ВАЛЕРИЙ ЮХИМОВ
«ПОД СТЕНЫ ЗАМКА ИФ...»
***
1.
грустя о жизни запоздалой,
где прорастают из подвалов
преданья ветхой старины,
кого еще мы не едали,
не запивали цинандали
и лишь бы не было войны.там комиссары-нелегалы,
кого кобыла не лягала,
заветам ленина верны,
их гермошлемы в трибунале,
да будет свет, пошли трамваи,
трясясь от собственной брони.спустя сто тысяч оригами
слабеет тело, дух над нами
подобно ворону кружит
и машет сильными руками,
с веслом, на праздник первомая
из парка девушка спешит.трясясь заплеванным майданом
с пожитками, на чемоданах,
как ступа с бабою ягой,
навстречу, вижу, жмет педали
мальчонка в кожаных сандалях
с непоседевшей головой.2.
триста лет скакать, да врага не встретить,
то ли время скисло в подполе таясь,
у кого узнать, лишь степь да ветер,
овраг с перепою, о! доннер-веттер,
лес да болото, да по шею грязь,то ли смерть прошла стороной укромной,
не вкусив опасливо здешних палестин,
жила как жила, ничего не помня,
пролежни, промоины, ржавый рукомойник,
триста лет на слуху не было крестин.триста лет в обед, триста бед под вечер,
тристии присыплют жесткую стерню,
у чужих могил никого не встретить,
дикий шиповник любовью отмечен,
но неизвестно кого и к кому.
***склоны большого фонтана по глине съезжают в море,
выполаживая обрыв, останки трои
выпирают из глины сжатым у плеча кулачком афродиты –
какой такой шлиман? иди ты…
управдом говорит, это наши герои.море питается степью, варварской речью политою,
за частоколом согласных осталась речь посполитая,
водоносный пласт пропитан турецким потом,
русской мочой и ароматом европы,
здесь обитают безродные космополиты.кирха в люстдорфе нацелена в спутник системы сои,
гросс-либенталь бьет рекорды в удоях сои,
желтые звезды падают за доманевкой,
внемлют молчащему, быстро темнеет, шуршит полевка,
небо беззвездно, морю довольно соли.
***ночью полной луны на берег выходят крабы,
маленькие крабы, за руки взявшись, попарно,
их оловяные панцири скроены домом культуры прадо,
они поклоняются белой богине астральной,
с песней пунических войн маршируют их маленькие отряды.ночью полной волны крабы съедают берег,
маленькими челюстями перемалывая ракушки и кремний,
волна за волной арабы обгладывают пиренеи,
взявшись за руки всем гаремом,
салют, говорят, алес капут, говорят и разучивают – я хренею.ночью долгого дня море садится в ногах, на краю кровати,
словно садовник, подсчитывающий урожай,
на свет ночника слетелись ферины, ставриды и черт мохнатый
лезгином держит в зубах кинжал,
а ты зажимаешь берег тампоном из ваты.ночью длинных клешней, в хирургическом лунном свете
иссекается ткань суши, нарезанной тебе в надел, и с каждой волной
морской хронометр отсчитывает возраст – девять, десять, пятнадцать метров, где ты
вместе с пляжем упрешься в обваленный меловой…
и давят застежки в хитиновом тесном корсете.
***ветер намыливает заливу рассказ о том,
как направлять золинген в блэйдевинд, косая тень
скользит по гребням, склянки пробили полуденное динь-дон,
кариатиды пялятся в тени балкона со стен,
как поседевший посейдон
стрижет баранов по сей день.ветер, известный враль, что твое помело,
гонит бортом волну с перепоя на волнорез,
засыхает на пляже древнегреческое село
в ожидании контрабанды, которой нет мочи без,
вот к чему просвещение привело –
сочинения графа нулина и шартрез.
***по тайному знаку узнаем друг друга, по строкам,
прибоя картавому рокоту, жадному клеву бычков,
жухлым фото докомпьютерной эпохи
бумажных книг и подворотничков.второе пришествие варваров через столетье
подобно комете, плебей-триумфатор раздвоенным чертит пером
декрет о зловредности чтения и арифметик,
и тень диофанта клонится под тень с топором.привет тебе, вид-волкодав, morituri salutant,
они победили, над портом ревун голосит
о всех кораблях, ушедших в море, о лютых
штормах, окаяных, вдоль береговой полосы.никто не придет за тобой, ни к тебе, на исходе
собачьей вахты, не жди ночного стука в ответ
на свое молчание, тишина в природе,
и следуя гайдну, гаси за собою свет.
***в миске залива в полдень распластана камбала,
плавником очерчивая горизонт, за который не заглянуть,
на привозе такую и сам бы взял
за ее белотелую грудь.хвост ее покрывает фонтанский мыс, дачу писателей
и артиллерийскую батарею, так что мир стоит не на трех китах,
и спина ее, как у байкера, очаровательна,
вся в наколках и вся в шипах.хищного рта ее напомаженное сладострастие,
глаза ее, как две серны, пробегают бульваром взад-вперед,
обделил ее бог запястьем,
но зубов насовал ей в рот.вечер накроет посуду крышкой, притушит гудение
дрожащего воздуха над комфоркой, лишь мошкара
празднует ежедневный день рождения,
рыбе спать пора.
***ночь полнобрюшия камбалы. высокий прилив
перекатывает мол и подступает под стены
замка иф, где нырял жак-ив, ветви ив
приподнимают подол, но прилив уже поглаживает колени…
замок взят. волна раздвигает препоны, поток
бьется почище форелей лорки, глядясь в отражение
над головой, где завершает свой орбитальный виток
станция дальнего обнаружения.
медленный газоразрядный свет тускнет
застывшей каплей припоя, вулканические шипы
шкворчат в лужицах канифоли и бедный вуглускр
жмется в углу, представив себя в виде шурпы.
вслед за луной, вода уносит воспоминания,
перелистывая на дне складки одежд,
концентрация эка-силиция ака германия
распрямляет морщины лица и промеж.
***с некоторого момента глядеть вдаль
означает смотреть назад, где хвост пути длинней,
там по кружкам нам разливали сталь,
прессовали зло за паскалем паскаль
от москвы до новых гвиней.там, куда проникает взгляда педаль,
хасмоней отдал жизнь за свиней,
там сын и отец, стэнд-ап и стэнд-аль,
субботним днем разоряли пигаль,
вдвоем, как один, адоней.где султан воздвиг вавилонский мигдаль,
вдаль глядеть на родной бруней,
там с орехом никто не путал миндаль,
а кто путал, того в кандалы и в подвал,
по здешнему, значит, кондей.там зубную тоску надувает мистраль,
как цыган на продажу коней,
восходящий поток ищет лилиенталь,
набирается соком растущий кристалл
в колыбели своих пиреней.сталь пролитая переполняет грааль,
истекает кипящий елей,
ветреный ветер сосуд опростал,
так и ржавеет застывший металл
коркой несжатых полей.в рост поднялась мутагенная шваль
пиками в ряд, над ней
стынет ущербный месяц февраль,
это от долгоглядения вдаль
бездны глаза красней.
***стояло за полночь. двустворчатая щель жемчужницы
раскрыта и лунный свет исходит из нее, и неохотно
с полдневным жаром расстается, он – из лужицы
пьет горьковатый сок, который также пьют для приворота,
как сон, стекающий по бедрам пенелопы.ей снился огромный. от ужаса горло свело, но затем боязливо
своим безымянным притронувшись, дальше – смелее,
за ствол обхватив и упругость его ощущая (вишневая слива,
раздвинув листву проступила, налитая спелостью), млея,
язык увлажнила, лизнув моментального клея.тайные знаки, один за другим, словно четки губами читает,
жемчуг слезой истекает, пульсируя как телеграмма,
стих нескончаемо длится и сил нет добраться до края,
не захлебнуться анапеста третьей волной моремана,
варвар московский сказал бы, что шире кармана.многие гостьи сражались с натянутым луком, по двое, по трое,
полнится время пространством, торча беспардонно,
сон растекается в ней, вырываясь из плода струею,
в терцию с ним тетива бьется дрожью походной,
створки пронзенные – словно цветок белладонны.так две луны отражают зрачки и заходится сердце прибоем,
видится снова и снова восставшая сила,
слышатся ей коридором шаги командора,
два лепестка стынут пойманной тенью двукрылой,
словно два пальца над нею надежда скрестила.
***досыта едено, досуха выпито,
вита тем дольче, чем дальше иди-ка ты,
прочь суеты и хвалы,
допоздна гуляно, докрасна соврано,
проклято клятвенно голосом сорванным,
рваной прибрежной волны.долгая тянется тень мобидикая,
прячется в полдень, куда everyдикая
смехом, как эхом – лови!
доверху едено, досмерти выпито,
сизые сны ежевикой обвитые
и поцелуй-до-крови.донные ветры и тени скользящие
вьются шипением сна, уходящего
трубкой в остывший кальян,
донельзя синее глаз оцарапало,
чермного моря не сыщешь в сарапуле
кобальтовый ятаган.
***вечность не рукоплещет, пиши для нее, не пиши,
каждый день у нее хлопоты судного дня,
на ее стене остановились давно часы, потому не спеши
греться у остывшего черте-когда огня.она готовит борщ на завтрашний день,
нарезает картофель, капусту, буряк, морковь и лук,
хорошо бы косточку отварить или грудинки, тень
сжимается в полдень мошонкой, впавшей в испуг.она достает жестяную банку томатной пасты, заправить борщ,
красный перец стручком, разбирает зубчики чеснока,
и никто не придет развести огонь, чтобы ей помочь,
потому как долго-долго течет до нее река.долго-долго издалека текут мутные воды времени, словно ганг,
по которому сплав мертвецов, как по лене идет лесосплав,
где за бревном заимки в промасленной тряпке наган,
словно ссылка в тексте на караульный устав.пусть она приготовит свою стряпню, не спеши,
борщ хорошо идет на закате второго дня,
будет милостива и поднесет стакан, отдышись,
помню, ел ее борщ и все умерли до меня.