Борис Фабрикант

***

Было бы окошко между временами.
Даже небольшое мутное стекло.
Подышал бы тихо и протёр руками
И смотрел бы долго, чтобы повезло.

Брошу две монетки, сдвинется заслонка,
Контролёр в фуражке песенку свистит,
В очереди сзади кто-то плачет тонко,
Номер на ладонях, дождик моросит.

Наклонюсь над светом в пластиковой раме,
В нашем прошлом утро, солнце и тепло.
Может быть, увижу маму вместе с нами.
Жалко, не услышу – толстое стекло

***

Вдали промчался катер пробкой винной.
А подо мной прилив волною длинной,
Я в Борнмуте*, где с окнами над морем
Под крики чаек, шум прибоя сплю.
Из воздуха и слов стихи леплю.
А дочь моя поёт в церковном хоре.
Колокола. Аббатству век десятый.
Большие камни. От дверей правей
Нарциссы жёлтые стоят толпой лохматой
У этой церкви голубых кровей.
Всё то же здесь. И время не течёт,
Оно, как воздух осени, густеет.
И можно, дверь открыв своим ключом,
Перешагнуть в столетие левее.

Я вырос из истории другой.
С монгольским игом и советской властью,
Еврейским гетто, плачем за стеной.
И как примерить счастие к несчастью?
Да, всё пройдёт. Но, проживая век,
Всегда во что-то верит человек.
Он, выбрав символ – мирную голубку,
Придумал и стихи и душегубку.
Молясь во имя и отца и сына,
Пока в себе раба и господина
Всё будем человечиной кормить,
Мы ни прощать не сможем, ни любить.

Всё разбивая, рвёмся на чужбину.
В разбитом мире можно заменить
Осколки и свою сложить картину.
А можно и разбить и не сложить.
И не сложить. Как на блошином рынке
В смешении антик и новодел.
Прохладной глины расписные крынки,
Серебряные ложки не у дел,
Державный Веджвуд, патина монет.
Пластмасса, поролон, картон, макет.
____
* Борнмут – город в Англии.

***

Как хорошо всё это начиналось.
Как ожиданье праздничных часов.
И книжки перед сном запоминались,
И дверь не закрывалась на засов.

Про беды и обиды забывая,
Ныряя в сон, выплёскивался в день,
Где было утро без конца и края,
Хлеб с молоком и солнце, свет и тень,

Таинственное слово «понарошку»
И карусель со скрипом, набекрень.
Вся жизнь вмещалась в две моих ладошки,
Которые отбрасывали тень.

Выбрасывать нельзя ни крошки хлеба,
И выдать штаб – в кустах, где старый пень,
И самолёт не запустить до неба,
И двор не перейти за целый день

ДОРОГА К БОГУ. БАБА ЛИЗА

Мы здесь на время, просто на постое.
В амбарной книге вход-уход, расчёт.
Все наши добродетели – густое
Вишневое варенье. Истечёт
За жизнью следом. Остаётся пенка.
Её я помню, сбитую коленку,
На примусе варенье, медный таз,
Идёт суббота, обгорели плечи.
И баба Лиза в кухне теплит свечи
На кирпиче в печи от лишних глаз.
Такая осмотрительность в ту пору
Советскою чертой у всех была.
Она шептала, продолжая споро
Работу – огород, еда, метла…
О чём-то непонятном шелестела.
А мне тогда какое было дело?
Я жил своей весёлой жизнью детской,
Тем более в родной стране советской.

Ну, бегал двор за мной зимой во Львове:
Жид пархатый на доске распятый
Жид по веревочке бежит
Есть творчество, где «жид» на первом слове.

Я идиш знал похуже, чем на рынке
Приехавшие в город украинки
Из ближних сёл. Их Лиза упрекала,
Что просят много, наливают мало.
Они от бабы отставали в скорости.
Районный центр назывался Коростень.
Его потом накрыл собой Чернобыль
Прозрачной смертью долгой, чёрногробый.

Она пекла воздушный жёлтый лыках,
Мы с молоком справлялись с лыках лихо.
Но верхом, не дававшим нам покоя,
Случалось кисло-сладкое жаркое,
Что полагалось белым пышным хлебом
Вылизывать с тарелки за обедом.
А на ночь окна закрывали ставни.
На всех нам не хватало места в спальне,
И баба мне стелила на пол скромно.
А лето было длинным и огромным.

На лето все колена коростенцев
Как птицы, возвращаются домой.
Немного здесь осталось после немцев.
Немного стариков живёт зимой.

Но был июль, и солнце припекало,
За мельницей вода с камней спадала.
А вечером я шёл гулять на Брод,
И бабушка встречала у ворот.

Она в субботу свечи зажигала.
Садилась у крыльца со всей родней,
И мама пела, Нюся подпевала,
А мы мешали слушать болтовнёй.

Оглянись, и ты увидишь,
Ветер песни пел на идиш,
Все, кто дорог, были живы,
Были молоды, красивы,
Жизнь была не быстротечна,
Весела и бесконечна.
Но, как воды, сплыли годы,
Унесло родные лица.
Под хрустальным небосводом
Разделяют нас границы.
Но для памяти и веры
Нет таможни и забора.
Между будущим и прошлым
Нет зазора, нет зазора.
Мы из Коростеня родом,
Слышишь, эхо идиш тает?
Это нам о том, что будет,
Наши мамы напевают.

Нет больше никого, тут строго с этим,
Не немцы, так хвороба заберёт.
И бабы Лизы нет давно на свете.
И шёпота никто не разберёт.
Она ушла своей дорогой к Богу,
Легка и неслышна, как божья тень.
Подпольную печную синагогу
Теперь я вспоминаю в Судный день
____
* Лыках – вид бисквита.

***

В плащах из собственного света
Стоят в тумане фонари.
Как от рассвета до рассвета,
Иду вдоль них с душой внутри,

Она в меня тепло одета
И всё застежку теребит.
А ночь, как шёпот без ответа,
Недвижно влажная стоит.

И, кроме конусов прозрачных,
Нет ничего уже давно.
И слышно, что никто не плачет.
И видно, что совсем темно

***

Судьбе по рельсам путь от тупика до Бога.
Но ржавь не отодрать, и стрелки запекло,
Под общий наш вагон не стелется дорога,
Что было, не видать сквозь грязное стекло.

И график и тариф обведены нулями,
Глухая магистраль закрыта на засов,
Лёг лагерный отряд шпал сбитых костылями,
Где стрелки на путях отстали от часов.

Ободранный состав, как вечный призрак, точен
В двенадцать даст гудок, пугая всех окрест.
Качаясь и скрипя, несёт расстрельной ночью
Прочь будущее бывшее из этих мест.

На станции конца у старого вокзала
Вперёд или назад гляжу до той черты,
Где рельсы, наконец, сливаются в начало,
Поля и города, туннели и мосты.

Там паровоз летит, не зная остановки,
И только стук колёс вращается вдали,
Где пуля из ствола игрушечной винтовки
Навылет разнесла полглобуса Земли.

Там прошлое везут без права передачи.
Гудок и чёрный дым с осколками угля,
И мы поём с отцом, и проводница плачет:
«Едем мы друзья в дальние края».

Там общие места и ларь под нижней полкой,
И рыскает волчок-утащит за бочок,
Там спится вечным сном и зайчику и волку,
Запрет не разглашать, он и во сне молчок.

Омытый помидор, лучок, яйцо вкрутую
И постук по столу, оранжевый желток,
Чекушка на двоих, и проводник пустую
Заменит за трояк и сделает глоток.

Ты прошлое своё расскажешь приключенье,
И будущим своим поделится сосед,
И каждому билет – его предназначенье,
Всё в прошлое уйдёт, где будущего нет.

Побудка в пять. Плацкарт. Горячий подстаканник.
Пора сдавать бельё. Бьёт ржавый стык. В окне
Пустой буфет, титан, течёт разбитый краник.
И проводник билет протягивает мне

***

Отлетают с годами ступени
От космического корабля,
И последним из всех направлений
Навсегда остаётся земля.

И горючие силы земные,
В небеса умыкая объект,
Выгорают, и лишь позывные
Остаются на старости лет.

И усталый, потёртый о звёзды,
С капиталкой пропаянных крыл,
В старых рамках развесит на гвозди
Самых верных, кого не забыл.

Непригодному память утеха,
Как цветение ранней весной,
Чтоб кричало отчаянно эхо
Позабытый его позывной

***

Сугробом, надгробьем лежащая и муравейником,
Сметённая ветром смятенная груда листвы
Всё места себе не находит, кружась, как за веником,
И прячется прочь от судьбы, и сумы, и молвы.

Взлетает столбом, уползает коврами корявыми
И ржавчину прячет, и сбоку крадётся, как тать.
Как смотрим в глаза, когда смотрим в глаза, врём дырявыми,
Как листья, словами, которыми надо молчать.

Разбита колода, и листья упали рубашками.
Волшба-ворожба, наступает глухая пора.
И не угадать, что нагрянет. Жуками-букашками
Все карты краплёны, поэтов зовут в шулера.

А на зиму небо верхушками сосен расчалено,
И лупит по сетке, по клетке, начав новый сет,
Нам свет застилая, бьёт солнце, летает отчаянно
И прячет под веки свой ярко-оранжевый след.

И луч паутинкой сшивает закаты с травою
На нитку живую и штопает небо дождём.
И надобно верить, что с нашей душою живою,
Мы здесь не напрасно, мы здесь не напрасно живём

***

Быть может, жизнь лишь выход боковой,
От площадей окраинная зона,
Родная улица с разбитой мостовой,
Знакомая походка почтальона.

Счастливей всех троллейбусный билет,
Июньский запах липовой аллеи.
Отец ушёл, не выключая свет.
Воронья стая с криком: мать болеет!

А после продолжение стихов
И слов, летящих азбукою Морзе.
Туман ушёл, как запахи духов,
А проводок строки в ночи не мёрзнет.

Стихи всегда простое средство связи,
И бесконечно мы передаём,
Проходят сроки, строки, в каждой фразе:
Любимые! Приём! Приём! Приём!

РОВ

Прирастают годы, прорастают
Сквозь земные толстые пласты,
Распускают ветви, опускают,
Отпускают, где узлы густы

Корневые, взявшие в объятья
Каждого, пришедшего давно.
Расстегни разорванное платье,
В темноте не видно всё равно.

По земле недолго мы ходили,
А у рва так встали на откос,
Что, когда они меня убили,
Я упал в венок твоих волос.

Мне, уже раздетому, не стыдно
Дотянуться до твоей груди,
Им сквозь землю ничего не видно,
Что у нас с тобою впереди.

Мы свободны, мы упали вместе,
Где они засыпали родных.
Нас уже не видно в перекрестье,
И не посчитают за живых.

Трону корень, лес ответно скрипнет
На своём попросит в вышине,
Чтобы я тебе играл на скрипке,
Чтобы ты мне пела в тишине.

Столько нам гостей и не собрать бы,
Жаль, фата пропала и кипа.
Был в местечке день последней свадьбы.
Не земля колышется – хупа.

Нашим детям в небесах приснится,
Что они, когда-нибудь потом,
Тоже смогут на земле родиться,
Только бы дождался старый дом.

В наших именах они бы жили
В нашем доме с долгою судьбой.
Мы б с тобою очень их любили,
Как бы мы любили их с тобой!