Все уходит.
Ускользает.
Я пытаюсь удержать лето за край красно-зеленого сарафана, а в моих руках остается только лоскут уже догоревшего сентября...
В волосах запутался лист.
Ускользает.
Это обострение. Осень до поры точила стрелы в солнечной августовской пирамиде и внезапно выпустила их все мне прямо в сердце.
В каждом поэте заложен ген осени. В балеринах – ген весны. В солдатах – ген зимы. В детях – ген лета.
Я хочу быть ребенком. Или балериной. Или даже солдатом.
Зима – это сила. Весна – это весна. Лето – это зеленый мадьярский танец. Осень – это Любовь.
Это все равно, как проснуться на рассвете совершенно здоровым, но ясно отдать себе отчет в том, что вечером будешь валяться в постели с тяжелой лихорадкой: весь мокрый, а термометр разбили еще в прошлом году.
Мы думаем, что при рождении нам дают имя. Но это не так.
Нам придумывают псевдоним, а имя мы так и не узнаем. Никогда. Всю жизнь люди занимаются тем, что пытаются внушить себе и другим мысль, будто они знают свое настоящее имя. Сначала они тренируются у зеркала: часами повторяют своему безымянному отражению некое созвучие, до одури непохожее на то, что находится в зеркале. Потом они выходят на улицу и, тыча пальцем себе в грудь, выкрикивают это созвучие проходящим мимо страховым агентам, электромонтерам и маленьким детям.
Тяжелее всего обмануть маленьких детей. Они не понимают, как вишню можно назвать собакой, а кошку – Тузиком. Они смеются, разбивают свои нежные белые коленки, вытирают розовую кровь и всем известно, что их ПОКА нельзя обмануть. Вот истинная причина, по которой некоторые странные мужчины и сентиментальные женщины не хотят иметь детей. Они не желают давать жизнь новой партии обреченных на обман!
А те, кто решаются на этот шаг, с самого рождения остервенело доказывают своим девочкам и мальчикам, что их имена «X”, “Y”, “Z” и никак иначе! Даже на их могилах они пишут эти ничего не значащие имена и даты. В нашем ускользающем мире самая дорогая иллюзия – это иллюзия обладания. И обладать каким-нибудь странным именем считается чуть ли не главным условием существования.
а С идет в точку D и мы разминемся. В точке B меня ждет E, хотя ему нужна не я, а L, которая ушла в точку К. И скоро я стану думать, что Е – это С, а Е станет думать, что я - L. Хотя мы оба знаем, что это не так. И одновременно прекратим поиски тех, настоящих. Также сделает и он - С - там – на другом краю Земли, (это тут рядом – через улицу ...).
Вот собственно краткой пересказ знаменитого сюжета главной людской трагедии –
«чужих людей соединенность и разобщенность близких душ».
Я расскажу о том, как я езжу в маршрутках. Это очень интересно. Однажды я подсчитала, что провела в маршрутках около трети всей своей жизни. Все-таки треть жизни – это много. В цифрах моя треть составляет около семи с половиной лет. Из этих семи с половиной лет вспоминаются несколько очень забавных минут. Это, кстати, тоже очень много.
Те, кто ездят в маршрутках, знают: это не просто езда, это уход от реальности. Точнее, это отдельная реальность – почти такая же, как у Кастанеды, только моя. Модель одного несуществующего мира в кабинке старого японского микроавтобуса - такого, в котором очень низкие потолки и неудобные маленькие кресла, плотно прижатые друг к другу. Неужели все японцы такие маленькие? Вряд ли. Я думаю, они просто первыми поняли, что человек ищет страданий, и создали для страданий идеальную машину...
Сидеть можно только высоко подняв коленки (почти под подбородок), а стоять и вовсе нельзя. Но те, кто знают вкус этого мира, в чью кровь вошел запах старых затертых сидений, бензина и тошнотворного одеколона водителя - и сидят, и стоят, и живут в маршрутках. С каким-то даже наслаждением.
Стоит только один раз выйти на дорогу, протянуть руку и остановить приземистый продолговатый гроб с порядковым номером, и все пропало... Цепляетесь озябшими пальцами за черную пластмассовую ручку, тянете на себя дверь и входите в Новый Мир. В этом мире время течет по-другому. Оно измеряется количеством свободных мест в маршрутке, звоном мелочи, передающейся водителю, подмаргиванием светофоров в заляпанные окна, запахом сидящих рядом пассажиров, криками «Остановите на перекрёстке» и «передайте сдачу»...
Сначала Вы не можете понять, каким образом люди выдерживают здесь более пяти минут, потом успокаиваетесь, через неделю начинает нравиться, и всё... Вы втянуты.
Вы - постоянный член Клуба.
Думаете, у всех этих людей, которые лезут в переполненную маршрутку, чтобы выстоять в полусогнутом состоянии сорок минут, нет денег на такси? Или, почему, Вы думаете, они не сядут в автобус, в котором можно стоять в полный рост и держаться за поручень? Дело ведь не в деньгах или удобствах. Дело в этой отдельной реальности. Вот они все и лезут, чтобы ехать в искореженном сгорбленном состоянии, держась за сиденья тех, кто успел на заседание Клуба на предыдущей остановке!
Добро пожаловать в ОЛЕМ - Общество Любителей Езды в Маршрутках!
Ежедневный членский взнос – 1 золотой 25 серебряных. Раньше взнос был всего золотой, но в последнее время произошел такой наплыв клиентов, что пришлось увеличить плату за вход. Так решила администрация Клуба. Но Клиентов не убавилось. Каждый хочет в отдельную реальность. И все готовы платить. И будут платить и пять, и десять золотых.. Думаю, администрация знает об этом... Но, опять же, дело не в деньгах. Главное – стратегия.
За 1 золотой 25 серебряных вы получаете всё: неповторимую атмосферу замкнутого пространства – крошечной ракетки, управляемой сумасшедшим пилотом. Ракетка несется по трассе, и, возможно, в следующий момент (и вы знаете об этом!) пилот свернет в столб, потому что ему совершенно незачем жить: когда-то он был капитаном огромного звездолета, он открывал новые миры, он был знаменит и обласкан светом звезд, а теперь – старый, обрюзгший, всеми забытый он стал водителем маршрутки!
Он – маньяк, камикадзе. Рано или поздно он повернет руль.... И вы платите за эту чудесную возможность спокойно сидеть или стоять среди десятка таких же, как вы, - таких, которые никогда не будут ни капитанами, ни штурманами, ни даже третьими механиками. Вы винтики и Вам хорошо. В этом отлаженном механизме. Администрация регулярно заливает топливо и смазывает детали мазутом. А больше вы знать ничего не хотите: новые планеты, элементарные законы физики, скорость света... Нет, вы сидите и балдеете, высоко задрав коленки. Вам неудобно, холодно и плохо. Можно, конечно, попросить водителя остановиться и выйти, даже не дожидаясь официальной остановки. Поверьте, никто перечить не станет. Но вы не сделаете этого. Вы привыкли. Вы знаете наизусть лица, одежду и запахи этого корабля. Вы их любите. И Вам хорошо!
Счастливой дороги!
Но все это не идет ни в какое сравнение с той музыкой, которая играет в салоне. Музыкальный мир маршруток – отдельная тема.
Дело в том, что у многих «пилотов» за спиной - тюремной прошлое. Нет, не бойтесь: в большинстве своем они никакие не воры и не убийцы.
Они попадались по глупости, в далекой молодости и, в основном, за превышение служебных полномочий.
Я же говорила, что все водители маршруток – бывшие пилоты больших звездолетов, воспитанные на романтичных книжках русских фантастов.
Так как они попадали в заключение? Просто.
Ну, например, была команда из Центра не высаживаться на незнакомую планету, а следовать далее по маршруту. А эти юные пилоты – сумасшедшие романтики, они же не могут так просто пролететь мимо только что открытой планеты. Они, конечно, производили самовольную посадку и чаще всего гибли по разным причинам: местные аборигены, наличие ядовитых веществ в атмосфере, неизвестные вирусы...
Центр знал об отчаянии своих пилотов, но никак не ограждал их от самовольных вылазок. Наоборот! Им было выгодно такое мальчишество. Даже если пилоты гибли, то в Центре уже знали от чего, а, значит, можно было лучше подготовить санкционированную экспедицию и обойтись без новых жертв... Но если пилоты все же выживали и приносили в Центр бесценную информацию, то приговор все равно и всегда был один: тюрьма.
А отбывали срок они не в каких-то специализированных колониях для летчиков и космонавтов - в обычных тюрьмах вместе с ворами, насильниками и убийцами. Вот там-то они и пристращались к тюремной лирике, делали наколки. А уж затем, когда становились водителями маршруток, крутили без конца блатные песни в салонах своих новых «звездолетов».
Поначалу именно это музыкальное сопровождение становилось причиной душевного дискомфорта новых членов Клуба. Но Администрация все рассчитала верно.
Какая никакая, а все же отдельная реальность.
Возмущались, а потом затихали, а потом привыкали, а потом и вовсе не замечали, как вдруг начинали подпевать…
Сколько маршруток разбивалось в пыль со всеми пассажирами в страшных авариях – думаете, после этого членов Клуба стало меньше? Что вы! Сюда хлынули латентные самоубийцы и последние поэты-символисты 21 века...
А вчера я увидела в маршрутке девушку, которая читала книгу!
Никогда в маршрутке никто не читает книг! В этих японских микроавтобусах всегда сумрачно, даже в самое светлое утро...
В клубе ОЛЕМ не положено, чем-либо заниматься, кроме как просто смотреть в окно или вяленько ругаться с пилотом, отвлекая его от ненавистного маршрута.
А эта в клетчатом жакетике и толстых очочках – читала книгу!
Я заглянула ей через плечо и расхохоталась. Большими буквами вверху страницы значилось: «ДУХОВНОЕ РАЗВИТИЕ И ВИЗУАЛИЗАЦИЯ ПРОМЕЖУТОЧНОЙ ЦЕЛИ»...
Так вот в чем дело! Вот зачем ей звездолет! Она вошла сюда, чтобы визуализировать промежуточную цель!
Я вышла. Она поехала дальше.
Поиски любви – это то, что свойственно только молодости. Всему же остальному свойственны только поиски молодости.
Я работаю в большой компании. Моя должность называется «менеджер по ПЫР». Именно так написано в моем магнитном пропуске, который каждое утро открывает мне стальные двери в широкий мир манипуляций сознанием потребителя.
По-английски PR (ПиАр) - паблик рилейшинз – звучит гораздо романтичнее, к тому же модно и понтово. Но я предпочитаю «ПЫР». А все из-за того, что понтоваться до сих пор не научилась (говорю не из кокЭтства, а честно признаюсь).
Сразу хочу сказать, что книга Фредерика Бегбедера «99 франков» мне показалась манерным ломанием богатенького дядьки-рекламщика, который решил сделать свои комплексы достоянием мировой читательской аудитории. В общем-то, Фредерик – молодчина, но не гений. Я тоже не гений, но и не молодчина, поэтому могу себе позволить пожурить немного эту забавную очень легко читаемую книжку. Однако повторять его путь или жаловаться на судьбу оттого, что приходиться дурить людей и получать за это хорошие деньги я не стану.
ПЫР так ПЫР.
Нормальная профессия. Кто-то делает зонтики, серебряные кольца, компьютеры, мышеловки. Я делаю ПЫР. Ничего не вижу в этом зазорного.
«Я бережно собрал все, что удалось мне разузнать об истории бедного Вертера, предлагаю ее вашему вниманию и думаю, что вы будете мне за это признательны. Вы проникнетесь любовью и уважением к его уму и сердцу и прольете слезы над его участью.
А ты, бедняга, подпавший тому же искушению, почерпни силы в его страданиях, и пусть эта книжка будет тебе другом, если по воле судьбы или по собственной вине ты не найдешь себе друга более близкого.»
«Страдания юного Вертера» – величайшая книга Иоганна Вольфганга Гёте, прочтя которую, тысячи пламенных юношей в оголтелой Европе кончали жизнь самоубийством, следуя примеру главного героя. Это было модно: умирать из-за любви. Даже если никакой Любви не было. Чего стоила одна сладкая мысль: на похоронах соседи будут глядеть на мое бледное лицо в гробу, скорбно повторяя: «Он пал жертвой безумной страсти».
Молодые люди, помешавшиеся на страдательном романе, завещали похоронить себя с какой-нибудь трогательной безделушкой, некогда принадлежавшей возлюбленной, как это сделал Вертер, попросив оставить на его груди розовый бант, подаренный Лоттой.
Как странно: когда люди рождаются, их колыбельки тоже обвязывают бантами…
Гёте…
Человек, который основал моду на смерть.
В середине двадцатого века бушевала мода на джинсы, длинные волосы, клеши и марихуану... А в Европе 18-го века было модно умирать. И все из-за Гёте. Вот это ПЫР....
Сам Иоганн Вольфганг, кстати, дожил до глубокой старости, избегая перечитывать свой душещипательный роман.
"Вертер", - любил говаривать старик Гёте за бутылкой хорошего немецкого пива, - это такое создание, которое я, подобно пеликану, вскормил кровью собственного сердца".
Только дважды писатель перечитывал свой роман. Во второй раз – лишь через
двенадцать лет после его выхода в свет. Тем же годом датировано и письмо к даме
по имени Шарлота фон Штейн: "Я исправляю «Вертера» и нахожу, что автор сделал
глупость, не застрелившись по окончании этой вещи".
Иногда мне кажется, что процесс написания этого текста – не более чем взбаламучивание мертвой реки. Здесь нет ни души, тут не растут травы и лишь какой-то грязно-желтый мох редкими кустами облепил глинистый берег… Он не прочен, и ощущение неминуемого оползня не покидает того, кто ступает на вибрирующую поверхность.… Впрочем, острый затхлый запах за несколько сотен шагов гонит отсюда любого заплутавшего путника …
Хотя…
Вполне возможно, что какой-нибудь готический юноша все-таки пришедший на тошнотворный аромат ила, обманет себя и свою детскую душу, засоренную «модой на мрачную музыку и черные джинсы», и скажет себе: «Мне здесь нравится. Я хочу остаться.»
Ну, конечно! Что может быть привлекательней? Мертвая, нет, мертвецкая тишина.
Стикс... (какой уважающий себя гот не мечтает оказаться на берегу Стикса?
Ведь «готический стиль победит, как школа, как возможность торчать, избежав укола»…
«О, тут чудесно!» – печально скажет мальчик в черных джинсах.
Ни крика птицы, ни шороха лисицы, ни звука человеческого голоса. Маленькое раненое солнце низко висит над мутной водой. Все это можно найти даже милым, если не знать наверняка, что по дну реки медленно рыщут большие темно-зеленые рыбы с острыми зубами в четыре ряда. Они сонно двигаются в глубине речного болота, словно забыв о собственном существовании…
Но лишь одна капля крови, пролитая в эту мутную гнилую тишину, в секунду изменит волшебный пейзаж.
Обезумевшие твари вынырнут из плотной сладкой грязи в поисках добычи. И не стоит взывать к благородству кровожадных рыб. Раскаяние чуждо им, ибо нет на них греха: голодными их создал Бог, а дьявол лишь предположил, что этот голод можно утолить...
Это обычные провинциальные хищники. Они сожрут друг друга и всех готических
юношей, загорающих на берегу…
Был какой-то вечер Талантов. Вечера Талантов в нашем городе обычно проводятся в подвалах или кабаках. Это добрая традиция. Таланты в нашем городе должны знать свое место.
Я тогда была талантом, потому и пришла.
Если бы я не знала, что допущена на священнодействие, где «не хлебом единым», то непременно подумала бы, что попала на сборище бомжей-параноиков.
Однако каждый второй в этой маленькой угрюмой комнатушке был непризнанным гением и требовал немедленного своего признания.
В подвале стояли старые стулья, на каждом из которых непременно не хватало ножки, спинки или сиденья. Но это было неважно, ведь на крохотном пяточке, который почти весь был занят большим старым роялем и огорожен тяжелой черной тряпкой, исполняющей обязанности кулисы, происходило Чудо. Выходили сумасшедшие поэты и декламировали стихи об абортированных мыслях обезличенного сознания, выползали музыканты и исполняли при помощи ножей и вилок мелодичную музыку на грязных чугунных сковородках, выныривали великие актеры и утробными голосами читали монологи обкуренных рыб.… На первый взгляд - ничего особенного. Обыкновенный провинциальный андеграунд, состоящий из потухающих от тоски людей, зажатых в тисках маленького осеннего города.… Все эти люди уверяли друг друга, что только здесь они находят понимание и отклик в сердцах себе подобных.
Это были чушь и вранье. Ни о каком отклике не могло быть и речи. Никто из них не слушал никого. Все были помешаны на себе, своей гениальности и своем таком многогранном, таком интересном внутреннем мире, никому ненужном в этом сыром маленьком подвале…. Все ждали только собственного выхода и даже не глядели на сцену, чтобы послушать, что делают другие.
И вдруг мне, по причине юного возраста и пробелов в воспитании, почему-то захотелось выйти в простеньком белом платьице на грязненький пятачок сцены и бодрым пионерским голосом продекламировать Иннокентия Анненского:
«Среди миров в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими!
И если мне сомненье тяжело,
Я у нее одной молю ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с ней не надо света!»
И я вышла. Это был единственный в моей жизни опыт публичного выступления, когда меня слушали и слышали. Я уже не помню, что декламировала.
Конечно, это был не Анненский. Кажется, я читала что-то из раннего, типа «когда луна всходила над затылком, и свет звезды сиял мне прямо в глаз…»
На самом деле, то, что произносил мой язык, не имело никакого значения. Я просто ощутила, как стала огромной белой рукой, которая сгребает всех посетителей этого подвала в горсть, и сжимает в кулак.
И вот я обретаю власть: стисну пальцы – люди закричат или заплачут, а чуть ослаблю – зааплодируют или плюнут, ощутив прилив немыслимой грусти или радости, но, главное, они слушают меня, себя, Пушкина, птиц за окном, мир вокруг, и на несколько минут прекращают упиваться собой…
Это был мой звездный час. И в тот момент я услышала смех.
Сначала услышала, а потом увидела. Смеялась какая-то девочка. У нее был очень высокий смех. Высокий, с железным холодцом.
Я поглядела в ту сторону, откуда он слышался, и увидела прихожан «Церкви апостола Фомы».
Эта известная в нашем городе религиозная организация была основана американскими миссионерами, которые приехали сюда обращать в «истинную веру» нас – несчастных дикарей и богопротивных язычников. Однажды меня поймал на улице один из этих голубоглазых широкоплечих красавцев и с характерным американским придыханием спросил, что мне известно о Боге.
И мне так понравился этот юный проповедник, что я, решив поразить его своим остроумием, ответила:
О! Бог! О Боге мне известно всё! Я давно и истинно верую в единого Бога нашего – Перуна, и вот сейчас только возвращаюсь с жертвоприношений. Сегодня мы посвящали нашему Богу двух грудных младенцев.
Но я тогда еще не знала, что юные проповедники – это не те люди, которые могут оценить мое чувство юмора. Христианский миссионер с ликом Апполона шарахнулся от меня, как от чумы. Он трижды перекрестился слева-направо, и что-то быстро забормотал по-английски.
Боюсь, он пропел мне анафему: с тех пор ко мне не приближался ни один американский проповедник, хотя эти «ловцы душ человеческих» очень успешно вербовали паству на улицах нашего языческого города.
Надо сказать, что голубоглазые красавцы были профессионалами своего дела. Они понимали, что при помощи одних пламенных речей нельзя обратить молодых людей (а целевой аудиторией их продукта были именно молодые люди!) в истинную веру. Поэтому они угощали новообращенных бутербродами с тонкой влажной колбасой, поили их сладкой водичкой, но самое главное – они дали надежду всем тем, кого изнутри жрала серая моль, в изобилии живущая в провинциальных городах.
Фомки (так я впоследствии называла руководителей «Церкви апостола Фомы») забирались своими тонкими ласковыми щупальцами в самые дальние уголки души юных горожан, пытаясь нащупать сокровенное – болезненное и ценное – Нереализованную детскую МЕЧТУ.
И только лишь узнав об этих мечтах, они исполняли их с такой скоростью, с какой даже Христос не смог бы воскресить Лазаря.
Тем, кто мечтал петь – они купили музыкальную аппаратуру, инструменты, микрофоны, предоставили помещение и публику (из своих же верующих). Тем, кому снилась сцена – они сняли театр, купили декорации, сшили костюмы и разрешили ставить спектакли. Поэтам они дали возможность издавать горы своих гениальных никем нечитанных произведений, художникам организовали выставки...
Все было прекрасно. Одна только загвоздка. Никакого выхода. Никакого. Или Фома, или Перун.
Я выбрала второго.
Несколько минут спустя я увидела, как прихожане Церкви апостола Фомы тащат и устанавливают на крохотной сцене инструменты: клавиши, ударные, контрабас, виолончель... До сих пор не поминаю, как все это уместилось в маленьком подвале вместе с многочисленными зрителями.
Потом появились музыканты – все они тоже оказались прихожанами Церкви. Среди музыкантов мужского пола были только пьяный ударник и лысый контрабасист. Все остальные участники ансамбля оказались трезвыми длинноволосыми девушками.
Через мгновение они начали играть какую-то немыслимую какофонию и петь. Вот примерный текст этой песни:
«Какой философ был Фома
один он не сошел с ума
в тот день, когда воскрес Иисус
он не поверил в этот блюз...
О-о-о-о
Церковь апостола Фомы-ы-ы-ы
Это мы-ы-ы-ы»
Позже я узнала, что этот «вечер талантов» тайно был организован именно Фомками для того, чтобы завлечь в свои сети последние необращенные андеграундные слои населения города. Выступление церковного ансамбля было гвоздем программы. Я бы даже сказала, шилом...
Все это фальшиво поющее и плохо играющее представляло собой довольно забавное зрелище. Прежде всего, в глаза бросалась флейтистка: дебелая девка с лицом Гуливера – ее посадили на высокий барный стул, где она, выдувая на флейте неистовые пассажи, болтала ногами в сиреневых ботинках.
Затем виолончелистка. Габаритами она была поменьше флейтистки, но тоже
довольно обширная девушка. Одетая во все черное, с претензией на некую
«готичность», она все время задевала смычком свои длинные каштановые волосы и
тихо матерно ругалась между строчками песни.
«Какой философ был Фома,
Такой хочу быть я сама
Когда Иисус уже воскрес
пощупать он его полез
О-о-о-о
Церковь апостола Фомы-ы-ы-ы
Это мы-ы-ы-ы»
После песни последовали аплодисменты и бутерброды со шпротами. Проповедники раздавали их зрителям в пластмассовых белых тарелках с надписью «Бог с тобой».
С моего бутерброда в центр посудины упала желтая масляная капля прямо на буквы «с» и «т». Я проглотила шпротину и прочитала получившуюся надпись.
Богобой.
Затем подняла голову и посмотрела вокруг.
МЫ ели шпроты.
Мы… Мы.
Как важно ощущать себя частью братства. Важно, если ты – юн, слаб, склонен к откровениям, хочешь любви…
И Церковь апостола Фомы, и масонская ложа, и преступные сообщества, и клуб филателистов, и королевская аристократия. Неважно, по какому принципу объединяются люди.
Факт: им одиноко.
Нам одиноко. Мы не можем друг без друга. А когда можем – то мы уже не люди. Мы – новые. Мы – не дети…
...Я увидела какое-то дерево. Оно своими голыми ветками, словно японскими палочками, ухватило красное солнце. Только на мгновение. И сразу же обронило в серо-голубую муть неба - в котёл горизонта. Медленно, словно в кисель, солнце погружалось в сумерки, а сердце все также болело.
…А ведь человек рожден для счастья. Надо быть счастливым. Надо веселиться. Причем все это нужно делать срочно, иначе можно опоздать. Навсегда.
Нужно спешить.