи не горят!

М.А. Булгаков "Мастер и Маргарита"

А Маргариты и средь нас живут,
Подчас, скрываясь в женщинах обычных,
Их не сломил рутинный быт привычный,
Не погубили сытость и уют.

Порой у них иные имена,
И не в Москве - в провинциях забытых,
Томятся в ожиданье Маргариты,
Когда их позовёт в полёт луна.

Когда весною, в месяце нисан,
Неудержимо их к себе поманит
Путь лунный, серебрящийся в тумане,
К свободе уводящий, к небесам…

Вступая в сделку - только б помогли,
Хоть с дьяволом, хоть с чёртом - с кем угодно,
Невидима, - воскликнут и - свободна!
Лишь только б Мастера творить могли.

Да что там дьявольщина, что там ад -
С самой судьбой вступить готовы в битву…
Пока летят к любимым Маргариты,
То рукописи - верю - не горят!

***

Были и ваши Пегасы мустангами,
Неудержимо неслись они вскачь,
Вы ж в соответствии с чином и рангами
Их превратили в заезженных кляч.

Трусостью ваши Пегасы стреножены,
Кормятся старым прогорклым зерном,
Ходят гуськом по тропинкам исхоженным
И о Парнасе забыли давно.

Видимо, слово какое-то тайное
Вложено было ушедшим в уста;
Конь вороной покорялся Цветаевой,
С розовогривым Есенин летал.

И проносились с серебряным цокотом,
В душах святой возжигая огонь,
Золотогривый строптивец Высоцкого
И белогривый Ахматовой конь.

Кони кормились их зёрнами истины
И из Кастальского пили ключа,
Видимо, Словом владели таинственным
Те, чья строка до сих пор горяча.

И не прельщаясь чинами и рангами,
Лихо пускали коней своих вскачь,
Вот и летят их Пегасы мустангами,
Над вереницей заезженных кляч.

***

Наверно, в следующей жизни…
когда я стану кошкой…

Гравием усыпана дорожка,
Камешки хрустят под каблучками…
Я уже жила на свете кошкой
С длинными пушистыми усами.

Я уже была в кошачьей шкуре
И на мышь охотилась украдкой,
И глаза зелёные прищурив,
Намывала гостя белой лапкой.

Я своей хозяйке, как подружке,
Все свои секреты доверяя,
День-деньской мурлыкала на ушко,
Маленькое сердце открывая.

Я тогда узнала людям цену
И давно не верю в добродетель:
Платят за любовь они изменой,
Не стыдясь ни капельки при этом.

Оттого-то к маленькому сердцу
Близко никого не подпускаю.
Гладили - все больше против шерсти,
Били, если когти выпускала.

Только не умеют кошки плакать,
Слабости себе не позволяя.
Не пристало кошкам, как собакам,
Жить, прогнувшись , хвостиком виляя.

Гравием усыпана дорожка,
Я крадусь по ней, глаза прищурив…
Девять жизней Бог отмерил кошке,
Но не все из них - в кошачьей шкуре.

***

ПЕРВАЯ ВЕСНА

Сок берёзовый с горчинкой,
Хруст прозрачной талой льдинки,
Влажный бархат сон - травы
Не воротятся. Увы…
Поцелуя жар и нега…
Губы пахли талым снегом…
Всё осталось в той весне,
И теперь всё чаще мне
Лунной ночью к изголовью
Память слёзы - сны роняет…
Люди первою любовью
Это чувство называют.

***

Я родом из царства туманных лощин,
Из тихой обители алых рябин.
Прошло босоногое детство моё
Долиной, где иволга песню поёт.
Здесь травы влажны и прохладны от рос
Взрастают в тени белокурых берёз.
По тропкам заветным брожу босиком,
Где каждый росток был когда - то знаком!
Устав от дорог, припадаю к ручью,
Пью жадно священную влагу твою!
Земля моя милая! Свет тишины
Здесь часто темнеет от эха войны.
Но сосны взметнули стволы до небес,
На гари, где плакал обугленный лес.
Лежат убиенные витязи тут:
Недаром селение Красным зовут.
Здесь сердце навеки осталось моё,
Здесь иволга песню так звонко поёт…

***

Как неожиданно приходит осень,
Посмеиваясь над притихшим летом…
Как много мы порой у жизни просим,
Не думая, чем воздадим за это.

После хмельного летнего веселья
Нас отрезвят рябиновые ночи,
И горечь неотступного похмелья
Настигнет нас в долине одиночеств.

И мы, обиды ближнему прощая,
Вдруг понимаем, что такое "поздно",
И о душе нетленной вспоминаем,
Считая дни, как злато, скрупулёзно.

И позабыв о дряхлом, бренном теле,
Осознаём, хоть нелегко прозренье,
Что жизнь прошла не так, как мы хотели,
И шансов нет, увы, на возрожденье.

И отразятся в зеркалах усталых
Пороками изрезанные лица…
Нет ценности другой для нас, пожалуй,
Чем к Свету и Добру всю жизнь стремиться.

***

Странные дела творятся, милый,
В нашем королевстве тридевятом,
Я понять пытаюсь, что есть силы,
Что произошло, но - непонятно.

Странные дела, мой друг, творятся,
Каждый день разборки из-за трона,
А в углу обиженно пылятся
Нами позабытые короны.

Книги - наши верные вассалы.
Кошки - наша преданная челядь.
Раньше их присутствие спасало,
А теперь дела совсем плачевны.

Маленькое наше королевство
Ждёт, когда мы вспомним о коронах;
Никуда нам из него не деться -
Подрастает принц наш чистокровный.

Может, утрясётся понемножку,
Заживём в согласии и в мире,
Хочешь, я сварю тебе картошку?
Нашу. Королевскую. В мундире.

***

ЗАБВЕНИЕ БОГОВ

Наверно тот, кто это выдумал,
Потом прощения просил
За то, что выжег сотни идолов -
Богов языческой Руси.

Взирали скорбно лики древние
На капища в плену огня,
На то, как крестное знамение
Испепеляло "чур меня".

Как новой верою гонимые,
Не подымая головы,
Ушли в леса непроходимые
Их верные жрецы - волхвы.

Поруганы. Людьми повержены,
Уснули боги вечным сном,
Но старый праздник мы по-прежнему
Зовём как прежде - Семиком.

И, очевидно, не напрасно мы,
Храня заветы старины,
Сжигаем чучело на Масленой
И ходим в гости на блины.

Окрепла вера христианская,
Но люди с давней той поры
В лесах, в глухую ночь купальскую,
Плетут венки и жгут костры.

И помнят многое так, словно бы
И не промчались сотни лет,
И поминают в Навьи проводы
Всех тех, кого уж рядом нет.

И не понять уже, наверное,
Как воедино всё сплелось,
Как слиться мог с богами древними
Распятый на кресте Христос.

Блуждая в собственных сомнениях
Тысячелетие уже,
Творим мы крестное знамение
И шепчем "чур меня" в душе.

***

ПРИГОВОРЕНА…

Приговорена к родной земле,
Где от века жили мои предки,
Где морозный иней в феврале
Серебрится на уснувших ветках.

Приговорена к родной стране,
Где учились первые уроки,
Где легли на сердце в детстве мне
Памятные пушкинские строки.

Приговорена навек к ветрам,
Что свободно над полями веют
И в туман уходят по утрам
По песчаным золотистым свеям.

Приговорена к вершинам гор,
К земляничной солнечной поляне.
Мне по праву этот приговор
Предки мои вынесли - славяне.

Приговорена. И тем живу,
Что душа изодранная в клочья,
Яблоком антоновским в траву
Упадёт в России где-то ночью.
___
Свей (диалект.) - мелкая рябь на песке.

***

КУПАЛЬСКАЯ НОЧЬ

Купальской ночи звёздная купель
Меня в своём безмолвии купала,
Когда по тайным тропам я ступала;
О них пропел мне златокудрый Лель.

Венок, сплетённый ночью колдовской,
В струящееся лоно погружая,
Судьбу свою течению вверяя,
Стояла я над тёмною рекой.

Разрыв-траву вплела я в свой венок
И сон-траву - владычицу пророчеств,
И перелёт-травы прощальный росчерк
Звездой упавшей догорал у ног.

А златокудрый пел : "Поторопись.
Уже давно очерчен круг заветный.
Сорви Перунов цвет и до рассвета,
Не обернувшись, с ним домой вернись.

Ты станешь прозорлива и мудра,
И беспристрастно будешь "в нави зрети".
Поторопись, уже проснулся ветер,
Сорвать Перунов цвет пришла пора".

А что потом? Безрадостные дни.
Отравленные ожиданьем ночи,
Как подтвержденье собственных пророчеств
Вся жизнь моя. Лишь руку протяни…
Умолкни, златокудрый, не мани!

Нет смысла жить, коль сразу всё познав,
На все вопросы я найду ответы.
И я ушла, покинув круг заветный,
Цветок Перуна так и не сорвав…

***

(Из цикла 70-ая широта)

Помнишь песни, что пели при свете костра
И туристской палатки промозглую сырость?
Четверть века промчалось, но будто вчера
Звёзды, падая, в наши ладони стремились.

Предрассветный стелился туман по реке.
Лапник хвоей душистой дышал в изголовье.
Были коротки ночи. А мы налегке
Отправлялись в поход за мечтой и любовью.

Были молоды мы. И казалось тогда,
Что любые пути нам с тобою подвластны,
Что вовек не расстанемся и никогда
Не нарушим святого гитарного братства.

Четверть века промчалось. Ну, где вы сейчас,
Те мальчишки и девочки семидесятых?
Свет таёжных костров потихоньку угас,
И не ходят с гитарами нынче ребята.

Только песни, что пели мы, память хранит.
Только коротки ночи в тайге, как и прежде.
Там пылает костёр и гитара звенит,
И сердца согревает на чудо надежда.

Что недолго гитарам томиться в пыли:
Наши дети пройдут, где шагали когда-то
По тропинкам таёжным к вершинам земли
Мы, - мальчишки и девочки семидесятых.

***

Ты меня растворял в суете ежедневной,
Моё имя развеивал в окриках гневных,

Лик мой смешивал с шумной толпой многолюдной
И терял ежечасно и ежесекундно.

Я сжималась от боли в полоску шагрени,
Проливалась слезами, стираясь о время,

Истончалась, капризам твоим потакая,
Но однажды опомнилась - я не такая.

С той поры я жила, равнодушно взирая,
Как меня ты растрачивал, в буднях теряя,

Жил как водится, в исчезновенье не веря.
Только как-то, почувствовав горечь потери,

Пустоту ощутив и от жизни усталость,
Понял ты, что меня у тебя не осталось.

В днях минувших меня собирать по крупицам
Будешь ты, натыкаясь на чуждые лица.
И, возможно, найдёшь,
И раскаяньем склеишь,
Но вернуть меня прежнюю вряд ли сумеешь.

***

Ты старше меня на несколько лет.
Я старше тебя на целую жизнь
И не на одну - на две иль на три,
И пропастью время меж нами лежит.
Она не снаружи, мой милый, - внутри…

Ты старше меня на несколько лет,
Но ты для меня всего лишь дитя,
Ребёнок, себя возомнивший Творцом.
Ты жизнь прожигаешь, беспечно шутя,
И кажешься глупым крикливым птенцом.

Забавно, порой, на тебя мне смотреть,
Когда, убелённый снегами седин,
Ты строишь песчаные замки надежд.
О, мой несмышлёныш! О, мой господин!
Земля не знавала подобных невежд.

А впрочем - знавала. Ведь всё впереди.

Ты будешь сюда возвращаться не раз.
И, не возмущайся, не два и не три.
Пока не растают забвения льды,
Пока не отверзнется пропасть внутри,
Пока не отыщешь свои же следы…

… Ребёнок, играющий взрослую жизнь…

***

СЕРЬГИ СКИФСКОЙ ЦАРИЦЫ

Под пыльным стеклом, в захолустном музее
Лежат эти серьги и тускло мерцают,
И женщины мимо проходят, глазея,
И только одна, замерев, созерцает.

Ей, бронзовокожей, наверное, мнится,
Что это она восседала на троне
В одеждах диковинных, скифской царицей,
Верша судьбы подданных взмахом ладони.

Браслеты звенели на тонких запястьях,
И не было скифской красавице равных,
И царь молодой, задыхаясь от страсти,
Сносил терпеливо её своенравность.

Надменность холодную не растопило
Горячее сердце влюблённого скифа.
Лишившись рассудка, её отравил он,
И умер от горя у ног её тихо.

История эта, в минувшее канув,
Была бы забыта, но в сумраке зала
Девчонка серёжки из скифских курганов
Разглядывала и к себе примеряла.

Ах, как бы пошли эти серьги к браслетам,
Что тихо на тонких запястьях звенели,
К раскосым очам её синего цвета,
К бровям, что как крылья над ними взлетели.

Спеши, Синеокая, близится вечер,
Горячее сердце царя успокоить,
Он любит тебя, он мечтает о встрече
О прошлой истории, к счастью, не помня.

И ожил в руке у девчонки мобильный,
И эхом ему отозвались браслеты…
И что-то мелькнуло в глазах её синих…
А, может, мне просто почудилось это…