Людмила, расскажите о своем детстве, юности. Кого Вы тогда читали? Уважали ли литературу в Вашей семье? Если можно, расскажите про Ваших родителей. Это они привили Вам любовь к поэзии?

Детство моё прошло в российской глубинке. Я родилась в учительской семье: отец преподавал историю, мама – русский язык и литературу. Разумеется, дома была огромная библиотека, которая постоянно пополнялась и обновлялась. Кроме того, выписывались журналы, газеты. Мы ещё и в библиотеки ходили. Сейчас это кажется невероятным.

Пока не научилась читать, была убеждена – это всё оттого, что книги, которые я пыталась прочесть и которые читают с умным видом взрослые, написаны не мной, а ими – взрослыми, потому-то в книгах этих им всё понятно.

Годам к пяти я выучилась читать, и первой моей книжкой стал маленький тёмно-зелёный томик стихов Агнии Львовны Барто. Я, всё-таки, прочла то, что было написано не мной, и не просто прочла, а заучила наизусть и запомнила на всю жизнь.

По этой же книжечке училась читать и моя младшая сестра, и мне позволялось принимать в это самое активное участие.

Сыну моему томик Барто достался «в наследство», и он тоже выучился читать рано, благодаря её удивительным стихам. Семейную реликвию, изрядно потрёпанную и потерявшую в битве с неграмотностью свой зелёный переплёт, мы храним как зеницу ока. Наверное, можно было бы купить для сына новую книгу – в начале девяностых уже появлялись новые издания: красочные, на хорошей бумаге, с картинками… Но он прикипел именно к этому томику и слышать не хотел о «новой» Барто.

Баллады Жуковского «Людмила» и «Светлана», «Руслан и Людмила», а чуть позже и «Евгений Онегин» Пушкина, «Демон» Лермонтова…

Это и многое другое отец читал мне вместо сказок на ночь, вместо колыбельных.

Когда Вы сами начали писать стихи?

Осознанное решение написать «свою» книгу, чтобы потом читать её с таким же «умным», многозначительным видом, как это делают взрослые, пришло ко мне года в четыре. Испортив очередную мамину тетрадь для календарных планов всевозможными «каляками», я с важным видом садилась в папино любимое кресло и принималась выкрикивать: «Что болтунья Лида, мол, это Вовка выдумал…»

Мама этот случай окрестила «неосознанным, но вполне сознательным плагиатом».

Первые рифмованные строчки появились позже, лет в десять. Назвать это стихами было бы непростительно.

Самые близкие Вам поэты – кто они? А из иностранных?

Боюсь, что перечисление займёт достаточно много места и времени, поэтому назову только самых-самых. Не называя Пушкина и Лермонтова – как само собой разумеющееся.

Прежде всего – это Марина Цветаева.

Очень люблю поэзию Марии Шкапской, Натальи Крандиевской-Толстой, Марии Петровых. Гумилёв, Блок, Ахматова, Георгий Иванов, Мандельштам, Пастернак, Ахмадулина… Из зарубежных поэтов это Лорка, Камоэнс, Бодлер, Верлен… Жак Превер, Поль Элюар, Имант Зиедонис, – можно продолжать и продолжать…

В разные периоды жизни, в разных ситуациях и настроениях нам близки разные стихи. Среди названных нет и третьей части тех, кого люблю, читаю и перечитываю.

Можно ли в полной мере познать поэзию в переводе? Как Вы считаете, возможно ли скверным переводом исковеркать гения или, наоборот, хорошим – возвеличить серость?

Многое зависит от переводчика. Пастернак – для меня он лучший из них, неоднократно утверждал, что перевод должен быть самостоятельным художественным произведением. «Подобно оригиналу, перевод должен производить впечатление жизни, а не словесности». Это из «Замечаний к переводам Шекспира». А вот что он писал о переводах, где любой ценой достигалась идентичность с оригиналом:

«Такие переводы не оправдывают обещания. Их бледные пересказы не дают понятия о главной стороне предмета, который они берутся отражать, – о его силе».

Отец много говорил мне о том, какая ответственность лежит на переводчике, ведь он обязан донести читателю не только смысл произведения, не только сухое, скудное содержание, а сделать так, чтобы произведение это и на чужом языке звучало в полную силу, особенно стихи. В детстве я представляла себе таинство перевода в виде театрального действа, где главная героиня (я, конечно) пробиралась через бушующую горную реку, осторожно ступая по шаткому мостику. А на том берегу, куда стремилась не в меру строптивая, главная героиня, было темным-темно. И тут возникал он, рыцарь-переводчик. И сразу становилось светло, солнечно. И непонятные слова становились понятными и складывались в строчки, в образы, символы. И наступало волшебство: тишина в комнате оживала и наполнялась шелестом листвы, шумом дождя, его размеренностью, сбивающейся вдруг в самом неожиданном месте. Нежность первого снега, грусть листопада, невыразимо прекрасный, залитый чернилами лист – месяц февраль.

Мне было семь лет, когда я впервые услышала «Мерани», «Синий цвет» и другие переводы Пастернака из Николо Бараташвили. «Мерани» я боялась до дрожи в коленях. Особенно тех слов, где «…могилу ворон выроет, а вьюга завоет, возвращаясь с похорон…». Но, когда вечером отец усаживался на краешек моей кровати и спрашивал, что прочесть, я неизменно отвечала: «Мерани».

«Стрелой несётся конь мечты моей,
Вдогонку ворон каркает угрюмо.
Вперёд, мой конь, мою печаль и думу
Дыханьем ветра встречного обвей.»

Плохим переводом можно «убить» поэзию. А возвеличить серость… Наверное, и это возможно, если за перевод берётся Поэт. Но вот вопрос, станет ли Поэт переводить серость?

Классическая поэзия – это вечная ценность или преходящее? Согласны ли Вы, что время классики в поэзии безвозвратно прошло, что авангард уверенно вытесняет ее? Применимо ли понятие «актуальность» к поэзии?

Для начала давайте вспомним, когда возник так называемый авангард в поэзии. Это первое десятилетие двадцатого века. За сто лет вытеснения не произошло, как видите. И не произойдёт. Все новоявленные течения, заслуживающие внимания, в поэзии это футуризм, прежде всего, не возникали из ничего. Иными словами, прежде чем написать: «дыр бул щыл», или «Слоны бились бивнями так, что казались белым камнем», нужно было очень много прочесть.

Чтобы писать в каком-то ином стиле, отличном от классического, писать что-то настоящее, а не рефлексировать на «злобу дня», необходимо много читать, и прежде всего – классику. Русскую, зарубежную, но классику. Это основа, база. Это то, что нужно читать и в том случае, если человек писать не собирается.

Сегодня завсегдатаи социальных сетей и литературных сайтов чаще всего читают тексты – они так и называют их – тексты, и тут я с ними абсолютно согласна, – друг друга. На эти тексты они пишут так называемые «оборотки» (странное слово), экспромты, реминисценции и аллюзии, если угодно. Только вот беда, за редким исключением, нет у этих текстов ни лица, ни голоса. А стало быть – нет и поэта. Поэт – это всегда свой голос, это особое видение окружающего мира.

Но у нынешних текстовиков есть «лайки» в паблике. Вот это «важно». Много «лайков»– вот ты и поэт. Печально. С прозой ещё печальнее.

«Тяжело…, – пожаловалась мне одна девушка, – с трудом осилившая в двадцать пять лет чеховскую “Попрыгунью”». Конечно, тяжело. Попробуйте-ка прочесть Чехова, Бунина или Лескова после современной глянцево-гламурной «облегчёнки».

Актуальность… Применима и к поэзии, если это настоящая поэзия, а не из разряда на «злобу дня». Утром – в газете, вечером в куплете – прекрасно, только при чём же здесь поэзия? Поэзия – она над злобой, над днями и ночами, над временем.

Каким Вы видите будущее русской литературы? Согласны ли Вы, что сейчас она испытывает подъем?

А я и не почувствовала спада. Русская литература неиссякаема, неизбывна. О будущем русской литературы лучше, чем сказал когда-то Андрей Белый, пожалуй, не скажешь. Правда, это сказано век тому назад, но не утратило актуальности (вот где она важна и нужна) и сегодня. «…писатели, как теоретики; имеем представление о будущем, но, как художники, говоря о будущем, мы только люди, только ищущие; не проповедующие, а исповедующие. Мы просим только одно: чтобы нам верили, что наша исповедь – живая исповедь. Есть общее в нас, пишущих и читающих, – все мы в голодных, бесплодных равнинах русских, где искони водит нас нечистая сила».

Как русскоязычный литератор, живущий не в Москве, даже не в России, согласны ли Вы, что вся русская литературная жизнь по-прежнему («традиционно») сосредоточена в российской столице, а «все остальные» находятся как бы «на обочине»?

Я – русский литератор. Ни в коем случае не русскоязычный. Это принципиально разные понятия. Выпало мне не только в «империи родиться», но и жить в прекраснейшей из провинций у моря – в Одессе. Здесь, как видите, всё, или почти всё по классику. И сколь бы не твердили о том, что Одесса уже не та, и дух её не тот, она остаётся собой. Видимо, «…всё-таки, что-то есть в этой почве…».

Литературная жизнь Одессы – это всевозможные студии, салоны, гостиные. Это арт-фестивали, в рамках которых проводятся разнообразные конкурсы. Это альманахи, антологии, творческие вечера и презентации. Это арт-салоны и арт-кафе. Это Южнорусский Союз Писателей и «толстый» литературный журнал «Южное Сияние». Творческая гостиная Diligans, проект «Территория I», студия «Зелёная лампа» при Всемирном Клубе Одесситов, которая буквально на днях отметила своё пятилетие. Это международная книжная ярмарка «Зелёная Волна», которая проводится ежегодно и тоже относится к одной из добрых литературных одесских традиций.

Хотелось бы особенно отметить арт-фестиваль «Провинция у моря», который проводится на различных литературных площадках Одессы и Ильичёвска, и который в этом году в четвёртый раз соберёт друзей из разных стран в конце августа – начале сентября. Кстати, с первого марта в рамках фестиваля стартовал поэтический конкурс под названием «И ляжет путь мой через этот город…».

В Москве, разумеется, больше возможностей для реализации. Это так. Но больше суеты, шума, много показного, поверхностного. Писателю же необходимо уединение, если он – писатель. Это моё, вероятно, несколько провинциальное мнение. Всё это, конечно же, субъективно, и ответ на этот вопрос начинается с ответа на другой вопрос, который каждый пишущий когда-нибудь себе задаёт: для чего я это делаю?

Публичность, слава, деньги, способ выжить, образ жизни… Для чего? Когда ответ будет найден, многие другие вопросы отпадут за ненужностью.

Что Вы думаете по поводу сохранения русского языка в Украине? Реальна угроза его «запрета»? Как вообще литературное сообщество переживает нынешние события? Должен ли поэт иметь гражданскую позицию? А высказывать её публично?

Отмену закона о русском языке считаю недопустимой ошибкой. Вчера эта отмена была ветирована, и сам закон отправлен на доработку. Все люди делают ошибки. Не застраховано от них и правительство. Главное, уметь признавать и исправлять их вовремя. Иначе за эти ошибки будут расплачиваться другие люди. События последних трёх месяцев в Украине всколыхнули весь мир. Я не считаю, что вправе делать какие-то публичные выводы, заявления и обращения. Молюсь о скорейшем разрешении противостояния. Мирным путём.

Когда слышу безапелляционное «поэт должен…», всегда отхожу в сторону, потому что считаю, что там, где ты «должен» – ты уже не поэт. На «должен», начинается ремесло, истерия, агрессия… Впрочем, это моя и только моя точка зрения, и навязывать её кому-либо я не собираюсь.

Не вижу никакой гражданской позиции в размахивании руками, в параноидальных выкриках, вижу только вред, провокацию и позу. Не позицию, а эффектную позу. Чувствуешь, что должен и в силах сделать что-то нужное – иди и делай. Вместо того, чтобы кричать «ты должен» другим.

Я – пишу. Не речёвки для майданов и прочих площадей – пионерское прошлое слишком живо в памяти. А я ходить строем, к счастью, так и не выучилась.

Людмила, в «новой» России скверно с грамотностью. Молодёжь почти не читает книг, в школах частенько попадаются малограмотные учителя. Вы видите какой-то выход? И как с этим обстоит дело в Украине?

К сожалению, это наша общая беда. И дело даже не в том, что молодёжь не читает. Скорее в том, что она читает. Читать – надо учиться. В смысле – что читать. Классическая литература – наш плот, наш спасательный круг. Она учит размышлять, думать. Сегодняшнее поколение учат думать только об одном: как стать успешным, как заработать миллион – о материальном.

Малограмотные учителя – это вчерашние малограмотные ученики. Куда ж от этого денешься. Не знаю, что с этой бедой делать, если честно.

Людмила, а можно ли нынче «прокормиться» одной поэзией? Обеспечивает ли она Вам достойную жизнь?

Нет, конечно. Никогда не рассматривала поэзию как средство для добывания хлеба насущного. Для меня это мироощущение. И возможность дышать. Прекрасно, если у кого-то получается совмещать несовместимое. Понятие же «достойной жизни» у каждого своё. В сущности, человеку не так уж много и надо.

Источник:
http://write-read.ru/interviews/886