Серебристо искрясь, пахнет снег неминучей бедою
И густые седины роняет зиме на чело.
Светло-синий мороз чуть не плачет, тряся бородою,
Но не хочет рассказывать, что же здесь произошло.

Друг-читатель, ты строчки поэта, наверное, помнишь.
Выше славы, бывало, его возносилась строка.
Почему же не едет - ведь вызвана! - "скорая помощь"?
Почему без пальто он лежит здесь и без пиджака?

Почему вместо носа мы видим кровавое месиво?
Как он здесь, на снегу, оказался, известный поэт?
Из-за денег избил, не иначе, я думаю, бес его,
И милиции дела до этого, видимо, нет.

На морозном ковре декабря он прилёг у сугроба.
Ветер веткам суставы ломает в холодном бору.
Он лежит на снегу. Сердце хочет уйти от озноба,
И пустые карманы трепещут на зимнем ветру.

В тайну звёздного снега зарылся трагический вечер.
Снег венчался со смертью в один из глухих декабрей.
Иней вис на ветвях, и вздыхал очень горестно ветер.
На маршрутке поэзия ехала к смерти своей.

ПАМЯТЬ СЕРДЦА

Стучится в сердце память всё сильнее
Про чудеса:
Синеет небо, светит луч яснее,
Звенит оса.

Я целовал тебя у повилики -
Как я посмел?
Читал сонеты ветер ежевики,
И лес звенел.

Я видел взлёты ласточки отважной
Под облака.
И, вспыхивая лентою изящной,
Текла река.

Ах, как среди цветущих трав любили
Мы плыть в миры!
Вот только жаль: до счастья не доплыли
До сей поры.

ПоДрАжАнИе оДеСсКоМу сТиХоТвОрЦу СеРгЕю ГлАвАцКоМу

Я - леший! Рисую луною из птиц гоголь-моголь.
Шуршит под ногами кофейная гуща Вселенной,
Где войлоком пульса натянута капсульно тога,
В лунарде моих бутафорий дрожа, как полено.

Мой бриг заозёрен жемчужными бусами яблок,
Мой бриз должен выдержать выкрик шалфейного неба.
В звездящихся насыпях воздуха, мутных и дряблых,
Тюрьма раскрошилась таблетками синего хлеба.

СОСНОВЫЙ БОР

Внизу журчит река, а за рекою -
Извечно зелен мой сосновый бор.
Мы с ним - друзья, и горькою судьбою
С ним связаны навеки с давних пор.

Цветут там золотые анемоны.
Там - папоротник, с ним ты помолчишь.
Стройны янтарно-красные колонны,
И шумом веток перевита тишь.

О шуме тишины мы песню сложим,
О птицах, что поют с душою в лад.
Но у деревьев мы спросить не сможем,
Зачем не спят, о чём они шумят.

Мы крепко дружим с милым нашим бором,
По ягоды приходим, по грибы,
А сосны смотрят здесь на нас с укором,
Шепчась о чём-то колко у тропы.

Не вечна жизнь любого человека.
Уйдём и мы. Но этих сосен рать
В бору зелёном будет каждой веткой
О нашей молчаливости молчать.

***

Здесь тучи, как вербы, а вербы, как тучи.
Соната вечерняя звонкой воды.
Луна ли внизу - что мне видится лучше? -
Иль в звёздных высотах шаланды черты?

Река поднимается… Небо упало…
Ромашек небесных нарви для венка…
Сказала б хоть слово, молчишь у причала -
Приплыли к тебе и луна, и река.

Прохлада слезинки льёт в травах колючих -
Где пчёлы? Куда их исчезли рои?
Здесь тучи, как вербы, а вербы, как тучи…
Чужими вдруг стали и губы твои.

КАРАВАН

Мне кажется: я Время ненавижу,
Пока я очень от него завишу.
В нём прошлого сияют зеркала.
Открыты в нём грядущие дела.
Об этом скажет раковина ныне,
Что мной недавно найдена в пустыне.
В четвёртый раз я видеть сон могу:
Верблюды вновь ступают по песку,
Который был морским когда-то дном,
Где море бурно пенилось кругом.

УНИКАЛЬНЫЙ СЛУЧАЙ

Вчера я вышел на базар,
Купить хотелось молока.
И вдруг, как будто пламя фар,
Огонь сверкнул издалека.

Казалось, это был рассвет,
Но солнце в небе высоко.
Подумалось, луна? Но нет,
Ещё до ночи далеко.

Так отчего же даль светла,
Подобна солнцу и луне?..
Я вскоре догадался: шла
Любимая навстречу мне!

НЕЖНОСТЬ

В троллейбусе снова везёшь ты две спелые дыни.
Я ими любуюсь и взором прошу: "Угости!"
Глубинная нежность моя то зажжётся, то стынет -
По горьким сосудам любви нелегко ей грести.

Глаза твои блещут не звёздами в выси небесной -
В них я отражён, в этих серых овалах зеркал.
О, сколько в них грусти безбрежной и тайны безвестной -
Как в поле колосьев, не ставших потоком зерна.

Бегут по тебе мои взгляды тревожнее ланей -
Любуюсь опять самовластной, живой красотой.
Мне стать бы комбайном: снимать урожаи желаний,
Мне птицей звенеть бы над нивой твоей золотой!

ЛИК БОГИНИ

Писал он дым, как при пожаре,
Смолу в котле ли, например,
Работая в портретном жанре,
Иль то, что мог узреть Гомер?

Предела нет сужденьям спорным.
Вглядимся ж в это полотно!
Ах, сколько лет "Квадратом чёрным"
Всё общество увлечено!

Опять искусствоведы спорят,
А что Малевич Казимир
Нам рисовал? Быть может, горе,
Весь наш окутавшее мир?

Я не вникаю в споры эти.
Давно уже понятно мне:
Художник лик богини нефти
Изобразил на полотне.

ФЕНОМЕН ЧУПАКАБРЫ

Проснулся я от собственного крика:
Зелёная, клыкастей сатаны -
Она откуда? Из Пуэрто-Рико? -
Не кенгуру ль с шипами вдоль спины?

Гибрид-химера, что страшнее швабры,
Мне прошептала: "Вы примите бром!" -
И засмеялась. Хохот Чупакабры
Намного громче был, чем летний гром!

Во мгле я счастье гнал, как лошадей,
И сердце било в рёбра, как в литавры,
А утром, когда я проснулся с ней,
Она была ужасней Чупакабры.

БОЛЬНОЕ МОРЕ

Море стонет, то и дело
Возвратится хочет в порт.
Видно, в отпуск захотело,
Морю б надо на курорт.

На курорте б подлечилось -
Не стонало б до зари.
Что-то с лёгкими случилось,
Хрипы слышатся внутри.

Тяжело болеет море,
Не встаёт, во сне храпя.
Море Чёрное, о горе,
Как же мне спасти тебя?

Я сниму с тебя усталость.
Ты - в моих ладонях двух.
Видно, нефти наглоталось.
Я спасу тебя, мой друг.

***

Когда с тобою мы уйдём из мира,
Всё так же будет петь кудрявый лес,
И так же будет месяца рапира
Пронзать утробу сумрачных небес.
Все умирают поздно или рано…
И, позабыв о горечи потерь,
Посмотрит в небо дочка наша Анна
Однажды, став такой, как ты теперь.
Любимая, давай, пока не поздно,
Светить друг другу, словно две звезды!
Давай с тобой рассмотрим эти звёзды,
Висящие над домом, как цветы!
Так подними же нежной страсти знамя
К ещё горящей, трепетной звезде,
Загадочно светящейся над нами!
Давай подарим чувства высоте!

А БЫЛ ЛИ АИСТ?

Меня принёс однажды белый аист -
Кто несуразный сочинил рассказ?
Не веря байкам бабьим, улыбаюсь:
Ведь наблюдал за аистом не раз!

И знает в группе ясельной подружка,
Что это всё, конечно, болтовня:
Не ящерица я и не лягушка,
Чтоб в клюве аист мог носить меня.

Откуда эти глупые поверья?
Кому они нужны, нельзя понять.
Взгляните хоть на маховые перья -
Позволили б они меня поднять?

Родился я семнадцатого августа?
А весил сколько? Килограммов пять?
Так знайте же, что нет в природе аиста,
Который смог бы вес такой поднять!

МОЯ ПЕРВАЯ РОЛЬ

Репетиций не знал генеральных.
Детство мчалось, как в речке вода.
Не участник кружков театральных,
Жизнь, как театр, ощущал я всегда.

Или - словно рисунок в тетрадке,
Что начертан был тонким пером.
Я мечтал о красивой лошадке,
Чтоб на ней покататься верхом.

Может, в тундру я мчал на оленях?
Снова вспомнилась первая роль:
У отца я сижу на коленях -
Высоко, как на троне король.

МУРМАНСКИЙ ХРИСТОС

Там, где день и ночь светило
Солнце, там, где не везло,
Где коварно грудь сверлило
Хвори мерзкое сверло,
В дальней мурманской больнице,
Где с тоской кричал баклан,
Там с улыбкою девица
Мне вручила талисман.

И при этом очень звонко
Говорила мне: "Яни!
Вот моя тебе иконка.
Ты теперь её храни!
Глубь зрачков - бессмертных далий,
Двух цветений - вечный взлёт
От недугов, от печалей,
От беды тебя спасёт.

Это - бога бандеролька,
С доброй радостью союз…"
В серебристом нимбе фольги
На меня смотрел Иисус.
Искры нежности каскадом
Рассыпать он был не прочь,
За серебряным окладом
Мысля, как же мне помочь.

Мне для сердца стал намазом
Тот серебряный огонь.
Я в тот день иконостасом
Называл свою ладонь.
Белым парусом в затоне
Плыл мой северный Христос,
Серебрясь в моей ладони,
Растворяя мой тромбоз.

Молча слушал я принцессу.
"Исцелив от всяких ран,
В край родной, в твою Одессу
Унесёт мой талисман. -
Мурманчанка так твердила,
Свет даря моей судьбе, -
В нём - божественная сила.
Я дарю его тебе".