Сегодня печатный сборник талантливого поэта – вещь необходимая, даже несмотря на отсутствие моды на стихи. Донести до грамотного читателя своё творчество посредством личных творческих вечеров достаточно сложно: зрители сейчас немногочисленны. И, как бы ни провозглашали несомненную пользу интернет-изданий, сетевых выступлений и видеомостов (без этого тоже нельзя!) – всё равно на первом месте остается тривиальное, традиционное и такое всё еще привычное нам книжное издание. Да-да, та самая книга, которую можно открыть на любой станице, вдуматься в звучание строфы, а потом просто отложить в сторону. И особенное значение имеет такая книга для современного читателя, если в ней не один, а много авторов: разноплановых, самобытных, уже известных читателю. Грамотный, мастерски составленный поэтический сборник талантливых поэтов – это редчайший сувенир или особый, магически знаковый предмет, о котором всегда помнишь и знаешь, что рано или поздно, когда попросит об этом сердце, снова и снова возьмёшь его в руки.

Перед вами книга – отражение поэтического видеомоста – одного из творческих действ проекта «Web-притяжение крымской поэзии и Бардовский видеомост». Как в одной видеовстрече, так и здесь – под одной обложкой – собрались поэты Крыма (Симферополь, Ялта, Феодосия), Одессы (Одесса, Ильичевск), Киева и Москвы. Все они – члены Южнорусского Союза Писателей и участники (жюри, победители, авторы творческих программ) III Международного арт-фестиваля «Провинция у моря». Здесь представлены стихотворения, прозвучавшие в мосте.

Любой поэтический обзор – это, в первую очередь, исследование души, ибо каждый поэт пишет о себе и о личном видении мира. Например, Марина Матвеева (г. Симферополь) категорически не способна принимать тёмную сторону жизни: «…А когда невозможное станет похожим на зло, не на радость, не на воплощенье мечты идиота, всё равно проявлю о душевной квартире заботу: я закрою её на ключи…». Каждый поэт живёт на острие восприятия, и душа его часто выходит за грани возможного. Отсюда – максимализм: «Невозможно добро без расплаты за каждую каплю, потому без него и спокойней, и проще, не так ли?». Конечно, поэт иногда противоречит сам себе, потому что «…но всегда получалось – в иную: и воду, и пропасть. Но всегда – получалось. Иначе зачем и возможно?». Боль поэта – это его стихи, и Евгения Баранова (г. Ялта) пишет об этом прямо: «Чувствую, как из меня вырастает слово, рвётся на небо, боли моей испив. Слово, пожалуйста, выжми себе другого, как золотую мякоть из тела слив». Очень много боли, и эта боль – душевная. А причина проста – кому, как не поэту, видеть несовершенство мира и реагировать на него вот так остро? Пожалуй, это прерогатива только поэта. У автора этих строк – Ирины Сотниковой (г. Симферополь) – также звучат мотивы ухода от действительности: «…Конечно, я лгу бессовестно, конечно, всё было проще. Я – сумрак, что робко кроется в ветвях обнажённой рощи». Вместе с тем И. Сотникова не боится писать о чувстве – любви всепоглощающей, вечной в своей мимолётности и оттого надмирной: «Любимый вернулся, забыв берега, где боль расплескалась из чаши сердечной. Покой и безумство, мгновенье и вечность В себе растворила желаний река»Ника Батхен (г. Феодосия) – пишет с натуры, её строки, на первый взгляд, даже слишком опрощены: «Бродишь себе по проспектам, рулишь по объездной, шаришь по вывескам и афишам, пахнет картошкой фри…», но в этом опрощении чувствуется какая-то последняя крайность, будто поэт смотрит «с той стороны», как не зависимый ни от чего свидетель, и уже ничего не осталось, кроме понятий «рулишь» и «картошка фри». И одновременно – «осень карминова и монистова, в каждом саду Клондайк». Вот оно – несоответствие понятий в реальности поэта: жизнь (картошка фри) и душа (осень карминова).

Сергей Главацкий (г. Одесса) испытывает постоянное чувство потери – себя? Его внутренний мир переплелся клубком противоречивых смыслов, где любовь смертоносна. А существует ли она вообще, или это мираж?: «…не чуя трещин миража, не повинуясь отраженьям, войдёшь в начинку гаража и станешь собственной мишенью. И не поймешь, что носишь мор с собой, что вразнобой – все птицы, что я, мой Свет, так и не смог, понять, что ты – самоубийца». И всё же слова для поэта – это единственная правда жизни. Людмила Шарга (г. Одесса) очень лирична и предельно откровенна в своём признании: «Стихи становятся поэзией, когда, на первый взгляд, простая строка, которой ночью грезили, к рассвету крылья обретает». На мой взгляд, здесь речь идет об удивительной женственности и энергетичности слова, которое часто присуще особой, едва ощутимой, тонкой лирике (как слегка уловимые оттенки чувств), без которой поэзия не смогла бы существовать: «Вживаешься в стихотворение и ощущаешь лёгкость слога, и чувствуешь: дыханье Времени становится дыханьем Бога». Поэзия Л. Шарга отличается от поэзии предыдущих авторов какой-то особой взвешенностью. Даже о таком явлении как пропасть между бедным поэтом и богатым человеком («он не зря живёт на белом свете, у него жена, собака, дети») она пишет тактично, будто оправдывает человека с «синицей в руке». Думается, она права. Каждый принимает мир по-своему. И не всем нужно ощущать вот такую же боль души, как поэт. И пусть будет счастлив «человек с синицей». Владислава Ильинская (г. Одесса) – философ: «прозрачные слова меняются местами, а истина лежит незыблема на дне… лежит и ждёт: ну кто же меня достанет, не век же мне торчать на этой глубине». И встреча с миром, который олицетворяет то, что по социальным меркам для женщины должно быть прекрасно (богатство, например), для неё имеет отрицательный смысл: «крутая тачка, крутая дачка, крутой затылок – хоть кол теши…», и дальше: «твоя душа ничего не весит, но я не в силах её снести». Вот уж правда! Как будто поэт и «человек с синицей в руке» – люди с разных планет. Общего языка у них не было и не будет никогда. А поэзия – будет.

Анна Стреминская (г. Одесса) – автор особый, её речь похожа на сильный ветер, речевой заговор: «Ураган набирает силу – почти уже смерч! Горе тем, кто в пути: честный труженик он или вор. И деревья на землю падают, как дрова, провода разрывая, калеча, сминая, круша! И беспомощно корни торчат, как отчаянные слова, обращённые к Богу, когда погибает душа». Cмыслы А. Стреминской необычны для слуха: много движения, будто она торопится жить, говорить, писать. И при этом много силы: «Сиреневая опускалась мгла, и пахло бунтом, пугачевской сталью!». И вдруг: «Я люблю тех, кто умеет говорить шёпотом». Пожалуй, именно на стыке несовместимых понятий рождается её вот такая необычная индивидуальность. Ирина Василенко (г. Ильичёвск) очень женственна и лирична. И вместе с тем – её мир полон импрессии и экспрессии, как зазеркалье: «В городе N зеркала туманны, кофе горчит и горчат слова. Это провинция, где капканы странно похожи на кружева». Она – свидетель своего города и своего времени: «…уходя промолчи никого ни за что не вини собирай тишину и слова превращай в серебро…», «Мой город выстроен на обломках стихов, иллюзий, коротких встреч…». И стихи – тоже заговор, только другого рода, очень тихий: какое-то особое очарование, едва уловимое колдовство. И Чеширский кот, и Белый кролик – живые персонажи, истинные друзья. Но – не люди. Зазеркалье… Александр Семыкин (г. Ильичёвск) владеет удивительно певучей и одновременно хорошо ритмизованной манерой письма. Хочется прочесть стихотворение до последней строки, потому что смыслы логически нанизываются друг на друга, как бусы на нить: «И склад НЗ надежды пуст, и еле слышно вдалеке звучит, заезженно высок, мотив элегии Массне, и что-то холодит висок». Особенно сильны у него последние строки – концовки («Но это, к счастью, первый снег», «…кроить осколками лекал июльский сон замёрзших фьордов», «Никогда ещё не был так счастлив»…).

Евгения Бильченко (г. Киев) пишет от лица мужчины. Это придает её строке особую силу, с одной стороны, но и обезличивает, с другой. Кто это – новая андроидная душа поэта, которая вне тела, вне времени и вне пространства? Возможно, именно в этом и есть ценность свидетеля большого города, который уже не способен иметь личные чувства: «Здесь не надо: умнеть, медитировать, мерить, рубить. Здесь не надо: автобусов ждать на ветру и морозе. Здесь запрос – на такси, где на заднем сиденье любить – это норма, как нормой считается торг на Привозе». Как поэт, Е. Бильченко абсолютно над-мирна. И её поэзия (или свидетельствование?) – высшее мерило происходящего вокруг: без снисхождения, без любви, без доступа в наглухо застегнутую душу: «И сказала она Чему-то: Отстань! Уйди! Он – мой завтрашний день, а ты – это день вчерашний!  только Что-то ломало рёбра в её груди при попытке искусственно его одомашнить». Для Е. Бильченко понятия «поэт» и «человеческая жизнь» несовместимы, а истинный покой – за пределами сущего: «А потом на заре лежала она в сенях и довольна была последним своим отсеком… В путь её провожал тот самый шаман-монах, притворившийся по сценарию человеком». Мария Луценко (г. Киев) очень индивидуалистична, ни на кого не похожа в своих стихах: «Этот город не хочет меня далеко отпускать. Вьётся длинным портовым канатом его пуповина. Он вцепился в плечо, как пугливая старая мать в уходящего, взрослого сына». Она пишет об Одессе, как о живом существе и полностью растворяется в ней – метафорами, сравнениями. «У качелей одно на уме, хоть скрипят о высоком. Только сядешь, и вмиг рассекретят тебя облака. Улыбается память, и бурым измазавшись соком, обдирает о камни орехам зелёным бока». И уже трудно понять, где М. Луценко как поэт, а где сам город: «Здесь впадает река моя в крайности, райности, в детство, оставляя пороги, сливается с новой водой…». И, конечно, очень согревают одинокую душу в этом городе темы любви, нужности, надежды: «Ты скажешь: Мне не нужен поводырь в миру голодных, жадных, чёрных дыр! Чего же ждёт упрямое светило?!А ей в кромешной этой темноте в безжизненной холодной мерзлоте хотелось нужной быть. Тебе светила…». Андрей Шадрин (г. Киев) – поэт города, в котором «плеск волны безжалостно японист», а сама личность недосказана, как «строки Мураками». И где-то даже слишком опрощена его строка – просторечиями, грязью и запахами повседневности, потому что не дотянуться, не увидеть то самое высокое, существующее «за…»: «Опять просыпаюсь не в том, и не в этом теле. Опять пропотел насквозь, и бездарно молчит лира. От запаха тел в средиземноморском борделе Вдыхаемый воздух заражён вирусом Гитлера».

Алексей Котельников (г. Москва) неожиданно удивляет какой-то особенно пронзительно гениальной простотой строки (но не смысла!): «закрыт подъезд от холода вселенной. Стемнело. Задремал на пятом лифт. Дверной замок не новый, но надменный, как подобает, строг и молчалив. Уже угомонился кот соседский, и только одиночество одно заваривает кофе по-турецки и смотрит в чёрно-белое окно».Пожалуй, после таких строк хочется молчать, потому что олицетворяешь себя с этим одиночеством. А после вот такой простоты вдруг слышишь музыку другой строки и видишь воочию: «Там, в глубинке, где плутают лешие, старый дом стоит за сопками кудлатыми. То ли рос он из земли на радость грешникам, то ль сама земля рождалась под окладами». В противовес модному ныне течению полного поэтического апокалипсиса у А. Котельникова свой мир – параллельный, и, возможно, более реальный, чем обломки растерянных жизней в «чёрных квадратах» авангардных городов-убийц: «…обойдётся Аннушка без масла встанет день над пропастью листа и вернётся в переулок Мастер и Пилат помилует Христа». Есть ли правда в добре? А может, это и есть настоящая правда? Елена Пестерева (г. Москва) в стихотворной строке делает акцент на незначительных, на первый взгляд, деталях, но эти детали становятся отображением общефилософского смысла: «и жизнь пойдёт теперь не о тебе а вся снаружи о себе самой и речь пойдёт теперь не о тебе о бабочке и мышке полевой о перестуке пуговиц в коробке…». В её стихах звучит внешняя недосказанность, но при вдумчивом чтении начинаешь понимать, что этот приём – отголосок глубокой внутренней трагедии, многократно усиливающий её значимость для автора: «баловала нянчила на руках ничего не выйдет знала наверняка пробиралась краем ждала пока всю округу набело замело это счастье и раньше как на века но потом прошло…». Елена Тихомирова (г. Москва) свои стихи не выстраивает, а будто проигрывает. Слышна музыка – мягкая, нежная, грустная и очень светлая: «Качнётся время, маятником лун опишет по касательной пространство. И будет тот, ушедший, вечно юн в своём краю незавершённых странствий». Образы Е. Тихомировой очень лиричны, их центром становится женщина во всех своих проявлениях. Женщина, которая принимает свой город, но отмечает, что «Здесь один недостаток – в нём мало любви, без которой любые достоинства просто ничто». Женщина, которая принимает судьбу: «А выбор мой, как прежде, чист: месить загаданного глину. Судьба – простой тетрадный лист, исчёрканный наполовину». Слова стихотворения в прозе «Мейделе» мне бы хотелось отметить особенно, потому что в них – смирение с жизнью и особая мудрость женщины как начала самой жизни« Роза, ты твёрже, чем этот дом. Что же за глина, из которой тебя лепили? Роза перестает улыбаться, гладит седую собаку. – Мейделе, если не буду над этим смеяться, мне ведь придётся плакать…» (мейделе – идиш «девочка»).

Итак, моё личное путешествие в мир поэзии закончилось. Я не хочу обсуждать вопросы современной культуры и контркультуры, я не хочу затрагивать специфику стилистики, орфографии и метафорики современных мне поэтов, для меня важна душа каждого из них, человечность. И где, как не в своём собственном стихотворении, эта личность может проявить своё вот такое особенное видение жизни? Пожалуй, разве что в живописи. Или в музыке. Лично для меня стихи – это образы мира, обыгранные в музыке строки, за которой стоит творец-живописец. И этот сборник – ещё один срез моего сегодняшнего мира. Мира, в котором, как и сотни лет назад, существуют любовь, ненависть, нежность, предательство, и, конечно, отторжение или принятие себя – Человека в своём Времени: так, как чувствует его каждый поэт – независимо от возраста, страны и личных убеждений.

Симферополь, 2013

Источник:
http://www.blog-is.com.ua/ya-zhivu-v-svoyom-vremeni/

Прочитано 1708 раз

Оставить комментарий

Убедитесь, что вы вводите (*) необходимую информацию, где нужно
HTML-коды запрещены



Top.Mail.Ru