ИЛЬЯ РЕЙДЕРМАН: ЕСЛИ ТЫ ПОЭТ, ТО ОБЯЗАН БЫТЬ В ОППОЗИЦИИ К СОЦИУМУ!
Сегодняшним эрудитам Илью Рейдермана представлять не надо: это русский поэт, философ, культуролог (успевший пообщаться с самой Анной Ахматовой!), имеющий на счету 13 поэтических сборников, почти все из которых он издал на собственные деньги… И вот этот прекрасный оптимист из Одессы нынче собственной персоной – в гостях у нашего литературного портала.
– Илья Исаакович, когда и как вы начали писать стихи?
– Насколько помню – на уроках. Лихо рифмовал, описывая урок, на котором почти буквально ходили на головах. Стихотворение, будучи прочитано вслух, имело большой успех, но потом листок из моих рук кто-то выхватил, как «вещественное доказательство» безобразий, и у учительницы, славной и доброй женщины, были неприятности. А всерьёз начинал, как ни странно, с прозы. Стал писать рассказы. Но какой жизненный опыт у человека 18-19 лет? Помню, что один из рассказов был фантастическим, герои «косили» под героев Хемингуэя, разгуливая по другим планетам. А поэзия – пришла вместе с томиком Тютчева. Юность брала своё. Лето, ночная река… «Отражённого света колонны, погружаются в глубину»… Было это в небольшом городке Дружковка Донецкой области. Там до сих пор живёт друг моей юности поэт Эдуард Мацко. Хороший поэт! Только многие ли его знают? Вот что значит – жить в провинции, «далеко от Москвы».
– Вы – автор тринадцати поэтических книг. Что для вас поэзия?
– Разумеется, не профессия, и, конечно, не способ заработать себе на пропитание. Гонорар за книгу стихов я получил только один раз – ещё при советской власти. Все остальные книги – изданы за собственный счёт. В этом отношении сегодня все равны – и истинный поэт, и тщеславный графоман. Да и критерии того, что считать подлинной поэзией, размыты. Прежде существовали хотя бы внешние критерии: стихи – то, что не забраковал строгий редактор, то, за что платят гонорары, за что принимают в Союз писателей. Иными словами – то, что занимает в социуме определённое место и выполняет определённые функции.
– Хотелось бы понять, какие функции исполняет поэзия сегодня?
– Во-первых, у нас неимоверный «поэтический бум» – только ленивый не пишет стихов. Оказалось, что образованный человек может рифмовать без особого труда. Во-вторых, для самого пишущего – это способ психологической компенсации неких неудовлетворённых потребностей. Ну, скажем, у меня жена ушла – и я пишу стихи о любви, меня с работы выгнали, и я пишу стихи о том, какой я, вообще-то говоря, замечательный, хотя почему-то и не замеченный. Впрочем, при нынешнем множестве всякого рода литературных организаций и всевозможных конкурсов – можно быть и отмеченным какими-нибудь литературными «наградами». И вообще так приятно сказать где-то о себе: я – поэт! В-третьих, – и это самое серьёзное – это манифестация духовных потребностей. С духовной жизнью современных людей дело обстоит плохо, мы уже не знаем, что именно называть духовной жизнью (не сидение же перед телевизором и не зависание в Интернете!) Ну, разве что можно сказать, что ты ходишь слушать классическую музыку в филармонии. Или … пишешь стихи. В таком случае – это, всё же, не какое-то пассивное «хобби», а попытка выразить себя в творчестве. И растущее количество «самодеятельных поэтов» – можно считать признаком положительным. Даже если результат не слишком удачен – всё равно, это твои чувства, твоё состояние души, твоя жизнь, которую ты пытался облечь в слова. Но тут у меня возникает следующий вопрос: а вправду ли – твои? И – какие это мысли и чувства?
– В самом деле – какие?
– В юности я хотел быть актёром. И великий режиссёр Станиславский объяснил мне в своей книге, что такое «игра вообще». Этот, как я его для себя называл «вообщевизм» – можно обнаружить буквально везде. В повседневном общении – мы разве говорим то, что на самом деле думаем и чувствуем? Мы пользуемся общими стандартными формулами. «– Как дела? – Да так, ничего…». Что за этим высказыванием стоит? Впрочем, собеседник и не собирается вникать в то, что на самом деле кроется за этим «ничего». Это «игра вообще»! Вот и актёр изображает своего героя «вообще», а музыкант играет «музыку вообще», хотя и следуя формально нотному тексту, но не заботясь о том единственном, что вложил в эти ноты автор, а художник рисует «пейзаж вообще», даже если и рисует этюд с натуры, а версификатор – пишет о чувствах «вообще», о любви «вообще»… Всё «вообще», всё приблизительно, неточно, банально, – и исчезает единственность, конкретность, уникальность. И, соответственно, наступает «смерть субъекта».
Такова ведущая тенденция всей нашей техноцивилизации – с её массовым производством стандартных вещей. Человек, тем паче стихотворец – должен этой тенденции сопротивляться. Но, в таком случае, он должен прислушаться к себе: что я на самом деле думаю, чувствую? Что во мне бродит, стремясь обрести форму? Всем пишущим понятно требование: найди единственное слово. То самое, которое «Взамен турусов и колёс/ Не читки требует с актёра,/ А полной гибели всерьёз» (Борис Пастернак). Турусы на колёсах – это вздор, чепуха, небылицы, враки. Это едва ли не вся наша сегодняшняя жизнь. Но ведь, слава Богу, не вся, если мы способны сделать усилие на пути к единственному. К единственной правде своего бытия, своей личности, своего слова. В этом смысле всякая подлинная жизнь – есть преодоление вообщевизма и очень жёсткое требование самоопределения. Но ведь тогда… жить надо иначе! В себя вглядываться и вслушиваться! Жить на глубине, а не на социальной поверхности с её модными течениями и бессмысленными бурями. Верить себе! А не окружающим нас вещам. Не общепринятому «положению вещей».
– Но ведь для этого нужно мужество?
– Разумеется. В списке присланных вами вопросов есть и такой: должен ли поэт иметь свою гражданскую позицию и высказывать её? В юности мне намозолили мозги известным тезисом Некрасова: «Поэтом можешь ты не быть,/ но гражданином быть обязан!». Я утверждаю, что дело обстоит «совсем наоборот»: гражданская позиция – производна от миссии, призвания поэта. И если ты поэт – то ты… обязан быть в оппозиции к социуму! В хорошо отлаженном социуме – уже не читают стихов. А то, что ещё называют стихами – чаще всего таковыми не являются. Социуму не нужны поэты. Ему нужны функционеры, поверхностные люди. В одном стихотворении, напечатанном в книге «Любофф…» под псевдонимом Борис Осенний, я написал: «Будут леди не очень нежны. А поэты – совсем не нужны».
Хочется думать, что стихи – не товар, не вещь! Однако «умные люди» скажут, что я ошибаюсь: и стихотворение – вещь, которая при нужном «позиционировании», с помощью «стратегий» автора, который приобрёл умения менеджера, может попасть в толстый журнал. А не умеешь – даже прекрасные стихи останутся без читательского отклика. Потому что важнее самих стихов – товарный знак!
– Вы достигли почтенного возраста – и продолжаете писать стихи. А как же с пушкинским «лета к суровой прозе клонят, лета шалунью рифму гонят?»
– Пушкин прав: стихи случаются реже, уходит лёгкость и игривость, да и рифмы всё менее неожиданные – порой простые глагольные… Кажется, юный Пушкин больше всего боится с годами охладеть – может быть, если бы прожил лет на сорок больше, боялся бы не этого. Это герой модного тогда Байрона демонстрировал красивые позы «разочарованного романтика», преждевременно охладевшего. Поэт – навсегда очарован, и его задача – сохранить эту очарованность, этот почти детский восторг, пронесённый сквозь все неизбежные трагедии и житейские невзгоды. По правде говоря, для меня именно это составляет сокровенную сущность поэзии. Скажу, может быть, ересь, но поэзия со времён Гомера призвана воспевать. Воспевать красоту и величие бытия. Конечно, она воспевала порой и полководцев, и монархов. Но воспевать – не означает непременно писать оды. Это иное, высокое состояние души, это голос, напряжённый, трепещущий в суженном горле… Это – пение – рождающееся из нетерпения духа. Сегодня – «поэт не воспевает. За модой поспевает». А мода – на иронию, на отсутствие пафоса, на прозаический тон. Конечно, и Пушкин писал: «Извольте мне простить ненужный прозаизм» – но, кажется, сегодня палку перегнули в противоположную сторону, так что извиняться приходится уже за «ненужный поэтизм». Порой, встречаясь с очередным дежурным глубокомыслием и искусным косноязычием, хочется спросить: «А что, если это проза? Да к тому же – плохая?».
– Похоже, вы не согласны, что время классики в поэзии безвозвратно прошло, что авангард уверенно вытесняет её? А согласны ли вы с мнением, что русская литература сейчас испытывает подъём?
– О подъёме, мне кажется, говорить преждевременно. Талантливых людей среди пишущих – действительно много, может быть, больше, чем во времена моей молодости. Но у них, в большинстве своём, сбиты ориентиры. И произошло это не без вины авангарда, который потом плавно перешёл в сегодняшний постмодерн.
Когда я начинал, авангард был знаком сопротивления политической системе. В этих условиях быть не авангардистом – означало чуть ли не конформизм. Но я выбрал традицию философской лирики – Тютчева, Заболоцкого, Пастернака, Арсения Тарковского. Для меня было важно, что и Заболоцкий, и Пастернак – ушли от авангарда и в конце жизни впали «в неслыханную простоту» классики. Сегодня, похоже, авангардисты как раз и стали конформистами, и из гонимых стали гонителями. Впрочем, об этом и без меня уже сказано. Я только добавил бы, что авангардизм вообще сыграл разрушительную роль в нашей культуре. Классика – это и «ценностей незыблемая скала» (Мандельштам), и совсем иное отношение к миру, исключающее насилие и жажду всё новых и новых побед. Из иноязычных поэтов больше всех люблю Райнера Марию Рильке – он написал (в переводе Бориса Пастернака): «Не до побед. Всё дело – в одоленье». В другом переводе: «Не победить – но выстоять!».
– Как вы считаете, можно ли скверным переводом исковеркать гения, или, наоборот, хорошим – возвеличить серость?
– Пожалуй, исковеркать гения – легче. Я не поклонник сторонников так называемого «точного перевода». Ведь «перевести» нужно не просто с языка на язык, – но из мира иноязычной поэзии – в мир русской поэзии. И это удаётся не многим. Пусть сколько угодно ругают за вольности Пастернака, – но иначе мы, наверное, и не почувствовали бы, что другой, переводимый – действительно великий поэт. Впрочем, сегодня, может быть, следует знать языки и читать поэтов в подлиннике? Именно на это намекнула мне в разговоре Анна Андреевна Ахматова, спросив, на каком языке я читаю Байрона. И в самом деле – в тогдашних переводах он казался, в сущности, ужасно скучным. Она-то читала его, разумеется, по-английски. Который выучила, как я потом узнал, самостоятельно.
– Расскажите о ваших встречах с Ахматовой, Антокольским…
– Я об этом уже писал – а мемуарист из меня неважный. Не запоминаю «мелких деталей»! Да и встречался я с Анной Андреевной всего лишь один раз, а с Павлом Григорьевичем – больше переписывался. А вот с Анастасией Ивановной Цветаевой встречался неоднократно. И должен сказать: она и в преклонном возрасте свидетельствовала, что такое «порода Цветаевых». Цвет, свет, «энергетика», как любят сейчас говорить. Для меня общение с ней было подарком и уроком, смысл которого внятней сейчас. Я увидел воочию, что такое сила духа. Помню не только гравюры Волошина на стенах её небольшой квартиры, не только её устные рассказы, в которых играло живое русское слово, – но и её у плиты, на кухоньке, помешивающей какую-то кашу в кастрюльке. Каша мне казалась малоаппетитной. Как я теперь понимаю, это была овсянка. Сам ем, уже привык. «Лошади едят овёс и сено», как сказал перед смертью чеховский Ипполит Ипполитович. Мы, люди русской культуры, – лошади, везущие груз непомерной тяжести. Трудно хранить и «перевозить» из прошлого в будущее смыслы русской культуры – преодолевая равнодушие чиновников и элементарную неграмотность молодых.
– Что же делать?
– Когда тебе семьдесят семь – симметрия этих цифр настраивает на спокойный лад. Нужно делать то, во что веришь. Нужно верить в то, что делаешь. А, значит, верить в великую русскую литературу, которая, перейдя по хлипкому мостику через пропасть постмодерна – войдёт в новые времена, о которых мечтаем. Когда раскрытая книга будет важнее новейшего средства от ожирения. Когда люди вновь постигнут: стихи прочитать – душу укрепить, глаза промыть, сделать вдох, вслед за поэтом испытать вдохновение…
Беседу вела Елена СЕРЕБРЯКОВА
Источник:
http://write-read.ru/news/1160
