Марина Саввиных

НОЧЬ ГЕФСИМАНСКАЯ

1.

Под живыми лунными ветвями
Боль моя дала такие всходы,
Что уже не стало между нами,
Господи, бессмысленной природы.
Ничего отдельного отныне:
Спящий мир созрел для пробужденья.
В дрогнувшей космической машине
Началось попятное движенье,
Заскрипели петли старой двери
Под дыханьем только что зачатых…
Плачьте, люди, женщины и звери,
Не о мне, о горьких ваших чадах!..

2.

Колкость нежная влажной травы…
Я ей нужен нагой и босой.
– Петр, а Петр!
Не поднять головы,
Кудри спутаны сладкой росой.
– Симон, Симон! Гляди, как блестит
В лунном свете живая слеза…
Насекомая тварь шелестит
Там, где дикая вьется лоза;
Звезды движутся мерным путем,
Как всегда, такт за тактом, точь-в-точь…
Встань, ключарь! не пора ли? Пойдем!
Коротка Гефсиманская ночь…
У любви – лишь дары, не грехи!
Встань, апостол! зачтется твой труд!
За Кедроном вот-вот петухи
Отреченье твое пропоют…

3.

Когда с меня одежду совлекут,
И я узнаю тяжесть багряницы,
Могу ли я надеяться, что Суд
Обещанный над ними не свершится?!
Генисарет или зловонный Тибр…
Сапфир венца или шлепок известки…
Они среди своих жестоких игр –
Всего лишь неразумные подростки:
Не зная, лгут; не ведая – творят;
Любя – коням в бока вонзают шпоры…
Но среди них и Фидий, и Сократ,
И тот, кто слышал звездные узоры …
Знать не хочу, виновны ли они
И кто в ответе за подлог кровавый,
Но если час мой близок… Отче Правый,
Помилуй их, спаси и сохрани!

БЫТИЕ

1.

«И Дух Божий носился над водою…»
(Быт., 1, 2)

Творящий Дух носился над водами
И возмущал недвижность сонных вод:
Гекзаметров ритмичными рядами
Вздувался потревоженный испод,

Влекомая горе первооснова
Натягивалась туго, как струна,
Покуда разворачивалось Слово
Во все свои пространства-времена…

2.

«Бог усмотрит себе агнца…»
(Быт., 22, 8)

Ни лаврами, ни плачущими ларами,
Ни счетом нулевым не дорожа,
Живет Твоими замыслами старыми
Тебе лишь подотчетная душа.

Каштаны из огня? Увы! не скоплено
На скорбный марш, не то чтоб есть и пить…
Собрать бы жизнь, которая раздроблена, -
И чистым всесожжением скрепить!

Пешком. Ползком. От горести - до хворости.
Минутный хлеб. Мгновенное питье.
Нож и огонь. Нет недостатка в хворосте.
Да будет усмотрение Твое!

3.

«И увидел он, что покой хорош и что земля приятна».
(Быт., 49, 15)

Есть сумрачная правда бытия,
Куда не проникают глаз и ухо…
И только ощущенье острия
Под ложечкой – о ней напомнит глухо.

Какой соблазн – поддаться острию,
Самостоящей гордости в угоду
И пережить беспомощность свою
Как самую последнюю свободу!

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ

Веронике Шелленберг

У монастыря стояла лошадь,
Свежий снег рассеянно жевала.
Снег спадал на призрачную площадь,
Как спускаемое покрывало.
Раньше это было или после?
В память загляну – из сердца выну:
Будто рядом с нею бурый ослик
Выступал из мглы наполовину…

Ослик с шоколадными глазами -
Со старинной выцветшей картины,
Где под золотыми небесами -
Яшмовые ветки Палестины…
Где в хлеву - случайный кров ночлега…
Где младенца нюхает овечка…
В вышине, не ведающей снега,
Белая звезда стоит, как свечка…

Я к воротам шла приотворенным:
Ко Христу – от пагубы и срама.
Пес лохматый иноком смиренным
Молча проводил меня до храма.
И легли мне под ноги ступени,
Высоки, торжественны и твёрды,
И глядели вслед из снежной пены
Чудные светящиеся морды,
Словно мне отныне предстояло
И за них нести труды обета,
Ежели всем тварям воссияла
Вифлеемская планета…

***

Логос – лотос.
Лагуна – берлога.
Пепел – водоросль.
Плачу? Жива?
Надо мной никого, кроме Бога.
Подо мною – вода и трава.

Что вы стелетесь, умные змеи?
Кто тянулся – давно перерос.
Боже мой!
Я ответить не смею
На ещё не возникший вопрос.

Ты – спроси меня.
Или на это
Недостаточно родственных прав?
Или Богу довольно ответа
Предлежащих потоков и трав?

***

Повинуясь наитию женскому,
До мучительной боли в висках
я тоскую по Павлу Флоренскому,
Убиенному на Соловках.
И не то, чтоб иссякло терпение
За какой-нибудь горестный час, –
Просто знаю: сие убиение
До сих пор продолжается. В нас.
Пусть всезрящего ока вселенского
Не смущает ничья слепота,
Но жемчужное слово Флоренского
Не достанется нам никогда,
Потому что подобные таинства,
Как пречистая русская речь,
Лишь такою ценой обретаются,
Что дешевле и голову с плеч.

НЕСТОР

Не я, Господи, а Ты мне говоришь.
Полем-пахотой лежат Тебе листы.
Я один. Дымя, лампада тлеет лишь,
И усталость сводит слабые персты.

Полем-пахотой лежит Тебе вчера:
Путь апостола к холмам Твоим святым,
Дым полынный половецкого костра,
Птичьим пеплом по звенящей степи – дым…

Дым во рту моём, во лбу моём, в глазу…
Дым в дому моём… о, русская земля!
Князь над костью тихо выронит слезу.
Из костей беззвучно выникнет змея.

***

Печаль-трава из глаз моих растёт…
Печалью по канве в нетвёрдых пальцах –
Как шёлком, вышиваю небосвод,
Его расправив на кленовых пяльцах…

Звезда к звезде – выводит каждый блик
Без устали мелькающая жилка…
Печаль-песчинка и печаль-снежинка…
Святой гранат и нежный сердолик…

Или ещё – аквамарин возьми:
Из имени извлечь необходимо
Всё главное, что было так любимо,
Но попусту транжирилось людьми…

Пускай тогда, как счастье из горсти,
Оно прольётся грустью просветленной
На лоскуток доверчивой Вселенной,
Которую иначе не спасти:

Ни звёзд, ни рощ, ни свадеб, ни могил…
И вот она простёрта между нами, –
Печаль, самозабвенная, как знамя,
И трезвая, как «вновь я посетил…».

ИГРАЯ СОФОКЛА

1.

Разразившись, гроза облизала стёкла,
Или встречной зари ослепили фары?..
Нам с тобой
придётся играть Софокла –
Для Еврипида мы молоды,
А для Эсхила – стары.
Ветка крови до самой земли поникла,
Земляникой брызнула вниз по склону,
Значит, мне – закапывать Полиника,
А тебе – оплакивать Антигону.
Тополиным пухом в потоке ветра
Мы несёмся вспять по могильным плитам.
Я – ещё не Электра, уже не Федра,
И тебе не справиться с Ипполитом.
Ибо снова Тайгет исполнился зовом
И возвысился истинней Эвереста,
По его урочищам бирюзовым
Дразнит заблудившихся дух Ореста,
И перуны брачуются с валунами,
И роятся осы ночного света…
Перед нами – сила, погост – за нами,
Дальше – высь, простёртая для ответа.

2.

Всё равно тебе её не спасти:
Её кровь тяжелей, чем твоя утрата!
Надо слишком любить преступника-брата,
Чтоб стоять у мстителя на пути.
Мститель бдителен. Мчится на всех парах.
На прицеле – каждый, вне правил и без понятий.
Посмотри, сколь дороже ей милый прах
Даже самых честных мужских объятий!
Так поверь же собственному родству,
Рассуди, которая клетка ближе.
Есть высоты, отхожего места ниже,
И любовь, подобная воровству.
Карта крови, как ржавая жесть, пестра.
Но история брезгует рабским тоном.
Не тверди, что она и тебе сестра,
А невестою стала за Флегетоном.

3.

На скрежещущем льду перегона,
На границах, объятых чумой, –
Я была бы тебе Антигона,
Брат, отец и возлюбленный мой…

Пусть напрасно пустые глазницы
В искупительную вышину
Запрокинуты – мира истица,
Я не зря твою руку тяну!

Но нездешней тоской озабочен
И постыдной мечтой увлечён,
Побираться у грязных обочин
Повелитель судеб обречён…

Он пугается визга и лая,
Озираясь на шорох и скрип,
Мудрый сын Иокасты и Лая,
Провокатор возмездья – Эдип.

И, в репьях заблудившись, как в звёздах,
Суковатою палкой слепца
Злобно хлещет невидимый воздух –
В бога-сына и бога-отца…

Направленье зачуяв по звуку,
Отрекается… кличет… клянёт…
Он отнимет у дочери руку –
И в смердящую бездну шагнёт…

Чтобы – вне бытия и закона –
На ветру леденящем – одна,
Вечно мстилась ему Антигона,
Дочь, подруга, сестра и жена…

4.

И сомкнутся молнии наших пальцев,
Так язвительны, так нестерпимо робки,
Что последнего капища лопнет панцирь,
И по всей территории выбьет пробки…
Мы сгорим, полземли опалив пожаром,
Вечно юные дети Армагеддона,
Чтобы снова над этим безумным шаром
Очертился божественный лик Атона…
От убийственной близости туч Эреба
Размагнитятся стрелки газетных версий,
И златую Иштар упокоит Феба
На жестоких холмах своих твёрдых персей.

ДРЕВОГРАД

Владикавказу – с любовью

1.

Дзауджикау… свет моих нежных чинар,
Строгих сестёр на дольней тропе серебра…
Руны вершин сквозь медленный утренний пар –
Рваной ли раны края или нервный росчерк пера?

Дзауджикау… твой ствол непреклонен и прям…
Звук из-под сердца, которое стало струной…
Рог полумесяца дерзок. Но Терек – упрям.
И золотистые барсы играют со мной.

Дзауджикау… сила твоих мертвецов…
Шум твоих крон… голоса премудрых камней…
Вечно желанная чаша на пире отцов…
Вечным заклятьем сплетённые пальцы корней…

Дай обниму тебя, брат, бархатистый орех.
Липа благая, позволь прижаться щекой
К светлым морщинам твоим…
Остуди мой праздничный грех…
И надели моих пчёл целебной строкой…

2.

Вообрази себя деревом!
Может, ты – ясень? А может, застенчивый клён?
Или, скорей, созерцающий символы грецкий орех…
Снова рассвет беспокойным лучом раскалён,
И изливается жар из небесных прорех.
Только прильнуть – стволовые посланья прочесть…
В чуткие ветки втянуть подступающий код…
Это – она? земляного бессмертия весть?
Это душа в сопредельную душу растёт?
Пламя-росток над собой разбивает зенит,
Словно бы сто миллионов рассветов назад…

Я же расту в тебя! Слышишь? шумит и звенит
Память моя горловым исступленьем дриад…

3.

Камни, со мной говорите!
                        Гёте

В хранилище костей, во глубине корней –
Громоподобный гул клубится и клокочет…
И травы вплетены в изложницы камней,
Откуда стройный хор заслуженных теней
Всё гуще и темней струится и стрекочет…
Ладонь моя течёт, как лист течёт с куста,
По розовой стене, сатин лаская вдовий…
О, луковицы глав… о, золото креста…
О, мраморные волны изголовий…
О, чернота цветов, обвивших колесо,
И горькое вино необратимых оргий…
И бронзовый Коста… и каменный Васо…
И в красных облаках витающий Георгий…

4.

Уезжаю, уезжаю…
Древоград охвачен светом
увяданья и паренья…
и не надо быть поэтом,
чтобы плыть в его печали,
чтобы стыть в его тревоге,
чтоб стоять в его начале,
у предела, на пороге…

«Там, за далью непогоды
есть блаженная страна,
не темнеют неба своды,
не проходит тишина…»

Там, под сению Кавказа…
Там, по манию небес…
Всё и здесь… всегда и сразу…
В предвкушении и без…

По пространству световому.
По дорожке световой.
Прямо – в омут, в вечный омут,
В – горный ливень с головой…

В ту весну – с предгорий вьюжных…
В ту страду – колёс и плах,
где Христос в цепях жемчужных
и рыдающий Аллах!

***

Яну Бруштейну

Всей этой тяжести – мутных пощёчин в небритый берег,
Скудного, вымученного небосвода,
Бабьих ужимок, продуманных впрок истерик,
Несостоятельности всякого перевода…
Тяжести тела, которое образ боли,
Тяжести света, сверлящего мой хрусталик,
Тяжести мысли, свергающейся, как «боинг»,
Как Ришелье, поскользнувшийся на пьедестале…
Всей этой тяжести, рвущейся с плеч Атланта
И прижимающей к пляжам крымскую ночь,
Тяжести Грасса, Флоренции и Брабанта –
Поступь твою легчайшую –
Не превозмочь!

МОРГАНА

Хочешь – я стану твоей собакой?
Что может быть лучше, чем,
Уткнувшись мордой тебе в колени,
Созерцать, как струится дым
Твоей папиросы… и видеть при этом
Строгие башни старых селений
Где-нибудь в Кударском ущелье,
Куда чужих, наверное, не пускают…
Разве что по великим праздникам –
Когда собирают хвалы Георгию,
Чтобы умилостивить Уастырджи…

Но, похоже, тебе больше нравятся кошки.
Счастье – скользить, изгибаясь,
Под твоими тонкими пальцами,
Вдохновенно играть твоим электричеством,
Перекатывая шарики его щекотки
От кончика носа до кончика хвоста
И обратно,
И впускать сладострастные когти
В теплоту твоей ласковой плоти…

Пожелай – стану всем, что ты хочешь!
Хочешь, стану дождём,
чтоб шептать тебе грустные сказки?
Или – вспыхну звездой,
чтоб дразнить твои дерзкие грёзы?
Или буду расти под окном одинокой чинарой,
Чтоб тянуться-тянуться и веткой упругой
Сквозь беспробудные стёкла
к тебе, наконец, со свободы ворваться…

Я могу превратиться во всё, что угодно,
Повинуясь позывам самых безумных фантазий.
Лишь твоей женщиной быть не могу:
Даже в моём испорченном воображении
Не найдётся картинки,
Хотя бы в общих чертах
Соответствующей этой роли…

ГОРИ, ГОРИ…

В. А.

1.

Тяжёлая роза – под старою алычой –
Конец сентября… сединами веет с моря…
У каберне – отчётливый привкус горя,
И ты мне явился за полночь – со свечой.

Дом призраков полон – но каждый ли Йорик лжив?
Кто говорит со мной – слышится или снится?
Хочется с тёмной веранды к тебе спуститься,
Чтобы удостовериться: дышишь, колдуешь, жив!

Под виноградной портьерой клубится мрак,
Пыль полнолунья последней лишает воли…
За папиросной дверью – чугунный шаг.
Знаешь, я тоже завтра умру от боли.

2.

Она играет Маргариту,
Бросаясь жёлтыми цветами,
И этот перл, и этот бисер,
и этот дымчатый топаз…
И не клыками – а устами…
И не когтями – а перстами…
И не вчера – а послезавтра…
На том же месте
В тот же час…

В шелках, змеящихся по шее,
В рубинах, облепивших выю, -
Она – цветок и можжевельник –
Жестоковыйна и тверда…

Ей невдомёк твои руины,
Твои разряды грозовые…
Дышать твоим ночным озоном
Ей не дано… и никогда

Не вникнет в эти клавесины
Твоя бунтующая кровь…
Глоток свинца… толчок осины…
Двор трав не хочет жарких дров…

Ей не поднять твоих даров.

3.

Красный фонарь на приспущенном небе
Нервно мигает, как глаз проститутки…
В тусклых парах алкоголя и снеди
На побережье кончаются сутки.

Это безумие или отвага –
Скомканным взглядом стремиться туда,
Где над усталым плечом Кара-Дага –
Наша звезда?

Наша – измученная и родная,
Тихая весть о Рождественской тайне,
Та, о которой и зная – не знаю,
Та, чей зачитанный сонник листая,

Перемогаю паденье Икара,
Ужас Дзерассы, предательство Фив
И твоего наваждение дара,
Царственный Скиф…

***

К дорогим мертвецам под картонные своды…
До сих пор я не знаю просторней свободы,
И летит моя мысль, как живая ладья,
Над пучиной придуманного бытия.

Поднимайте меня, достославные крылья,
Из чумных катакомб, из беды и бессилья,
Из-под пыток кромешных, с подвального дна,
Где не видимы лица и речь не слышна…

Пусть откроет мне правду светлейшая вьюга
О геройстве врага и предательстве друга,
О бессмертной мечте, о великой тоске,
О кровавых осколках на чёрном песке.

Что мне ржавые оклики поздних вигилий?
Я сама себе нынче и Дант, и Вергилий,
И в Летейское марево брошенный лот,
И сигнальное эхо Лернейских болот…

ВЕНЕЦИАНЦУ

1.

Ужасный рот царицы Коры
Улыбкой привечает нас…
А. Т.

Добродетель цветной мишуры и раскрашенной ваты…
Честность чисел поддельных на Богом забытой скрижали…
Мы тянулись друг к другу – так сбивчивы и угловаты,
Что сломались кулисы, которые небо держали…
И прочесть невозможно – и кто подсчитает, как скоро
Совершатся над нами уроки заслуженной кары?
На полу подсыхают следы удалившейся Коры,
Что с тобой разделила укор и загробные чары.
Речь и меч – провожая, встречая, гоня, привечая:
Мастерство палача государь за любовь обещает…
Не смотри на меня! эта скважина вечной печали
Ни судьбы, ни пути, ни обиды моей не вмещает…
Карнавал завершается ужесточением правил.
Но склонилось над смертными животворящее око –
Это всё потому, что удара не чаявший Авель
Не успел небесам неразумного бросить упрёка…

2.

Лицо Флоренции под морфием, под шёлком,
Под завтрашней чумой, под скудною водой –
Но как не угадать по непроглядным щёлкам
Зияние зрачков – латинский ужас твой?..
А нынешнюю ночь расплющит инфлюэнца.
Беды не миновать. Но будет карнавал,
Когда опомнится божественный Лоренцо,
Спеша, достанет ключ – и отомкнёт подвал
И золото стряхнёт с шагрени манускрипта:
Османские долги не твёрже римских прав,
Флорины не ценней симпатии Египта,
И будущий султан не выше, чем жираф…
Лишь страсть – влиятельна! Все Медичи – артисты.
Раблезианский смех змеится по стеклу.
Наркоз – работает, покровы – шелковисты.
И жертве всё равно, кто отравил иглу…