Ксения Александрова
***
И когда ты увидишь, что нет никаких границ, никаких условий,
В самом чистом и светлом чувстве столько всего намешано,
В груди затаится что-то холодное и тяжёлое, словно чужое слово,
Словно тоска по давно умершему.
И когда пол покроется – нет, не кровью, – а просто пятнами
Молока, что никто из худющих твоих котят всё равно не вылакал,
Пусть прозвучит банально и пафосно, но мы со смертью сыграли в прятки,
И это теперь не выплакать.
И когда мир покажется всем снова надежным, простым и прочным,
Ты поймёшь, что останешься сломанным роботом с чипом выжженным.
Я напишу тебе завтра, позвоню тебе завтра, встречу, где и когда захочешь,
Если мы оба выживем.
***
Засыпать, не думая ни о чем, просыпаясь, быть начеку,
В темноте плечо задевать плечом, мокрым лбом задевать щеку,
А внутри так страшно и горячо, будто держишь в руке чеку.
У меня уже не осталось слов, я не знаю, чего ты ждёшь,
Если мы здесь выживем всем назло, будет виски и джаз, и дождь,
Будет так прекрасно и тяжело, что застрянет под сердцем нож.
Липкий страх рождается глубоко, это фатум, судьба и рок,
В темноте плечо задевать рукой, влажным ртом задевая рот,
А внутри так радостно и легко, будто кто-то нажал курок.
***
И легко танцевать и смеяться, и петь легко,
Солнце – спелое яблоко, красное у боков,
И стучит барабан, к алтарю ведут сотню твоих быков.
И легко не кричать, не бояться и не жалеть,
Думать, что будет дальше, не зная, что значит смерть,
И стучит барабан, будто в такт ему вьется тугая плеть.
И легко идти первым, отчаянно ждать того,
Как надежда прорвётся наружу сквозь твой живот,
И стучит барабан, чтобы каждый здесь знал, что ещё живой.
И легко не грустить и не плакать, пить молоко,
Все слова где-то в горле, но слишком уж глубоко,
И стучит барабан, тает боль под горячей твоей рукой.
И легко обещать, что забудешь, но не простишь,
Я кричу тебе: ну, отпусти меня, отпусти ж,
И стучит барабан, чтобы после яснее звучала тишь.
***
Холодное сердце, пустая надежда и голова,
И время дрожит, и каждый твой нерв натянут, как тетива,
Но если мир рухнет, ты будешь кричать из-под ржавых балок:
«Я здесь, посмотрите, я же ещё жива,
Послушайте, я не за это же воевала».
А тот, кто вещал о победе, уже затих,
По кучам собрали мусор, тряпье и трупы.
Когда кто-то спросит, мол, эту куда, которая ни за нас была, ни за них,
Ты там наверху прочтешь свой последний стих,
И нас всех помилуют, и ангелы празднично дунут в трубы.
***
Изнутри свобода, снаружи – клеть.
Я же сам всё выбрал – о чём жалеть?
Сорок пять лет глупости, дальше – смерть.
Этот пьяный ветер, я знаю сам,
Остается перьями в волосах.
Сорок пять лет тянемся к небесам.
Что ж, поставим точку над буквой «йот»,
Я молчу об этом, она поёт:
Сорок пять лет страха, потом полёт.
Самолётам падать, кричать грачам,
Возвращаться к боли в руках врача,
Сорок пять лет плакать, чтоб замолчать.
Доползти до солнца, дойти до дна.
За окном – свобода, внутри – вина.
Сорок пять лет крика – и тишина.
***
Что отболело – более не моё,
К вечеру станет вольней дышать.
Выбор мой прост и ясен – быть остриём,
А не огрызком карандаша.
Слышишь – не слышишь? Как связь? Приём.
Скоро здесь не останется ни шиша.
Что завершилось, тянется не ко мне
И не у меня болит.
Сколько в чужих карманах лежит камней,
Сколько затихло во рту молитв?
Толпы прохожих, каждый, кто слеп и нем,
Список смешных потерь моих обнулит.
Всё, что случилось, кажется, ничего
Будто не значило вообще.
Ночь опускает ласково на живот
Тени пропавших в сердце моём вещей.
Ты снова сделал меня живой,
Знаешь ли сам зачем?
Что отболело – роздано на слова,
Глупо теперь жалеть.
Мелко дрожит под пальцами тетива,
Медленно растворяется в темноте.
Всё, что к утру останется – лишь трава,
Смятая нежной тяжестью наших тел.
В самом чистом и светлом чувстве столько всего намешано,
В груди затаится что-то холодное и тяжёлое, словно чужое слово,
Словно тоска по давно умершему.
И когда пол покроется – нет, не кровью, – а просто пятнами
Молока, что никто из худющих твоих котят всё равно не вылакал,
Пусть прозвучит банально и пафосно, но мы со смертью сыграли в прятки,
И это теперь не выплакать.
И когда мир покажется всем снова надежным, простым и прочным,
Ты поймёшь, что останешься сломанным роботом с чипом выжженным.
Я напишу тебе завтра, позвоню тебе завтра, встречу, где и когда захочешь,
Если мы оба выживем.
***
Засыпать, не думая ни о чем, просыпаясь, быть начеку,
В темноте плечо задевать плечом, мокрым лбом задевать щеку,
А внутри так страшно и горячо, будто держишь в руке чеку.
У меня уже не осталось слов, я не знаю, чего ты ждёшь,
Если мы здесь выживем всем назло, будет виски и джаз, и дождь,
Будет так прекрасно и тяжело, что застрянет под сердцем нож.
Липкий страх рождается глубоко, это фатум, судьба и рок,
В темноте плечо задевать рукой, влажным ртом задевая рот,
А внутри так радостно и легко, будто кто-то нажал курок.
***
И легко танцевать и смеяться, и петь легко,
Солнце – спелое яблоко, красное у боков,
И стучит барабан, к алтарю ведут сотню твоих быков.
И легко не кричать, не бояться и не жалеть,
Думать, что будет дальше, не зная, что значит смерть,
И стучит барабан, будто в такт ему вьется тугая плеть.
И легко идти первым, отчаянно ждать того,
Как надежда прорвётся наружу сквозь твой живот,
И стучит барабан, чтобы каждый здесь знал, что ещё живой.
И легко не грустить и не плакать, пить молоко,
Все слова где-то в горле, но слишком уж глубоко,
И стучит барабан, тает боль под горячей твоей рукой.
И легко обещать, что забудешь, но не простишь,
Я кричу тебе: ну, отпусти меня, отпусти ж,
И стучит барабан, чтобы после яснее звучала тишь.
***
Холодное сердце, пустая надежда и голова,
И время дрожит, и каждый твой нерв натянут, как тетива,
Но если мир рухнет, ты будешь кричать из-под ржавых балок:
«Я здесь, посмотрите, я же ещё жива,
Послушайте, я не за это же воевала».
А тот, кто вещал о победе, уже затих,
По кучам собрали мусор, тряпье и трупы.
Когда кто-то спросит, мол, эту куда, которая ни за нас была, ни за них,
Ты там наверху прочтешь свой последний стих,
И нас всех помилуют, и ангелы празднично дунут в трубы.
***
Изнутри свобода, снаружи – клеть.
Я же сам всё выбрал – о чём жалеть?
Сорок пять лет глупости, дальше – смерть.
Этот пьяный ветер, я знаю сам,
Остается перьями в волосах.
Сорок пять лет тянемся к небесам.
Что ж, поставим точку над буквой «йот»,
Я молчу об этом, она поёт:
Сорок пять лет страха, потом полёт.
Самолётам падать, кричать грачам,
Возвращаться к боли в руках врача,
Сорок пять лет плакать, чтоб замолчать.
Доползти до солнца, дойти до дна.
За окном – свобода, внутри – вина.
Сорок пять лет крика – и тишина.
***
Что отболело – более не моё,
К вечеру станет вольней дышать.
Выбор мой прост и ясен – быть остриём,
А не огрызком карандаша.
Слышишь – не слышишь? Как связь? Приём.
Скоро здесь не останется ни шиша.
Что завершилось, тянется не ко мне
И не у меня болит.
Сколько в чужих карманах лежит камней,
Сколько затихло во рту молитв?
Толпы прохожих, каждый, кто слеп и нем,
Список смешных потерь моих обнулит.
Всё, что случилось, кажется, ничего
Будто не значило вообще.
Ночь опускает ласково на живот
Тени пропавших в сердце моём вещей.
Ты снова сделал меня живой,
Знаешь ли сам зачем?
Что отболело – роздано на слова,
Глупо теперь жалеть.
Мелко дрожит под пальцами тетива,
Медленно растворяется в темноте.
Всё, что к утру останется – лишь трава,
Смятая нежной тяжестью наших тел.
***
Старые сказки умерли, вьются лесные тропы, где так легко запутаться, запросто потеряться. Эрге умеет главное: ровно дышать и топать, Эрге умеет главное – не бояться. Что же там дальше, может быть, этот закат – последний, голод, как зверь разбуженный – сам скоро станешь пищей. Эрге не слышит голоса, верно идёт по следу, Эрге своё пропавшее сердце ищет, будто не знает, кто теперь станет лишним.
Страх подступает к горлу, но ты не услышишь криков, сердце у пяток замерло, словно затихший бубен, кровью закат окрасили ягоды земляники, Эрге чужие тени целуют в губы. Ветер навстречу шёпотом: «Всё, что осталось, спето, счастье твоё на привязи – плакать о том негоже. Что тебе было дорого, станет золой и пеплом, но, как и прежде, делай лишь то, что должен». Эрге же по-другому и сам не может.
Птицы с седыми перьями боль заплетают в волосы тех, кто своё падение смог обернуть полетом. Не говори об этом, не слушай чужого голоса, чтобы не оказаться к рассвету мёртвым.
Солнце упало в озеро, тропы уводят в небо, Эрге покорно следует, зная: не станет проще. Так далеко от прежнего вовсе никто и не был, Эрге узнал, какая весна на ощупь. Старые сказки умерли, новые стали постной кашей из сонной памяти, слов, что затихнут с кашлем. Эрге у самой радуги вдруг замедляет поступь, враз побелевший, будто не дышит даже. Эрге и сам не ведает, что там дальше…
Утром в дорогу, новое прячется в каждом дереве – кто ж его сердце жадное ласково держит в пяльцах? Эрге идёт за счастьем, но так и не знает, где оно. Эрге умеет главное – не бояться.
Старые сказки умерли, вьются лесные тропы, где так легко запутаться, запросто потеряться. Эрге умеет главное: ровно дышать и топать, Эрге умеет главное – не бояться. Что же там дальше, может быть, этот закат – последний, голод, как зверь разбуженный – сам скоро станешь пищей. Эрге не слышит голоса, верно идёт по следу, Эрге своё пропавшее сердце ищет, будто не знает, кто теперь станет лишним.
Страх подступает к горлу, но ты не услышишь криков, сердце у пяток замерло, словно затихший бубен, кровью закат окрасили ягоды земляники, Эрге чужие тени целуют в губы. Ветер навстречу шёпотом: «Всё, что осталось, спето, счастье твоё на привязи – плакать о том негоже. Что тебе было дорого, станет золой и пеплом, но, как и прежде, делай лишь то, что должен». Эрге же по-другому и сам не может.
Птицы с седыми перьями боль заплетают в волосы тех, кто своё падение смог обернуть полетом. Не говори об этом, не слушай чужого голоса, чтобы не оказаться к рассвету мёртвым.
Солнце упало в озеро, тропы уводят в небо, Эрге покорно следует, зная: не станет проще. Так далеко от прежнего вовсе никто и не был, Эрге узнал, какая весна на ощупь. Старые сказки умерли, новые стали постной кашей из сонной памяти, слов, что затихнут с кашлем. Эрге у самой радуги вдруг замедляет поступь, враз побелевший, будто не дышит даже. Эрге и сам не ведает, что там дальше…
Утром в дорогу, новое прячется в каждом дереве – кто ж его сердце жадное ласково держит в пяльцах? Эрге идёт за счастьем, но так и не знает, где оно. Эрге умеет главное – не бояться.
***
Мир не для слабых – стоит ли отрицать?
Хищная птица гордости точит клюв.
Хуже смертельной глупости храбреца
Только твоё неискреннее «люблю».
Время уходит, зверь бежит на ловца,
Я в свои сети горе твоё ловлю.
Время уходит, утро не помнит слёз,
Тех, что случилось нам проливать вчера.
Где теперь пенье ветра и стук колёс,
Дрожь золотых браслетов и шелест трав?
Что новый день забрал у нас, что принёс,
Кто совершил ошибку, кто снова прав?
Пусть зазвенят мечи, засвистит праща,
Стрелы споют и что там, скажи, ещё,
Пусть побегут, кто плача, а кто крича
Трусы, по камням кровь твоя потёчёт –
Не отстирать подол моего плаща.
Время уходит, нам выставляя счёт…
Крепко держу в ладони твоё «прощай».
И оно печёт.
***
Вдруг понимаешь, что хочешь быть не исполнителем, а творцом,
Не журавлём, не синицей, а ласточкой и скворцом,
Что каким же отчаянным всё-таки нужно быть храбрецом,
Чтоб каждый день, не таясь, выходить из дома.
А потом понимаешь, что кроме любви ничего и нет,
Ни сомнений, ни радости, ни сладкой печали на самом дне,
Что останется рядом лишь тот, с кем не страшно ни в горе, ни в тишине –
Тот, чье имя у тебя записано на ладони.
***
Солнцем в капкане, раненным зверем,
Любит – не любит, верю – не верю,
Что будет дальше, что там, за дверью –
Нужно ли это знать?
Где бы ты ни был, я буду следом
Скованной птицей, принцем наследным,
Северным ветром. Дай мне последний,
Самый последний знак.
Новая вечность, что ж, аллилуйя,
Хватит, как прежде, жить, не рискуя.
Что будет после всех поцелуев,
Долгих ночей без сна?
Раненным зверем, солнцем в капкане,
Счастьем навылет, сердцем в кармане.
Тёплый мой Кай и верный мой Каин,
Нужно ли это знать?
Мир не для слабых – стоит ли отрицать?
Хищная птица гордости точит клюв.
Хуже смертельной глупости храбреца
Только твоё неискреннее «люблю».
Время уходит, зверь бежит на ловца,
Я в свои сети горе твоё ловлю.
Время уходит, утро не помнит слёз,
Тех, что случилось нам проливать вчера.
Где теперь пенье ветра и стук колёс,
Дрожь золотых браслетов и шелест трав?
Что новый день забрал у нас, что принёс,
Кто совершил ошибку, кто снова прав?
Пусть зазвенят мечи, засвистит праща,
Стрелы споют и что там, скажи, ещё,
Пусть побегут, кто плача, а кто крича
Трусы, по камням кровь твоя потёчёт –
Не отстирать подол моего плаща.
Время уходит, нам выставляя счёт…
Крепко держу в ладони твоё «прощай».
И оно печёт.
***
Вдруг понимаешь, что хочешь быть не исполнителем, а творцом,
Не журавлём, не синицей, а ласточкой и скворцом,
Что каким же отчаянным всё-таки нужно быть храбрецом,
Чтоб каждый день, не таясь, выходить из дома.
А потом понимаешь, что кроме любви ничего и нет,
Ни сомнений, ни радости, ни сладкой печали на самом дне,
Что останется рядом лишь тот, с кем не страшно ни в горе, ни в тишине –
Тот, чье имя у тебя записано на ладони.
***
Солнцем в капкане, раненным зверем,
Любит – не любит, верю – не верю,
Что будет дальше, что там, за дверью –
Нужно ли это знать?
Где бы ты ни был, я буду следом
Скованной птицей, принцем наследным,
Северным ветром. Дай мне последний,
Самый последний знак.
Новая вечность, что ж, аллилуйя,
Хватит, как прежде, жить, не рискуя.
Что будет после всех поцелуев,
Долгих ночей без сна?
Раненным зверем, солнцем в капкане,
Счастьем навылет, сердцем в кармане.
Тёплый мой Кай и верный мой Каин,
Нужно ли это знать?
Оставить комментарий
Убедитесь, что вы вводите (*) необходимую информацию, где нужно
HTML-коды запрещены