НАТАЛЬЯ НОВОХАТНЯЯ
Кишинёв

КОРАБЕЛЬНЫЕ СНЫ

***

Паутина дорог, перекрёстки, витрины, дома…
Лабиринт Минотавра, где гибнут всё больше от страха.
Но чему ты смеёшься, душа моя, лёгкая птаха,
Только солнце румяный свой лик кажет из-за холма?

Виноградной лозой обовьются дороги-пути,
И помчатся машины, и пыль всколыхнут вековую.
Минотавра черты в каждом встречном прохожем почуяв,
Ты дрожишь, моя птаха, ты шепчешь беззвучно «прости».

Отразятся в глазах безобразные пляски теней,
А победные крики всё чаще похожи на стоны.
Ты ведь слышала, правда? Не плачь, моя птаха, не стоит.
И не надо про мифы, забудь это имя – Тесей!

И не то что пропали герои, но в каждом из них
Эта пыль, эта боль, этот голод неутолимый.
Сжав покрепче клубок, проскользнуть незамеченной мимо.
Пусть другие допишут тобой неоконченный стих.

Но скрипит на зубах, как знаменье, знакомая пыль.
Но тоскует на карте забытая гроздь винограда.
И сквозь годы почудится голос: «Вернись, Ариадна…».
Ариадна, вернись! – отзовутся листвою холмы.

С тонкорунною нитью тянуться, как прежде, на свет.
Ариадна, Тесей, Минотавр – отраженье троится.
Ах, душа моя, птаха, опять нам с тобою не спится,
И на пальцах гадать, отчего припозднился рассвет.

***

Я слышу всё. Как по утрам трава
Сквозь влажный чернозём растёт наружу.
Как дышит ветер – хриплый, он простужен,
Как у берёзы гнётся голова.

Мне всё подвластно. Болтовню цветов
Переведу с искусством полиглота.
Но душу гложет тайная забота:
Я человечьих не приемлю слов.

Они вонзятся, как ножи, остры,
А я стою, ребёнок беззащитный.
Слезами набежавшими размыты
Древесные иероглифы коры…

Старательно выводит в небесах
Крылами голубь новое посланье.
Мне близки все законы мирозданья,
Лишь человечьи вызывают страх.

И я, извечной мудрости полна,
Пред ними трепещу, теряя разум,
Свои уменья забывая разом,
Сбегаю, как от берега волна.

УЛИЧНЫЙ ЖОНГЛЁР

На нём одном задерживала взгляд
Та улица, устав от долгой скуки.
Стоял он, плохо выбрит и помят,
Полубезумный бог в линялых брюках.

Недоумение у этих и у тех:
Мол, не пройти, и что вообще такое.
А кто-то рассмеялся – звонкий смех
Колибри ярким взвился над толпою.

Но что ему насмешник или друг,
Стоял он, ничего не замечая.
Как древний Шива, был он многорук,
И упоённо управлял мячами.

А может, то летели не мячи –
Планеты по невидимой орбите?
Случайный зритель, ты почти кричишь:
«Пожалуйста, вы их не уроните!».

Бровь удивлённо дёрнулась наверх:
Да, вроде, самому бы не хотелось.
А уличные гомон, говор, смех
Текли вокруг и сквозь худое тело.

***

За снежинкой снежинка, за словом строка…
Как пустынно в Михайловском этой зимой.
«Даже смерти сюда не добраться никак», –
Бормотал, удивляясь тому, что живой.

Бормотал и про кружку, мол, няня, неси,
Выпьем с горя…Нет кружки? Сойдёт и стакан.
Что ты крестишься, старая? На небеси
Нас не видно. Снег накрепко мир спеленал.

…На морозном стекле не узоры – дома!
Петербург, не считай его прожитых дней.
Всё смешает рукою холодной зима,
И любовь, и строка – всё останется в ней.

Но ещё не сейчас. И скользило перо,
И скрипело, как сани – гони, брат-ямщик!
По судьбе, как по снежному полю, несло.
И следы – те же главы из книг.

***

Знаешь, в глубине моей квартиры
Между шкафом и скрипучей дверью
Прижилась звезда. Сидит тихонько.
Будто бы испуганный мышонок.
Лишь ночами в темноте безглазой,
Светится улыбкой виноватой:
Мол, светить должна я, вы поймите…
Спросишь, как попала? Я не знаю.
Август-то богат на звездопады.
Та нырнёт в объятия полыни,
Та заглянет в зеркала-озёра,
А она… ну что же, так случилось.
Но когда смотрю я на свеченье,
Почему-то обмирает сердце,
И ужасно делается жалко,
Разобраться бы ещё, кого…

***

Уснёшь – и кровать обернётся гондолой.
Кричат с высоты беспокойные чайки.
В январской Венеции стыло и голо,
здесь волны, как странники, в двери стучатся
всё громче, всё выше. И тонешь, как в море,
в бредущих сквозь время сырых анфиладах.
Спасение будет внезапным и скорым:
на башне часы объявили пощаду.
И вот ты в порту. Пересчитывать мачты,
как будто касаться рукой горизонта.
Что прошлое – море услужливо прячет
в подводных глубинах былые невзгоды.
Как в каменном кружеве длани каналов,
палаццо сверкают, что кольца на пальцах.
А горсть медяков… ты их все разбросала.
Венеция, мне бы навеки остаться!
Солёною влагой пропитаны стены,
знакомы с прощаньями не понаслышке.
Сливаясь с рассветом, напев гондольера
звучит всё печальней, всё тише.

***

Мой доктор в заботе, то ставит диагноз: ангина,
то пишет рецепты один хитроумней другого,
вербует в адепты целительной силы малины
и чуть ли не шёпотом славит то самое слово,
которое первым… О милый доверчивый лекарь!
Совсем как ребёнок, что тянет всё в рот без разбора.
А я задыхаюсь в однажды назначенной клетке,
что телом зовётся, и с небом не то чтобы спорю,
но… вот угасаю. Я вяну, как вянет фиалка.
Той, бедной, то жарко, то зябко, то сухо, то влажно.
Но кто от цветов ожидает особой отваги,
их любят и всё, только это действительно важно.
Их любят… Закат окатил заоконные дали,
холмы, облака – одни и вторые без счёта.
Как жить, милый доктор? Опять ничего не сказали,
всё хмурили лоб и баланс подводили на счётах.

***

Это июль – по-пёсьи так жарко дышит,
Словно почуял съестное в моей ладони.
Взгляд потемневший из миски черешен-вишен.
Тополь под окнами так безупречно скроен,

Как и мужчина, что тенью бродит по свету.
Тени, они всегда послушней под вечер,
Жмутся, как дети, к их породившим предметам.
Хочешь, проверим, растут ли от встречи к встрече?

Тополь молчит. Узор на древесных пяльцах
Витиеват бывает, бывает скучен,
Но не случайно замерли ветви-пальцы –
Облако вьёт гнездо на его макушке.

Глянем однажды – стайкой белою в небо…
Может, июль головы всем морочит?
Жарко, так жарко. Неслышно коснулось нёба
Вместе с глотком воды моё одиночество.

***

корабельные сны все пропитаны йодом
корабельные сны это сны про свободу
песни чаек заведомо с привкусом соли
зазвучат, растревожат до боли

развлечений в порту только ром да девицы
то ли дело с волной синеокой резвиться
но канаты крепки, и пьяны все матросы
сверху небо, всё в оспинах звёздных

и молчит, и пульсирует синею кровью
то пугает иных прохудившейся кровлей
отвлекая вниманье изменчивым ветром,
на вопросы готовит ответы

ты корабль в порту, ожидающий рейса
не ропщи понапрасну, терпи и надейся
где-то ждут тебя рыб разноцветные стайки
и кричат оголтелые чайки

только, чур! – не врастать в эту землю боками,
не брататься со скуки с земными богами
кто повенчан однажды с морскою волною,
на земле не находит покоя

корабельные сны все пропитаны йодом