Андрей Ивонин

***

Бог, в которого я не верю,
всё же хочет меня спасти:
держит за руку, подстилает соломку.
Сжимая в горсти,
как воробышка в тёплых ладонях, меня несёт.
Пылинки с меня сдувает и думает, что спасёт.
В бездорожье указывает мне путь,
говорит – иди!
Если я оступлюсь, упаду,
он поднимет, прижмёт к груди,
улыбнётся усталой улыбкой и скажет:
«Ну что ж ты, родной?
Не ушибся? Вставай!
Дай-ка я тебя пожалею, маленький мой».
От ненастья укроет меня,
даже если я не просил.
И когда меня оставляют силы, даёт мне сил.
В самых тёмных моих закоулках включает свет.
Бог, в которого я не верю. Которого нет.

ЧЕРНОВИК

Утро, похожее на черновик:
слово, ещё одно слово, помарка.
Комната, лестница, улица, арка,
выход во двор, переулок, тупик.
Годы… зачёркнуто.
Счастье… зачёркнуто.
Будто с ног на голову перевёрнута
жизнь. Холодок от реки.
Кухонных диспутов крестики-нолики,
чайник на шатком,
обшарпанном столике
пишутся с новой строки.
Где я? Забор в рыжеватой окалине.
Богом затерянный дом на окраине.
То ли Братеево, то ли Чертаново.
Всё переписано. Начато заново.

***

Такая погода: ни зги не видать
и ветер промозглый.
Ещё уходящее время догнать,
быть может, не поздно.
Быть может, не поздно вскочить на ходу
в автобусик тесный.
Пусть где-нибудь с краю, не в первом ряду
занять своё место.

Но хмурое небо, пожалуй, не даст
последнего шанса.
Хрустит под ногами слежавшийся наст.
Три дня до аванса.
Хоть как-то дожить, доползти, дотянуть
до счастья, до лета.
И в этом желанье сегодня вся суть
моя как поэта.

***

Густое утро пробую на вкус,
на звук и цвет, на ощупь и на запах.
Морозный воздух пахнет как арбуз.
И будущность стоит на задних лапах
передо мной и жарким языком
ладони лижет с радостью собачьей.
Мне слёзы застят свет, и в горле ком.
Но день пока не начался, а значит –
всё впереди ещё: и Божья благодать,
и горний путь, и этот мир пред нами,
что можно без конца перебирать
глазами, сердцем, пальцами, губами.

***

Воздух вдыхаешь жадно, не надеясь на зрение.
Ветер трогает лоб, но не приводит в чувство.
Полдень рябит в глазах, свет чередуя с тенью.
Сердце наполовину полно, наполовину пусто.

Солнцем спрессованный снег пока что имеет место.
Лежит, как старое платье, вышедшее из моды,
в глухих подворотнях. Машины, тормозящие резко,
обдают маслянистой жижей зазевавшихся пешеходов.

Чёрно-белая графика ранней весны. И влажен
асфальт. На окраине города как на краю мироздания.
Так и идёшь, как будто конечный пункт уже вовсе не важен.
Так и живёшь на свете, не приходя в сознание.

ВОТ ТАК И БЫВАЕТ

Вот так и бывает. Казалось, навечно замрёт
природа, и холодно станет от стыни внутри и снаружи.
И ломкий, колючий, с цветными прожилками лёд
покроет коростовой коркой окрестные лужи.

А где-то под снегом трава, ожидая команды «На старт!»,
для подвигов будущих силу таит в настоящем.
Вот тут то внезапно, как выстрел, случается март.
И губы немеют и сердце колотится чаще.

И ты остановишься вдруг удивлённо, почти не дыша.
И это бездонное небо тебя с головой накрывает.
И близкой становится чья-то чужая душа.
Вот так и бывает, поверьте, вот так и бывает.

***

Со временем былая пустота
наполнится вдруг воздухом, дыханьем,
прикосновеньем рук, сердцебиеньем
и новой дивной музыкой, а та
в себя впитает шорох и цветенье
травы, деревьев, птичий щебет, цвет
закатных облаков. И будут слух и зренье.
И будет свет.

***

День морозный, солнечный, бодрящий.
Выходи на улицу со мной!
Загляни в меня – я настоящий.
Слава богу, я ещё живой.

Я богам языческим подобен.
Мне любое дело по плечу.
Я ещё на многое способен,
и ещё так многого хочу:

жить, любить, без удержу смеяться,
совершать ошибки и грехи,
у ночных подъездов целоваться,
песни слушать, сочинять стихи.

И ни что – ни тяготы, ни время –
не остудит моего огня.
Об одном прошу: ты только верь мне
и не останавливай меня!

***

Вот так живёшь, не думаешь, не знаешь,
полжизни собираешь всякий хлам
и ни о чём таком и не мечтаешь,
а где-то там

всё решено: обветренные губы
студёный, влажный воздух пьют, и вот,
как медяки начищенные трубы
трубят поход.

Звучит в ночи протяжное: «По коням!»
И всадники садятся в сёдла, чтоб,
небесный свод, как стяг держа в ладонях,
пойти в галоп.

И тотчас же приходит всё в движенье,
торопится, волнуется, летит.
Ты чувствуешь уже их приближенье –
они в пути.

И пишутся божественные строчки
под гром копыт, под лошадиный хрип.
И тает лёд, и лопаются почки
набухших лип.

И вот тогда, неведомо откуда
пришедшее нежданно, верь не верь,
услышишь сам, как маленькое чудо
стучится в дверь.

ВОРОБЬИ

Воробьи возвращаются в город, щебечут, галдят,
во дворах мельтешат, суетятся у талых помоек.
Вот один как из старого фильма заправский пират,
а другой, посмотри, с жёлтым клювом, особенно боек.

Среди медленных, важных, клюющих зерно голубей
они словно шпана беспризорная из подворотни.
День встаёт над омытой дождями Москвой, и синей
бесконечное небо над Бибирево и Капотней.

Шумный город, как фокусник, прячет весну в рукаве.
Солнце светит вовсю, словно летом, уже без утайки.
И повсюду – на мокром асфальте, пожухлой траве –
рассыпаются шустрой гурьбой воробьиные стайки.

Вон их сколько! Шумят, задираются, прут на рожон.
А недавно ещё пропадали, и где – непонятно.
Наступает апрель. Начинается тёплый сезон.
Воробьи возвращаются в город. И это приятно.

***

Нет ни «завтра», ни «после»,
а есть только «здесь» и «сейчас».
И фонарь на углу,
и луна, что над домом повисла,
как и неба слюда,
не имеют значенья без нас.
Ни пространство, ни время без нас
не имеют резона и смысла.

Тихих улиц предутренний сон,
и июльский рассвет,
полыхающий жарко
в оконной надтреснутой раме,
и отчётливый твой
на песке отпечатанный след
только здесь вместе с нами живут
и уйдут вместе с нами.

Ну а я полной грудью дышу
и живу на бегу.
Только крепче стараюсь запомнить
любимые лица.
Что мне делать с любовью моей?
Ни с собой её взять не могу,
ни прохожим раздать –
лишь немного с тобой поделиться.

ГОРЕ

Сидя в плетёном кресле,
за временем не следить.
Можно представить, если
крепко глаза закрыть,
здесь, среди вечного лета,
словно бы наяву,
где-то за краем света
предпраздничную Москву.

Можно увидеть украдкой,
будто бы вон, вдали,
пряничные палатки,
Старый Арбат, Фили.
Улочки в снежной истоме
торжественны и тихи.
Меня в нашем старом доме,
пишущего стихи.

Вот оказаться где бы…
Очнёшься, глаза открыв:
над головою небо,
а под ногой – прилив.
До горизонта море.
Такое житьё-бытьё.
Горе моё ты, горе.
Луковое моё.

***

после долгой разлуки
заново привыкать к твоему имени
доставать из глубин памяти
разноцветных рыб воспоминаний
как на тёмной лестнице
ногами нащупывая ступеньку за ступенькой
произносить давно забытые слова
узнавать друг друга
соприкасаясь взглядами
губами
кончиками пальцев

ВЕЧЕРНЕЕ

Помедлив на последнем рубеже,
скупое солнце прячется за крыши.
О том, что дело к вечеру уже,
я промолчу, но ты меня услышишь.
Ты свет зажжёшь, и тьма сойдёт на нет.
Прикроешь в доме окна, чтобы тыщи
ночных гостей, стремящихся на свет,
не вторглись в наше скромное жилище,
в котором только двое – ты и я,
живём, как две нахохленные птицы.
Зачитанную книгу Бытия
открыв на заключительной странице,
мы будем молча наблюдать в окно
Вселенную от альфы до омеги,
как на плывущем к вечности, давно
от берега отчалившем ковчеге,
и плыть, и плыть сквозь заоконный мрак,
в холодное стекло уткнувшись лбами,
и чувствовать всё явственнее, как
ночная тень сгущается над нами.

АВГУСТ

Дело к осени. Август.
Мириадами глаз
древнегреческий Аргус
смотрит с неба на нас.

Этот месяц античный
знает всё наперёд,
по бульварам столичным,
напевая, идёт.

В колее подворотен
катит дней колесо.
Словно воздух бесплотен
и почти невесом,

самолётиком тает
в голубой синеве.
В косы ленту вплетает
порыжелой листве.

Дням безветренным, летним,
поубавив огня,
поцелуем последним
осеняет меня.

ВОЙНА

Скажешь с досадой: пошёл ты на…
Разве не видишь – идёт война.
Идёт война, разрази меня гром,
света со светом, добра с добром.
Война всех со всеми и против всех
всех поровну делит на этих и тех.
Чуешь под кожей воинственный зуд?
Око за око, зуб за зуб.

Эти считают что правы, а те
уверены так же в своей правоте.
Ни этих, ни тех не упрятать в рукав.
Каждый из них по-своему прав.
В каждом есть свет, и на каждом вина.
Вот потому и идёт война,
в которой не так уж и важен успех.
Война всех со всеми и против всех.

ЛЁТЧИК

Стрелой пернатой, камнем из пращи
взмываю ввысь – ищи меня, свищи!
В порыве вдохновения, в азарте
я поднимаюсь выше облаков.
Ещё, казалось, здесь – как был таков!
Уже лишь точка на планшетной карте.

Я невесом и лёгок, словно пух.
От скорости захватывает дух.
Здесь дальше горизонт и ярче звёзды.
Крылом поймав воздушную струю,
я ей дышу и пьяный ветер пью,
винтом железным вспарывая воздух.

Смотри за мной внимательней, дружок.
Я совершаю затяжной прыжок
с земли до неба. В голубом атласе
небесных сфер летит мой самолёт:
как птица кувыркается и вот –
ныряет вниз и выпускает шасси.

В МУЗЕЕ

Метафора амфоры,
древнего быта осколки –
аллюзия времени.
Музейная пыль сродни
космической пыли.
Тени исчезнувших цивилизаций
взывают из темени
прошлого: стойте!
Мы тоже когда-то, как вы,
любили, мечтали,
мы были!

Воины и мореходы,
простые крестьяне, строители…
Мастер, корпевший над статуей,
как твоё имя?
Мира навеки ушедшего
безымянные жители
смотрят на нас с фаюмских портретов
глазами живыми.

ИЩУ ЧЕЛОВЕКА

Ищу человека. По следу
по белому свету иду.
За ним зябкой полночью еду.
На станции с поезда жду.

Повсюду, везде, повсеместно.
Неделю, и месяц, и год.
Мне имя его неизвестно,
ни улица, где он живёт.

Ищу. Продираюсь сквозь темень
настойчивей день ото дня.
А он в то же самое время
наверное, ищет меня.

Он словно потерянный ходит,
судьбу свою горько кляня.
И тоже меня не находит.
И также страдает, как я.

Иду наудачу, плутаю.
Ищу как иголку в стогу.
Но твёрдо одно только знаю:
что я без него не могу.

И так до скончания века
ищу одного, моего,
единственного человека.
А вы не встречали его?

ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Жизнь продолжается и в четырёх стенах,
и в бессвязных обрывках тв-передач,
и в горячечных снах;
в темноте душной палаты,
в тусклом свечении утренних окон;
в слабом теле, дрожащем, как лист,
сохраняющем боль и жар;
в голове, надувшейся, как воздушный шар;
в еле живой душе,
внутри тебя свернувшейся в кокон.

Жизнь продолжается,
несмотря на кривой високосный год,
даже, если дела принимают такой оборот,
что уже нет сил от нелепых фантазий
и чаяний лживых.
Но когда твой корабль получает опасный крен
и теряет мачты на фоне больничных стен,
и тогда ты живёшь,
пока кровь пульсирует в жилах.

Жизнь продолжается, несмотря на то,
что у страха глаза велики;
с каждым новым вдохом, с понедельника,
с чистой страницы, с новой строки;
как бесценный подарок,
дорогая награда,
как чудо.
А уставший за сутки санитар-сутенёр,
заправляя пустую кровать,
говорит: вот тебе ещё несколько лет,
будешь ли продлевать?
Отвечаю: чего бы это не стоило,
обязательно буду.