ЖИВОТВОРНАЯ СМЕСЬ

В моих жилах течёт животворная смесь
Коньяка, никотина, октябрьской ночи
И чего-то такого, что очень непрочно,
Но чего-то такого, что было и есть.

Евгения Красноярова
(Сб. "Серебряные монгольфьеры", Одесса, 2009, с. 12)

Что по венам моим животворным течёт?
Лязг твамвая и вздох вожделенной истомы,
Запах свежего сена и жёлтой соломы,
Что скирдует во мне, как я чувствую, чёрт.

По сосудам моим протекает раствор
Керосина, ликёра, какао и речки,
Темноты, шоколада, портвейна и свечки,
Сигаретного дыма и шёпота гор.

Баратынский, Гребинка, Антошкин и Рейн, -
Много Жень есть известных не только в Одессе, -
Евтушенко и Плужник, Нефёдов и Лесин...
Но течёт ли в их жилах прекрасный портвейн?

Что в крови у меня лаборанты нашли?
Чтобы всем доказать: стала Женей из Жень я,
Обнаружены там витражей отраженья,
Звон цепей якорей, чем поют корабли.

Вижу в жилах своих уж не кровь - акварель я,
Что сумела чернилами стать для пера.
Это больше, чем стих, что писала вчера,
Это лучше, чем ром тот, что пьёт Лорелея.

Я рисую её на реке-полотне
Среди ангелов бреда, тревог и бемолей.
Так и Волга впадает в Каспийское море,
Как в стихирное море - всё то, что во мне.


***

КОГДАСТИШИЯ О КОГДЕ

На лице моём цвета земли
Отпечатались чьи-то следы.
Я сжигаю свои корабли.
Где? Когда? Нет, когду. Нет, когды…

Евгения Красноярова
(Сб. "Серебряные монгольфьеры", Одесса, 2009, с. 60)

Кто прошёл по лицу моему?
Бегемот или дикий кабан?
Где? Когда удалось? Когдаму?
Как вошёл в "Монгольфьеры" когдан?

Там, где всякой полно шелухи,
Когдари мне нужны позарез.
По руке той, что пишет стихи,
Трое суток рыдает протез.

Не хватает когдашек порой.
Я играть в них, как в рифмы, не прочь.
И когдарится звёздной игрой
Когдариная, пряная ночь.

По солёному морю лица
Проплывают годов корабли.
Видно мне с моего когдальца,
Как летят журавли-когдавли.

Я к груди прижимаю когду
И слагаю свой стих о когде.
Когдатворство к печати веду,
Чтоб о нём услыхали везде.

Это будут мои когдахи.
Их оценят Петрарка и Дант?
"Когдаярова пишет стихи!
Обнаружили в ней мы талант!"

Ждут все встреч с молодой когдатой
И зовут когдату: "Где же ты?"
Я любуюсь когдой, как звездой,
И грущу, когда нету когды.


***

СКАЗКА, или ПЕСНЯ О ФЕЕ - FAIRY-TALE
(Из Александра РЫБАКА, Норвегия, Alexander Rybak)

Вспоминаю: был я юным.
Нравилась девчонка мне.
Время мчалось мигом чудным.
Было это по весне.

Не забыть мне сказку-чудо:
Золотые терема.
Что за странная причуда!
Я сходил тогда с ума!

Каждый день мы дрались люто,
И любовью пахла ночь.
Нет её - тоскую круто,
Есть она - печали прочь.

Всё течёт - и нет былого,
И качается земля.
Если б встрелились мы снова,
Всё бы начали с нуля.

Не забыть мне сказку-чудо:
Золотые терема.
Что за странная причуда!
Я сходил тогда с ума!

Верю в сказку, верю в чудо!
Жизнь без сказки - как тюрьма.
Что за странная причуда!
Я сходил тогда с ума!

Перевёл с английского Анатолий ЯНИ


***

ЛЕВ-ВСАДНИК
(Из Фердинанда Фрейлиграта,1810 - 1876)

Лев, король пустыни, хочет обозреть свои границы,
И ступает он к лагуне, в тростнике чтоб затаиться.
Там газели и жирафы утоляют жажду влагой.
Сикоморы там листвою трепыхаются, как флаги.

В час, когда очаг затеплит гуттентон в тиши крааля,
Среди гор умолкнет сумрак, ни о чём уж не сигналя,
Промелькнёт средь горных впадин кафр, бредущий одиноко,
Стадо стройных гну приходит отдохнуть вблизи потока.

Вечер. Вспыхнула огнями африканская деревня.
За Капштадтом дремлют в чаще антилопы и деревья.
По тропе жираф проходит, величав, как воевода,
Чтоб язык, сухой, горячий, остудить в лагунных водах.

На колени встал, пятнистый, шкурой блещет шелковистой,
И подолгу в горле льются струи влаги серебристой...
В тростнике раздался шорох - и, как бравый всадник, мигом
Вдруг на шею лев запрыгнул из засады с рёвом диким.

Что за дивная попона! А узоры! Как на фресках!
Лошадей таких не встретишь и в конюшнях королевских!
Не найти таких лошадок пёстрых, что ни говори там,
Даже в Хофбурге старинном, в Вене, в замке знаменитом.

И в затылок мускулистый зубы князь вонзает жадно,
Жёлтой гривой обвивая шею лошади-гиганта,
А жираф, визжа от боли, скачет, хищником терзаем.
Разбегаются верблюды. Оцелот бежит, как заяц.

По просторам Калахари, что залиты сплошь луною,
Мчится конь, жираф несчастный. Он оседлан сатаною.
Кровь бежит по длинной шее, а глаза остекленели.
И огромная пустыня слышит стуки сердца в теле.

А за ними коршун воздух оглашает чёрным крепом.
Их преследует гиена, осквернительница склепов.
Истребляет скот пантера как разбойница равнины.
Путь и кровью свой, и потом устилает царь звериный.

На живом качаясь троне, скачет яростный владыка.
От когтей острейших рвётся кресла пёстрая обивка.
Это что за дикий ужас! Это хуже наказанья!
Льва нести жираф обязан до последнего дыханья.

Вот жираф храпит предсмертно, весь истерзан тварью хищной.
Вот он падает в пустыне. Стал для всадника он пищей.
Над Мадагаскаром виден проблеск утренней зарницы.
Так монарх пустыни ночью осмотрел свои границы.

Перевёл с немецкого Анатолий ЯНИ


***

БАЛЛАДА О СОКОЛЕ
(Из Фердинанда Фрейлиграта,1810 - 1876)

В кругу придворных слуг и егерей
Княгиня приближалась к пуще леса.
Вдруг видит: юный сокол перед ней
Кружится, забубённый, как повеса.
Он, словно в сказке, стал ей напевать:
«О, как изящно держишь ты поводья!
Как стремена звенят и что за стать
Явилась в гости на мои угодья!

Ах, как по-королевски ты в седле
Сидишь, меня прельщая станом нежным!
Как шлейф твой к зеленеюшей земле
Струится водопадом белоснежным!
Ах, как на шляпе пёстрых перьев ряд
Качается от дикого галопа!
И как тебе охотничий наряд
Весьма к лицу! Ты выглядишь особо!

Служить желаю прелестям твоим!
Захочешь – их на весь я мир прославлю!
Я – сокол! И хотел бы быть любим.
Захочешь – цаплю я тебе доставлю.
Мне хочется сразиться с ней в бою,
Пока к твоим не пала та ногам бы».
В пунцовый вереск голову свою
Он погружает, расслабляя лапы.

И силится попасться, как в сачок.
В ладони, что, как лотосы, красивы,
Чтоб, нарядив из кожи колпачок*,
Её дыханье ощущать у гривы.
Пусть словит паж! Пусть будет молодцом!
Пусть паж царя пернатых укрощает!
И вот уже с рубинами кольцом
Княгиня эту птицу украшает.

Теперь обязан сокол потрафлять
Фантазиям причуд высокомерных
И молодой княгине доставлять
Швейцарских цапель серебристо-серых.
Княгиня привлекательна, как самка.
Обожествляет птах её тюрьму.
Оруженосцы и владелец замка
Всегда во всём завидуют ему.

Перевёл с немецкого Анатолий ЯНИ
________________________

* Колпачок охотники надевали на голову сокола, чтобы он ни на что не отвлекался. Когда появлялась дичь (голубь, лиса, заяц), колпачок снимали и царственную птицу отпускали. Фридрих Энгельс отмечал, что стихотворение это, опубликованное в 1833 году, близко к народным балладам Людвига Уланда. Кроме Анатолия ЯНИ, стихотворение переводил ленинградский поэт Всеволод Рождественский («СОКОЛ»).В его переводе серебристых цапель сокол не приносит княгине в когтях, как у Ф.Фрейлиграта, а «бьёт госпоже своей». «Бьёт», словно из ружья, что ли? (Примечание переводчика)


***

ДЕРЗКОЕ ОГРАБЛЕНИЕ ПОЭТА БОРИСА ХЕРСОНСКОГО НА ПЕРРОНЕ ОДЕССКОГО ВОКЗАЛА

Вот несгораемый ящик
Разлук моих, встреч, ночёвок...
Борис ХЕРСОНСКИЙ
(Стихотворение "Вокзал". Журнал "Слово", 2005, 47)

Вокзал, несгораемый ящик
Разлук моих, встреч и разлук...
1913 (1928)
Борис ПАСТЕРНАК
(Стихотворение "Вокзал")

Нужны мне стихи, а не проза,
При этом - и ямб, и хорей.
А пар из трубы паровоза
Летит, как из конских ноздрей.

И вот я бегу по перрону.
За мною следит господин.
Умчусь я, Херсонский, к Херсону.
Не Моцарт я, не Бородин.

Но под наблюдением новым
Готовят мне, видно, разбой
Щедрин со своим Салтыковым
И с Новиковым Прибой.

Куда от преступников деться?
Скорей бы отправиться в путь!
Как чайная ложечка, сердце
Стучит о стаканную грудь.

Вот снова - о, бог мой японский! -
Лишь подан к посадке состав -
К вагону бегу я, Херсонский,
Парами лицо всё обдав.

Лишь с краю, бывало, усядусь,
Как тут же Борис Пастернак
Ворует - вот мерзость, вот пакость! -
Все строчки мои. Вот чудак!

Подсел он ко мне скорпионом,
Коварный и опытный вор.
Поэтом теперь оскорблённым
Себя ощущаю с тех пор.

Горючей я полон печали -
Пропал со стихами рюкзак.
Все мысли мои о вокзале
Похитил Борис Пастернак.

Он рядом торчал чёрной вилкой,
Явившись за мной на вокзал.
И, глядя с кривою ухмылкой,
Стихи беспардонно украл.

Пиджак обыскал я и брюки.
Ведь это ж полнейший провал!
Уехал бы прочь от ворюги,
Но он и билет мой украл.

Церкрвным подобен я крысам.
Украл он Пегаса-коня!
Нас путают часто: Борисом
Зовут и его, и меня!


***

ЦАРЕВНА

Вот русалка полевая!
Ей любви шептал слова я:
"Если в руки мне попалась,
Не пускайся наутёк!"
А она сопротивлялась
И кусалась, как зверёк.

То кричит, то тихо плачет.
Не пойму, что это значит.
Притащив домой ту фею,
К сундучищу привяжу.
А потом? Что делать с нею,
Я ума не приложу.

Угощу её сметаной,
Молоком и кашей манной,
А она косой мотает
И плюётся, как верблюд.
И не ведает, не знает,
Что, как жизнь, её люблю.

Может, зря шепчу слова я:
"О, царевна полевая!
Ты - моя перепелица!
Ты - как сказка братьев Гримм!
О, царевна! Ты - царица
Над хозяином своим!"


***

РАЙСКАЯ ЖИЗНЬ

С удобством я в гробу простёрт.
Вольтер (1694 – 1778)

Перевод с французского
Всеволода Рождественского
(Вс.Рождественский.
"Стихотворения",1985. с.373)

Все говорят, что я – не жив;
Что захоронен на кладбище,
Мол, в трёх шагах от двух олив
Лежу, и мне не нужно пищи.

Не плачу я и не смеюсь,
Газет я даже не читаю.
Ни радость не придёт, ни грусть,
И ни о чём я не мечтаю.

Есть все удобства у меня –
В гробу достаточно просторно.
Ни ночи нету тут, ни дня.
Не спорь – лежи себе покорно.

Я никаких не знаю бед
И не подвержен инцидентам.
И никаких тут споров нет
Премьер-министра с Президентом.

Никто мне не пришлёт сюда
Повестку, чтобы в суд явился
За то, что в кране есть вода,
Но за неё не расплатился.

Здесь нет заботы никакой.
Лежи – не надо волноваться.
Обрёл я, наконец, покой
И счастьем начал наслаждаться.


***

ОДА РАННЕМУ УТРУ

О, лестница-прелестница!
Сегодня и вчера
Плетёт паук, не ленится
Узоры серебра.

Вдыхаем воздух смачно мы,
Любуемся сосной.
Дрожат канаты с мачтами
Над палубой лесной.

Гляжу на вётлы белые
И на полёт стрекоз.
Чаруют нити светлые
Нас яхонтами рос.

Лежат под дубом жёлуди.
На трап ступил паук.
Идёт по нитям шёлковых
Он, как циркач, мой друг.

О, лестница-прелестница!
Сегодня и вчера
Плетёт паук, не ленится
Узоры серебра.


***

КАЗНЬ МУЗЫКОЙ, или ЖЕРТВА КОМПОЗИТОРОВ

Бах рассмеялся от собственной власти,
Мучая музыкой наши тела…
Мою душу они таранят,
Чингизханят они надо мной.

Игорь ПОТОЦКИЙ
(Сб. "Талый снег". Одесса, 2004. с.33, 37)

От композиторов нет мне спасенья.
Все издеваются. Вот, например,
Мусоргский мучит «Блохой», и от пенья
Весь я в укусах. Не лучше – Глиэр:

Топчет меня своим «Всадником медным» –
Больно по рёбрам копытами бьёт.
Все надо мной потешаются, бедным:
Вагнер и Штраусы – ну и народ!

И не узнать, по какой же причине
Мучат меня композиторы все:
Снова мне дал подзатыльник Пуччини,
Уши надрали Равель и Бизе.

Шуман меня чингизханит при этом,
За графоманскую скуку виня.
Травит Стравинский и, словно кастетом,
Вновь забатыил балетом меня.

Били меня композиторы рьяно
И подрывали здоровье моё.
Пахла и опера Хачатуряна
Так, что я вновь угорал от неё.

В общем, со мной композиторы грубы,
Тело терзают моё натощак.
Выбил Чайковский мне музыкой зубы,
Моцарт под глазом поставил синяк.

Плетью мелодии исполосован,
Век буду помнить я этот мотив.
Схачатурянить решил и Бетховен,
Музыки саблей язык мой срубив.


***

ОПАСНЫЙ ПИРСИНГ

В троллейбусе номер один
Красавицу встретил вчера я,
Пьянея, как будто от вин,
От мест, что шикарнее рая.

Как лился волос водопад
На плечи, на спину и боле -
Туда, где горячий мой взгляд
Застрял, будто косточка в горле.

Мечтал я её целовать,
О дивном блаженстве мечталось -
И слово невольно "кровать"
С фигурой её рифмовалось.

Как будто Венера, стройна.
Спиной ко мне встала деваха.
Но вот обернулась она -
И я содрогнулся от страха.

Пронзает всего меня страх -
Как сердце испуганно бьётся!
В ушах, на губах и в ноздрях
Повисли какие-то кольца.

А серьги висят на бровях
Ведёрками на коромысле.
Я путаться начал в словах,
Исчезли и чувства, и мысли.

Померкло подобное вазе
Бедро и цветущий в ней зной.
Подумал я о папуасе,
Который предстал предо мной.

Я с ней целоваться не стану.
Не буду смотреть на лицо…
И всё ж подошли мы к дивану,
Когда миновали крыльцо.

Желанье как будто живёт -
И вновь у любви я на грани.
Но, гладя ладонью живот,
Я понял, что руку поранил.

Хирург мне ладонь бинтовал
И высказал ценные мысли:
- Ты лучше бы нос не совал
Туда, где господствует пирсинг!


***

ПОСТРОЕНИЕ ЛИЦА

Лицо, как каменная кладка...

Владимир НЕМЕРЦАЛОВ
(Сб. "Ручей надежды". Одесса, 2003, стр.30)

Мой лоб – как мрамор белопенный.
Его привёз цементовоз?
Лицо – из камня. Щёки – стены.
Трубу напоминает нос.

А это что за поддувало?
Там – зубы? Кто-то там жуёт?
Я, как дрова, бросаю сало
В горячий, словно печка, рот.

Всё – из камней, не из металлов.
И что ни рифма, то – кирпич.
А кто строитель? Немерцалов!
Поставьте парню магарыч!

Есть на глаза и уши смета.
И это всё – не чепуха!
Так строится лицо поэта
Кирпичной кладкою стиха.


***

ЗНАКОМЫЙ ЗАПАХ

Безумием пахнут твои поцелуи...

Владимир НЕМЕРЦАЛОВ
("Ручей надежды". Одесса, 2003, с.12)

Я знаю, ты пахнешь поехавшей крышей
И чокнутой рюмкой, нацеленной в рот,
И громко визжащею кошкою рыжей,
Как будто целует её бегемот.

Твои поцелуи запахли психушкой,
И каждый из них мне кричит, будто он
Стоит на бульваре, как бронзовый Пушкин,
Как на подоконнике Наполеон.

Ты пахнешь безумием пьяной походки,
Как пахнет сводяший с ума белый сад,
Короче, дурдомом одесской Слободки,
Даря сумасшедших мозгов аромат.


***

У ЗЕРКАЛА

Но волосы на фоне клёнов
Так нежно собраны в пучок,
Что даже чайник раскалённый
Горячих рук обжечь не мог.

Владимир НЕМЕРЦАЛОВ
("Ручей надежды". Одеса, 2003, с. 13)

Я так помадой губы крашу,
Что удивлялся бутерброд,
И на кефир и простоквашу
Мог даже плюнуть алый рот.

А платьице на фоне стенки
Так нежно смотрит в потолок,
Что даже краски и оттенки
Сам Рембрандт подобрать не мог.

Опять подкрашены ресницы.
Я так у зеркала стою,
Что даже стали кипятиться
Два жарких чайника в раю.

Мои то радость и страданье.
Чего же в жизни мы хотим?..
Я собираюсь на свиданье -
На встечу с чайником одним.


***

ПОЭТ ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ

Я в зеркало смотрел в 17 лет
с печалью: "Как старею я, поэт!
Какая-то тоска стучит в груди
и жаль, что скоро в армию идти".

Когда ж пошёл мне сорок пятый год,
я загрустил: "Какой же я урод!
Шрам на губе, и нет уж двух зубов.
Видать, пришла пора давить клопов".

Исполнилось теперь мне шестьдесят.
Как счастлив я, красив и жизни рад!
И ощущаю, что не знаю бед,
как будто мне всего шестнадцать лет!