ЗИМА В МЕГАПОЛИСЕ

1.

Снег на Пречистенке, а в Сокольниках град,
На Маросейке, видимо, моросит,
А сам ты стоишь на Кузнецком, рад:
Такое чувство испытывает паразит,
Присосавшись; так я присосался к этому
Городу, с младых ногтей полюбив
И зимы его и вёсны; молекула к атому
Жмётся всегда, болт на других забив.
Я мог бы там жить эдаким барином
(Рублёвка в те времена стоила фиг),
И было тогда не всё ещё разбазарено,
И за пятак я делал Садовым круг
На метро, либо в троллейбусе; ныне, -
Как мне рассказали, - всё иное там;
И Церетели на всех наводит уныние,
Покупая для горгулий своих места.

2.

Подтаявший пласт, прошлое под сурдинку,
Всю эту слякоть зимы к ботинку
Не прилепить, не вернуться в Нескучный сад,
И макака на Пресне вам не покажет зад.
Можно ходить по Кремлю, грызя карамельку,
И на Арбате можно напиться в стельку
С никому ненужными портретами…
Братец, - вот что… забудь об этом.
Ввысь растя, этот город ушёл в катакомбы,
Где якобы Грозного якобы библиотека
Якобы Софии Палеолог;.. эти подземные тромбы
Пойдут под ночные клубы и дискотеки.

3.

Дядька в бейсболке - это не Воланд романа…
Там, чтобы пукнуть, нужно, дружок,
Пресс пенёнзов достать из карманов,
Не говоря - купить пирожок.
Дело не в дороговизне, а в способе жизни,
И нищие на абордаж Белый дом берут;
Ваганьково, Новодевичьем, - соль отчизны,
Но - прах на прахе, самодельный Бейрут.

4.

Яуза, Клязьма, Замосворечье в трубах, -
Какой вам там Гиляровский, ребята?..
Привидение Пастерака, в грубых
Сапогах - из Переделкина, с тороватой
Речью; ещё и этих и тех
Силуэты, - ушедшие, прошлые зги…
И Ивану Петрову, пришедшему в Политех,
Петры Ивановы стихами рихтуют мозги.

5.

Никому не нужное счастье блуждало по
Тишинке, глотая снег, - то был
Человек, читавший тогда Белькампо,
Усмиряя свой музыкантский пыл.
Катерок плыл по реке, своё трубя
У набережных и под мостами,
Вроде: "я никогда не любил тебя,
А ежели да, то только местами".
Какие-то калужане или звенигородцы
Кормили досыта, балией поили;
"Лимита" просила на хлеб, - все эти выродцы,
Уродцы пространства, или
Простые люди, - где вы теперь?..
Китайские, с оспой, щёки зимы
Объединяют людей; открытая дверь
У зимнего воздуха просит взаймы.

6.

Садовое кольцо в окнах машины, шинное "ша",
Бульвары, бульвары, рытвина перехода,
Или втулка метро поглощает народа,
Сколько не смог Освенцим, жуя не спеша.
Вкусного "Бородинского" на морозе
Чудесный ломоть, апельсины, коньяк,
Заснеженные дома, - точно в склерозе;
Скрипят сапоги какие не вспомнит бедняк.
Кремль мямлит "девять", пирожное
Блаженного - в крупке метели…
"Здесь очень скользко, осторожно
Ходите"; в зимней всё канители.

Ноябрь 2007

***

1.

Мне проще всех вас признать, чем ругаться с вами,
Не говоря, - торговать чужими правами
На право меня не любить, позабыть;
Но это уже не моя, но ваша прыть.
Прыгая по ухабам своей судьбы,
Считая на пальцах рук гроба да гробы,
Вымаравшись во всём, в чём можно от века,
Я больше люблю кота, чем человека.
"И веко подёргивается", - но эта цитата, литература;
Половина из того, что сделано это халтура.
Во сне, и ещё живой, я стою у ручья,
Не блюю и не писаю, - стало быть, с жизнью ничья…
Ежели б, кроме тебя, эти стихи
Прочли бы другие, меня бы сочли полоумным,
Блуждающим по "земляничным" и лунным
Полянам, кратеру, всем говоря "хи-хи".

2.

Чтобы писать стихи, либо играть на флейте, -
Нужен досуг, нужна молодая, в чулках,
Экономка, которой скажешь - "налейте",
И она нальёт, на проронивши "ах".
Получится лирика сибарито; в отрытой -
На ночь глядя - форточке застряла луна;
На каменном диске поставить ещё "Рио Риту",
Отбрасывая тень, на подобие волна
В унылой Финляндии; и размеренным слогом
Писать о балах и ундинах в мутной воде,
Пить Мозельвейн какого там былого
Разлива, который и не достать нигде,
Чухать добрую кошку, есть с нею с блюдца
Колёсами и овалами нарезанную колбасу,
И такое, блин, не писать, чтобы ты отвернуться
От меня не смогла; ночные тучи пасут
В небе луну, как овцу заблудшую; ходит
В чулках экономка, передником срам прикрыв,
И капает лирика или в этом роде,
Краснее на белой бумаге, что твой нарыв.
И самое-то интересное, что эти
Строки слагались в одиночестве звон
При томике Тютчева, что о поэте
Не говорит ни плохо, ни хорошо. С золой
Проческа лист умащен; луна в окне
Оплывает огарком сальным, не нужным мне.

***

СЧИТАЛКА

На тебе, Варвара, нотную тетрадь -
будешь потихоньку ноты собирать,
подбирать по слуху, тыкать пальцем в "ля",
про мои измены и про тополя.

Перейдешь в другую комнату, к окну,
Где увидишь вечер, даль и старину
веток на закате, и коньяк тоски
опрокинешь сразу, ведь тебе с руки.

Я к тебе невзрачно относился, друг,
ты ж всегда хотела угодить в мой круг,
круг моих знакомых, женщин и мужчин,
но к такому делу не было причин.

Не кручинься, Варя, дался он тебе!
Я заразу эту видел во гробе.
Нотную тетрадку на тебе, играй -
про недостижимый и тщеславный рай.

2008

***

Не важно видеть дождь, важнее - слышать.
Поворотясь спиною иль виском
к мерцанию стекла; стекает дом
фасадом на асфальт, стекают крыши,
и небеса, как фольга подо льдом,
и кровь идет по венам тише.

Не важно видеть дождь, важнее - слышать,
снимая со зрачка всю эту пыль
стремящейся воды, автомобиль,
что рассекая лужу, воду лижет,
сворачивая отраженья, иль
разбрасывая - дальше или ближе.

Пасхальный вечер, и стоят хлеба,
залитые как бы фонарным светом.
Глазурь отковырни, а там - судьба
изюмом, что таится в тесте этом.

2008

***

КУРГАН

Под плоскостью равнины - тишина.
Возможно, там гроба, возможно, руды,
иные механизмы бытия:
кроты, личинки, зерна на восходе
и мусор времени, берцовый артефакт,
зуб плуга, кровь и марля пехотинца
и ворсом повраставшая трава;
курган курганом, шишка горизонта

и пуля глазу; дальше лес сопит
и пальцами вращает, и тропинкой
ведет в болота, где томится газ,
и где коряги вам напоминают
музей Чюрлениса; вокруг лежит Литва
и смотрит в карту неба, но созвездья,
как точки населенных пунктов, стерты,
поскольку здесь дожди, сезон дождей.
Курган похож, когда глядеть с другого,
на расстояньи, - он похож на прыщ,
и если паровым катком наехать,
то кажется - как из жерла вулкана
чумная лава - из его нутра
пальнет загнившей и лежалой жизнью:
все эти предки, листья, поколенья
мышей-полевок, воинов грудастых:
вот польский череп с тощей бородой,
межреберье тевтонское, татарский
ошметок кожи, волоса не знавший,
да что-нибудь еще, да то да се…
Могильник, анонимная структура
напластований. Проходящий мимо,
такой как я, за надобностью в лес
по ягоды-грибы, с литовской дамой,
с домашней брынзой, местным коньяком
и настроеньем маньериста в тундре, -
остановись на миг да и подумай:
какой зело курган. И прочь поди.

2008

***

Бесцветней серого, невзрачней голубого
и мерзче розового, словом - сразу три
в холодном небе ; вот тебе забава,
друг Левитан, возьми и повтори.
В подветренных кустах шуршат листвою
эолы и собаки этих мест,
отряд ОМОНа, схожий с татарвою,
дает круги с зигзагами окрест.
Ученья в парке… А у нас тут пьянка,
и мы их видим, а они нас нет;
профессор, защитившись, хуторянку
наплясывает, выпивши вполне.
Двадцатилетней давности студенты
пируют с аспирантками; зима
им молодость ссужает под проценты
и, с ними заодно, пьяна сама.

2007

***

МЕТОДОЛОГИЯ

1

О vis-a-vis плетение словес…
Твой византийский ум, чтоб разогнаться,
сперва дает круги, как мелкий бес,
при том, что ни коньяк, ни ассигнации
его не будоражат так, как суть
тропы в лесу: то мхи, то буреломы,
сычи, потемки, и в ветвях, чуть-чуть
в ознобе,- звезды… Далеко от дома,
где отпечатнан шаг - уйти, и где
деваться было некуда; далече
от ранних, в замороженной воде
рассудка, мыслей о себе калечных.
Хошь - водку пей, а надо - "план" кури;
кто ясно мыслит - ясно излагает.
Что мне тебя журить, сама жури,
а мы посмотрим, конфидентка дорогая.

2

Как в Арктике, в мозгу кочуют льдины,
бисквиты холода, трубят то кит, то нерпа,
и иней покрывает, как седины,
брады флажки расставивших там пионеров.
Другой се способ ощущения в потоке
холодных вод - себя; и хмурым ледоколом
сознанье движется туда, где не сороки,
а льды трещат; пингвины ходять в школу
на близплывущий айсберг; всяческие гаги
биеньем крыл и криком оглушают
тупеющих во льдах от счастья и отваги…
Все вмерзло, флаг застыл, и радость не большая.

3

Налево - сволочи, направо - педерасты,
чуть позади - просты и добры люди,
а впереди чуть-чуть - жрецы инакой касты,
что жрут кита на золоченом блюде.
И я одна никто, ни там, ни этам,
и у меня все отняли, но я,
назло себе, эстетам и поэтам,
а заодно и ближних сих гноя
угрюмостью сугубой, депрессивной,
я тоже докажу, что я, что я…
Но рукоблудие и блудомыслье сильно
влияют, так что, правды не тая,
я - снедь, которую не гложет даже рыба;
притом, имея груди и изгибы,
я даже не приманка мужику,
таких боятся, как "кукареку"
боится бес, обходит стороной…
Зачем же вы не возитесь со мной!

4

Вот способы свести с ума себя
и близких, напугать собой округу,
испортить нервы, их же теребя
без устали и толку, как дерюгу.
Дерет обои кошка, ей видней,
ей, может быть, не нравится орнамент,
иль чует мышь в подполье, там, на дне,
а может быть, и ниже, где фундамент.
Но то - идеи ради, мыши той…
А здесь несет паленым по-старинке
и русской безнадегой, вышито
не гладью, а крестом, как думочка в глубинке.
Коль научилась есть, и спать, и ныть,-
научишься, хотя и понемногу,
и думать, чтоб со всякой стороны
был доступ и к себе, и к Богу.
Через второе - к первому, а нет -
не разбазарь, что дадено от века.
И кто талантлив - снял с себя запрет,
как костыли отбросивший калека.

2007

***

НОЯБРЬСКОЕ

Ноябрьские тени веток, птиц, облаков,
кованных решеток, звука чужих каблуков,
тени музыки в Городском саду,
душные тени снов, снующих по льду
сознания; и, среди ночи глаза открыв,
видишь луны за кисеею нарыв,
точно под марлей бинта, в небесной вате;
осенью дерева выглядят виноватей
распотрошенных под переделку витрин;
в луже луна горчит, как аспирин
на языке, шершавом от лишних слов;
под ветром фасад напротив с листвой унесло
в сторону моря: балконы, стекол слюда -
в теплые страны… Зачем возвращаться сюда?
Начало зимы, улиц сухой этикет.
Рябина схожа с кетовой икрой, паркет -
с шахматным полем, и сам ты похож на себя,
бреясь утром, щеку языком теребя.
Она - что беленая стенка, и пена в крови:
какой-то больнично-неувядаемый вид,
да и глаза - не того, амальгаму сверля,
что два потемневших в хожденье железных рубля.
И подруга с кофейником и утешением здесь:
все это - зрелость, мол, с "того" подспудная весть,
а глянь на других, которым за шестьдесят,
члены чьи и мысли, как слюни, висят.
Я утешаюсь, я утираюсь, в халате
стоя средь кухни, как злобная весть о расплате
за идиотскую, в невоздержаниях, юность,
которая поутру на лице проклюнулась.
И, повторяя классика, "с отвращением
листая", и заодно пресекая волос ращение
когда-то и кем-то дареным мне "жиллетом",
вплываю в ноябрь и не сожалею об этом.

2007

***

МЯТА
Е.Жаровой

Зимне. Чернила, страдая своей лейкемией,
становятся симпатическими, и бумага,
как недособлазненная дама, вихляет мимо
вашей руки, на восток стола… "Однако,
прохладно, барин", - журчит, проглотивши Цельсий,
на подоконнике кот, жилец двух миров:
этого, где я на вечность нацелился,
и того, где не произносят подобных слов.
Холодает, душа моя, облетает, вянет;
здравствуйте, космы насморка на том вон лице,
до свидания, вмятина из-под меня на диване;
улица льется из глаз, туманясь в конце.
Можно сказать - отличное время: мятные
капли в чай - чай, успокоят не в меру
разошедшийся дар, ради которого внятно
силлабы молвят певцу - "пошел вон!", к примеру.

И декабрьские деки крыш, черепицы клавиатура,
японский иероглиф ветки на рисовом, сероватом
с прожелтью небе - всего лишь температура
строф и пэонов, упрятанных там воровато.
Здесь и сейчас: разбавленный холодом свет
ноябрьского фонаря под шершавым верже
уже декабрьского неба; на сером нет
лиловых теней птиц и дерев; уже

Уже становятся сумерки, точно в дверную щель
глядеть на закат, которого, в сущности, нет,
а так - воспаленная штукатурка в плюще,
какой-то природный модерн; обертками от конфет
лежит по углам или подвалам листва,
мостится кошка, словно класть собралась
страусовые яйца, лить крокодильи слезы родства,
и вся-то в истоме, и рожи делает всласть.

Эта картинка - частный слепок того,
что происходит повсюду: дуют ветра,
валандаются капюшоны с зонтами, и во
всех подворотнях несет, как из нутра
поутру, с перепою; южные зимы, увы,
что слякоть больших живописцев - я не люблю…
Фары трамвая в тумане, как взоры совы,
таращатся, не освещая: нолики блюд.

Это пора отсутствия в теле души,
присутствия алкоголя в крови, пора
собрать по сусекам деньги, погладить ушиб
единственной мысли о череп и - вон со двора.

2007

***

ОТРЫВОК

Бессонница. Светает. И Гомер
стоит на полке; ничего не помню
я из Гомера: долгие периоды,
гекзаметры - что греческий орнамент
на портиках и вазах, он зовется
"бегущею волной", он усыпляет вас.
Светает долго, соответствий нет
меж циферблатом и оттенками небес,
и если стрелки говорят вам "пять",
то тон небес - что ввечеру, что утром;
и плавно превращаешься в крота
или шахтера, что - одно и то же,
и колобродишь недрами жилища,
повсюду натыкаясь на себя и
ничего, кроме себя, не обнаружив
и не добыв - прелестнейший досуг,
не говоря - стиль жизни; только это
отнюдь не стиль, поскольку у меня
нет никакого стиля, это уж, скорее,
как бы в предбаннике таможенном сидишь,
и цербер в лацканах сверлит тебя и сумку,
хотя вся контрабанда в голове,
где и Гомер с бессонницей… Светает,
но нехотя и медленно, как будто
испортился небесный реостат
иль ангелы, не выспавшись, зевают,
мол, торопиться некуда, и так,
само собою, рассветет; и девы
абстрактные, в сорочках до пупа,
идут журчать, не попадая в тапки,
средь кафелей улыбчиво слепых,
и наступая на котов несчастных; молодой
отец с отекшими безумными очами,
под мышкою зажав ребенка, варит
как магма поднимающийся кофе,
крича жене: "Подъем, пора кормить!".
Но, слыша что-то ватное в ответ,
он сам бы это рад, дабы не сталось
истерик с этой - хоть куда - красивой
и наглой мамой; кофе убегает.
О, эпос затянувшегося утра.
О, запахи пилюль у стариков.
О, невротические у студенток за-
держки из-за сессий и другого,
что делает поверхностным их сон,
поскольку снится то, что наяву
бывает ими редко достижимо;
но вот во сне начав и сжавши бедра,-
восторга взрыв сливается со звоном
будильника, усиливая сладость,
и, Боже мой, как жаль, что в институт!
Декабрьское утро, без Гомера.
Бессоница, укладываясь спать,
мне говорит: "До скорого свиданья";
ни выселить ее, ни надурить.
Под мышкой без дитяти, без младой
и наглой мамы и жены (все это
уже случилось и стекло в водопровод печали),
помешивая ложкой магму кофе,
шиплю и заклинаю - закипай!-
и солнышко, слепое, как Гомер,
нашаривает подоконник, стену
и седину на бороде моей.
В который раз сбегает мерзкий юркий кофе.

2007