Ольга Ильницкая

***

Открываю окно – словно ворон, врывается полночь,
и бессонницей метит, и кличет по-птичьи беду.
Мой будильник стучит. Он старательно стрелочки точит.
Год за годом по ходу часов удивленно иду.
Я не знаю сама, отчего во мне бездна всё шире.
Смысл от слов отлетает, и стелется комнатой дым.
Подступила болезнь, покачала на лезвиях синих
и пометила волосы прошвой седин.
Память бродит по жизни, в цейтнот безысходный попав.
Рвется сердце за клетку, рассыпав запретов основы.
Всё тебе расскажу. Но спекаются губы над словом,
когда корни взрывают надежный домашний капкан.
Каждый лист прошуршавший – моих сновидений свидетель,
и доносчик, и враль, он сумеет тебе рассказать,
как вчера, в листобой, я слова разбросала на ветер,
и на цыпочках ливень прошел, чтобы снова собрать.
Уговаривал, вел свою линию гибким пунктиром,
сквозь который боялась я твой силуэт проглядеть.
Ты мне виделся – весь – в промежутках особенно длинных,
и, наверное, нужно в длиннейшем из них умереть.

ЗИМА

Купола в полночный час
наполняет город,
чтобы пить с утра из чаш
молоко и холод.
В полдень кашель, к ночи свист,
шпоры гололеда...
И зима свой острый рис
сыплет всем за ворот.
Колкий ветер, словно вор,
отбирает голос,
хлещет сдуру и в упор,
схватывает горло.
Спазм такой, что не сглотнуть,
бес его б попутал!
Студит спину, дует в грудь
и цинкует купол.
Город словно береста
в съежившейся коже, -
не прочтешь с его листа -
вышибает слезы...


ТАКАЯ ЖИЗНЬ

Вот это жизнь: железными краями
цепляет мягкий мокрый воротник.
По чёрному асфальту с газырями
дорожек пешеходных, напрямик,
мимо резонов, луж, газонов, мимо
трамвайной остановки, магазина,
сквозь колкий и пронзительный пунктир
чужих малоприветливых квартир,
сквозь ливень, безоглядно и, устав,
почувствовать лопатками вокзал...
Остановиться. Переждать. Опять
куда-то прочь сквозь дождь, сквозь ночь бежать.
И вопрошать, и ворожить, и слушать,
как кто-то или что-то память глушит.
И верь, не верь, но всё же лучше смерти
бежать под лёгкой сеткою дождя
туда, где только память, только ветер,
куда тебе бежать никак нельзя.
В другую даль. К чужому очагу.
Вот это жизнь: стоять на берегу
реки, с утра обрушившейся с неба,
и уносящей от причала в небыль.
Хватаясь за перила, на лету,
по лестницам, сквозь города, вокзалы,
и чтоб нигде никто тебя не ждал бы...
Такая жизнь.

***

От тебя ни полстроки не дождусь, ни вздоха.
Сколько судеб между нами, жалоб и упреков!
Много недомолвок, много просьб отчаянных,
много слов недобрых, несколько нечаянных.

Что ни говорилось – все не о том.
Замела нас ведьма серым помелом.
И швырнула вслед тяжелых три ключа:
по ключу на каждого, третий – сгоряча.

Что нам делать с третьим, если он
открывает двери в общий дом?

***

Полнолунье, всякий раз твой приход негадан.
Мертвым взглядом входишь в дом, меришь этим взглядом
моих детей, хлеб на столе и воду в теплой чаше.
Заболеваю в этот миг болезнью странной. Страшен
мне голос, слышный сквозь стекло: следи, и тайну ведай,
и след сотри на рукаве, не подавая виду,
что слышишь голос, и опять появится у локтя
известки мертвая печать, и холод сдавит лоб твой.
Под стук постылейших шагов, прикрыв больное око,
луна, как женщина, глядит, кусая локоть.

***

Ты, конечно, прав, доброрукий мой.
Над твоей головой чудотворный свет.
За твоей спиной косогор хромой
да крутой облом с вереницей лет.

Что-то ангел мой хмур и грустен.
Обещал в сердцах, что отпустит
в глубину крахмальную, в синь до обморока,
где как ложе брачное - кучевое облако.

… Хорошо ль тебе, мой родной,
с новою звездой путевой?

***

Опять стихи идут, как эшелон
из прошлого – военного, скупого.

...Вновь мама ждет отца с реки, улова
к обеду ждет. И варится рассол
для огурцов с небритыми щеками.
Сижу-гляжу и думаю о маме,
И слезы, как горох, стучат об стол.
Моя весна еще так далеко:
Мне девять лет, смешлива, угловата.
Мой папа принесет в ведре улов!
Он радугу прибьет гвоздем над хатой!
И скажет бабушка, прикрыв глаза рукой:
«Спасибо, сын! Какой улов богатый».

ДВОЙНИК

1.

Как девственник, он обращен в себя.
Он мой двойник. Он знает чудо плача.
Горит его рубиновый плавник
и поцелуев горяча отдача.
Его поступки вызывают стыд.
Слова его назойливее слепня.
И набухают незабудок сплетни.
И в щели жаберные камушек проник.
Он вездесущ. Подвижен, как паук
на осторожно свинченных ходулях.
Он хоботком в подбрюшие проник
и клейкой паутинкою колдует,
чтобы забыть его я не могла.
Ломая полдня тускло-серый грифель
он, свет сминая, проявляет профиль.
Озноб и раздражение сулит.
Предупреждая, что свершает подвиг
подвижничества. Он ко мне приник,
словно удар. И как сомненья плотен
и слеп его раздвоенный язык.

2.

Вновь вызревает певческий родник.
Но спит младенец. Царственен и дик
его язык, не узнанный до срока.
Ознобным ядрышком в гортань мою проник
его глагол из светлого потока.
Я помню все – и запахи, и звук,
и вздрог смущенно прячущихся рук,
и смех горячечный внезапного порока.
Я вижу крест. Нет, вижу месяц тьмы:
январь. Снега окрест как подтвержденье
моей вины. Нет, вижу, как озноб
заворожил ручья прозрачный лик,
и по нему читаю песнопенья –
не верь, не верь, не покидай меня,
не береди давно зажившей раны…
О Господи, не месяц, а дикарь,
январь ярится. Вижу, как янтарь
из холода готов на свет родиться.
Проснись, малыш! Стеклянна гладь ручья.
Поведай мне глаголов состраданье.
Он отвечает: «Нежность и старанье».
Я повторяю: «Гибель и печаль».

***

Я тебе говорила? - Что жизнь права,
Не всегда предъявляя на нас права.
Где растет – ты знаешь? – Разрыв трава,
Там живу. Он прячет меня средь листьев,
Рыжий бог ничейный с повадкой лисьей.
Он меня научает запоминать
Как отчаянный свист с тишиной рифмовать,
Как шептать в глубину печали – отбой,
Чтоб прилег на песок головой прибой,
И затихла волна в голосах рассвета,
Напиши еще раз мне слова «Про это».
Я тебе отвечу, когда зацветет
Безнадежный сирени водоворот.
Посмотрю я вдаль (как проходят мимо),
Повторю ответ свой неумолимо.

***

и только отзвуки шагов
коснутся моего порога,
и только тень, хрупка, как луч
звезды над долгою дорогой,
и только взгляд в изломе тьмы,
упавшей с крыш взлетевшей птицей, –
но никогда не повторится,
не отзовется, не приснится
твое лицо, твоя рука
и отблеск смеха на ресницах