ВАСИЛИЙ КИСИЛЬ

ФРАГМЕНТЫ ИЗ КНИГИ «АСКЕЗА АЛЬБЕРА КАМЮ НА ПЛАТО ВЕЛЛАВ»

ВЫНУЖДЕННЫЙ ИСХОД: ОРАН – «ПАНЕЛЬЕ»

Оран напоминал вычурно обрамлённую картину, содержание полотна которой не вызывало никакого интереса у Альбера Камю. Полной противоположностью для него был Алжир, где бедные рамы картины содержали живописное полотно: нежность матери, юношескую безмятежность, не затронутую болезнью радость тела, приветливые улыбки девушек.

Позади была недолгая жизнь в Париже. Затем, из-за оккупации столицы Франции, – Клермон-Ферран и Лион.

В Лионе он сочетался браком с Франсиной Фор и оттуда с женой вернулся в Оран.

Оказавшись под крышей чужой семьи, хотя и ставшей в связи с женитьбой близкой, Камю отнюдь не испытывал радости жизни. Чтобы растопить тоску, он писал письма своим бывшим возлюбленным в город Алжир. Подчас они навещали его здесь и только бередили душу. На этой почве иногда возникали размолвки с женой.

Частные уроки приносили мизерный доход, и положение Камю в семье его жены становилось невыносимым. В довершение всего начинала донимать жаркая влажная погода, что для поражённых туберкулёзом лёгких было губительно. Местный доктор посоветовал уехать на время в континентальную Францию – в горную местность с сухим климатом. Как раз у Франсины начинались летние каникулы (она преподавала математику в школе), и можно было совместно провести время отдыха в тех краях. Благо на плато Веллав, в четырёх километрах от Шамбон-сюр-Линьона, мать мужа тети Франсины, Сара Эттли, содержала на заброшенной ферме пансионат «Панелье». Местные фермеры регулярно снабжали пансионат мясом, маслом, молоком, сыром, картошкой, что по тем военным временам было неимоверной роскошью.

20 августа 1942 года Альбер Камю, волею судьбы оказавшись на плато Веллав, соприкоснулся с новыми символами: гербом вишистской Франции (две переплетенные буквы E и F – аббревиатура слов L'État Français (Французская Республика – вместо прежней Третьей Республики) и личным флагом генерала Анри Петена, где красовалась обоюдоострая секира, приходившая в движение от порывов ветра.

Хотя эта часть Франции формально придерживалась нейтралитета и не была оккупирована гитлеровцами, но немецкий ordnung проявлялся и здесь. Жизнь в таких условиях воспринималась крайне болезненно.

В октябре жена Камю вернулась на работу в Оран, а он решил ещё на некоторое время задержаться в «Панелье» – до окончания курса лечения.

8 ноября 1942 года войска США и Великобритании высадились в Северной Африке – в ответ Германия оккупировала остальную часть Франции. Камю оказался в западне: вернуться в Оран он уже не смог. ‹…›

ТОСКЛИВЫЕ ДНИ В «ПАНЕЛЬЕ»

Приближалась осень. Потянулись тоскливые дни. Одиночество и тягостное отделение от привычного мира воспринималось как аскеза. Тревога окутывала душу, хотя вокруг божественно пели птицы, сонно колыхалась высокая пожухлая трава, шелестели многокрасочные листья деревьев, вносившие хоть какое-то разнообразие в этот безликий пейзаж.

Здешняя тишина сближала горестную землю и лазоревое небо, часто затянутое серыми тучами. Альбер Камю уже испытывал подобное состояние души, когда бродил в юные годы среди навеки застывших руин Джемилы и Типасы. Но там, сквозь нагромождение камней, просвечивались духовные напластования античного мира – нет-нет, да и попадались на глаза останки задумчивых ионических колонн или подёрнутые белесой поволокой глаза мифических существ. Происходило чудесное соприкосновение с утраченным раем гармонии и красоты. И было совершенно невозможно понять, почему души людей античного мира охватывал метафизический ужас перед неведомой судьбой, и отчего их не утешали даже светлые предсказания мифического Тересия, побывавшего как в облике мужчины, так и женщины?

Греки сочиняли мифы: о Прометее, Сизифе и Асклепии, восставших против богов; о Немесиде – богине меры и справедливости, Афродите – богине любви. Когда страх перед богами ослаб, появились первые философы. Впрочем, не исключено, что именно мыслители способствовали исчезновению тревожных эмоций.

Ничего нет вечного на земле – от величественных храмов остались лишь молчаливые камни и изуродованные христианскими фанатиками статуи философов, горестно взирающие на утраченный мир. Да и беспощадное время оставило на лицах мудрецов шрамы, исказившие их истинный лик.

Перед взором писателя ярко всплыл образ картины Дж. Кирико «Загадка оракула». Кирпичная стена. Справа от неё, за задёрнутой ширмой, возвышается только голова человеческой фигуры, напоминающая античную беломраморную статую. Возникает вопрос: «Почему вся фигура не замурована? Почему создатель оставил вверху ширмы возможность для созерцания какой-то ограниченной части мира, от которой человек отделен? Зато оракул, словно неведомый жрец, спокойно взирает на раскинувшийся у подножья горы город, на сливающееся с небом море. Не абсурд ли это – держать вопрошающего человека в неведении?».

Философское эссе Камю «Миф о Сизифе» было закончено и ожидало своей очереди в издательстве «Галлимар». В этом произведении Камю со всей страстью души описал земную участь человека, обречённого на постоянное ощущение абсурда.

Камю отчётливо понимал, что его труд о Сизифе выразил традицию, присущую ранним древнегреческим философам, писавшим свои сочинения под одним и тем же названием «О природе». Один из самых загадочных философов того времени, Гераклит, бесстрастно утверждал: «Природа любит скрываться». Да, она действительно не желает предстать нагой перед человеком – в силу своей стыдливости или нелюбви к нему.

В одиночестве осознавать абсурд своего положения в мире намного тяжелее, чем в толпе, да и одиночное сознание неестественно для человека. В каждом из нас теплится чувство сострадания как к себе, так и к ближнему.

Сизиф осознает, что толкает камень в одиночку и неизвестно, хватит ли у него силы воли, чтобы не сломиться на этом тяжком пути и не впасть в отчаяние от своей злосчастной судьбы. Несомненно, он облегчил бы свою судьбу, если бы и другие его собратья уяснили себе тяжесть своих камней. Но, к сожалению, многие из них не замечают своей печальной участи и предаются забавам. Как заставить их увидеть истинную сущность своего бытия? Наслать на них ещё какую-нибудь невзгоду – чуму, холеру? Размышления такого рода не покидали Камю.

Так исподволь вызревали замыслы новых произведений: романа «Чума», пьесы «Недоразумение» и философского эссе «Бунтующий человек». ‹…›

ЛЮБОВЬ-МГНОВЕНИЕ, ЛЮБОВЬ-МУЧЕНИЕ, ЛЮБОВЬ-ЗАБВЕНИЕ

В тревожную жизнь Камю внезапно ворвалась ещё одна ипостась земного и небесного бытия. Он вдруг написал письмо своей бывшей возлюбленной Бланш Бален, которая проживала тогда в тёплой и омрачённой войной Ницце.

Письмо её застало в те суровые дни, когда она с упоением читала «Миф о Сизифе» Камю, о чём делала записи в дневнике. Первая запись была такой: «Восхитительная, но трудная книга, великолепный текст». Конечно, такое произведение не было рассчитано на женский эмоциональный ум. Тем не менее судьба возлюбленного, автора книги, испытывающего тоску и нужду в заброшенном пансионе «Панелье», заставляла её хоть чем-то помочь своему Другу (она писала это слово в дневнике с большой буквы), надеясь хотя бы порадовать его своим положительным отзывом о книге. Однако, по мере чтения, несмотря на мужественные усилия по преодолению трудностей текста, она всё больше смущалась: становилось заметно, что идея абсурда там доведена до крайних пределов. Уже с первых страниц шокировала фраза: «Есть лишь одна по-настоящему серьёзная философская проблема – проблема самоубийства». Однако текст затягивал внутрь себя всё глубже.

На память приходили алжирские беседы с Камю – уже тогда проблема самоубийства была их предметом. Бланш вспомнила, как в один из декабрьских дней 1937 года, в ясную алжирскую ночь, пронизанную лунным светом, она сказала Камю, что этот вопрос был темой её лицейской научной работы, когда она училась в Ханое, где нёс военную службу её отец. В ответ Камю лихорадочно привёл пример Кириллова из «Бесов» Достоевского – этот персонаж действительно совершил самоубийство. Пример этот особенно врезался в память Бланш и долго «висел» в её сознании.

Она напряжённо вникала в философскую аргументацию, сопоставляла жизненные примеры, приведённые в книге. Поражал своей непосредственностью необычный симбиоз логики и страсти автора.

Закончив чтение, Бланш взялась за перо с намерением ответить на письмо друга. Она отметила, что образы актёра, Дон Жуана и завоевателя не убедили её в их «абсурдности». Ведь «вечная повторяемость» их действий – следствие профессионального призвания. Поэтому их нужно рассматривать, вне всякого сомнения, как «людей страсти», а не как «абсурдных героев». И если их жизнь изначально могла не иметь смысла, то страсть придавала его. С момента своего появления страсть и любовь становятся «силами», устраняющими абсурд. Печально, писала Бланш, что автор отказался от такого пути разрешения проблемы абсурда и не принял во внимание, что повторяемость не является причиной абсурда, ибо его герои вместо одинокой абсурдной жизни выбирают много вариантов её – только и всего. Упомянутое вначале книги самоубийство, в том числе и «философское», то есть уход в туманную метафизику или религию, также не есть решение проблемы – оно лишь устраняет её, но не разрешает. Если следовать логике автора, то неизбежно приходишь к «естественному» безразличию, которое и демонстрирует в «Постороннем» один из героев этого романа, Мерсо. Можно согласиться с автором, продолжала Бланш, что надо отказаться от «убежищ»: утешения, религии, «разума», упорствующего в своей единственной «истине». Но нельзя принять отрицание всех ценностей. Нельзя игнорировать мужество, холодную решимость жить в безнадёжности. Сизиф, понимая бесплодность своих действий, не боится начинать всё сначала и поистине вызывает у нас восхищение.

Такой неординарный отзыв о своём философском эссе привёл Камю в замешательство: он не знал, как на него реагировать. Ни от кого из интеллектуалов, читавших это произведение, он не слышал ничего подобного: они либо уходили в свои туманные ассоциации или замечали только частности и за деревьями не видели леса. Даже его наставник Жан Гренье не внёс существенных коррективов в этот труд. Камю всегда магнетически тянуло к женщинам, он интуитивно чувствовал нестандартность их мышления – не случайно греческие философы окружали себя гетерами.

В алжирский период жизни Бланш была прекрасной собеседницей Камю – она писала стихи, чем очень его воодушевляла.

Он взял чистый лист бумаги и галантно, как истый француз, написал: «Ваше последнее письмо было очень милым и заставило думать о Вас». Затем подчеркнул, что абсурд он рассматривал только как исходный пункт и вовсе не был намерен создавать «систему абсурда». Он лишь хотел «освободить место для любви». Далее написал, что услышал поэтический напев своей возлюбленной, соединяющий видение «ничто» и «страсть к физическому миру», и что в её жизни видит борьбу этих двух инстинктов. Невзначай известил, что в «Панелье» гостила костюмер его алжирского театра Мари Витон, и заключил своё послание словами: «Я хотел бы встретиться с Вами». Это предложение застало Бланш врасплох.

Переписка продолжилась. Бланш с восторгом занесла в дневник: «Я возродилась к жизни!». Теперь ей казалось, что все эти рассуждения Камю об абсурде, безразличии не поглотили его полностью – оставалась надежда на дальнейшее развитие и изменение его личности. Он же писал о возвышении «в духе и жизни» – что под этим подразумевалось, она не сразу поняла в то катастрофическое время. Тогда ещё не было на слуху слово «Сопротивление».

Камю обратился к ней с просьбой подыскать в Приморских Альпах врача, умеющего делать пневмоторакс – специальную процедуру по лечению туберкулёза. Бланш с энтузиазмом взялась за это дело.

В очередном письме она сообщила, что, возможно, ей удастся договориться в Торенке, расположенном примерно в 50 километрах северо-западнее Ниццы.

Состояние духа Бланш изменилось. Она запоем читала «О любви» Стендаля, роман Мопассана «Милый друг», «Дневник» Кэтрин Мэнсфилд и «Письма» Марии Башкирцевой.

Напоминание Камю о Гренье всколыхнуло её интерес к его философии, и она с восторгом написала Камю: «Если угодно, увлечение Абсолютом – это всё! Смертельное очарование, идущее от далёких пространств, от воображаемого мира – в иные времена было знание об Абсолюте и одержимость им».

Фраза Жана Гренье, которую она прочла, «Делай выбор – живи согласно своей природе» вначале воспламенила её, но затем привела к сомнению: но ведь это противоречит тому, что написал Камю о её любви к физическому миру. В действительности же, она предполагала, что в её жизни не будет необходимости осуществлять выбор, но случилось так, что «стремясь взять многое, я потеряла всё», – записала она в дневнике.

Камю сообщил Бланш, что решил остаться в «Панелье», попросил выслать ему недавнее её фото, привёл свои размышления о «великой книге» Гренье «Выбор» и завершил письмо не вполне ясной для Бланш мыслью: «Мы можем испытывать тоску по высшей жизни – одиночество это или безумие?».

Бланш была сконфужена этими словами друга, фото ему выслала и книгу «Выбор» Гренье купила.

Чтение этого произведения не принесло особого прозрения – автор видел только два вида выбора: или отречение, или безумие. Истоки мысли Камю стали понятными.

В очередном письме Камю известил о том, что пишет новый роман под заглавием «Чума» – разыгрывающиеся события происходят в Оране, который принёс ему идею «ада»; характеры персонажей списаны с людей, встреченных им в повседневной жизни. Но в сравнении с «Посторонним» в романе присутствует любовь, многозначительно отметил Камю.

Слова о том, что раньше он поступал слепо, а теперь готов начать всё сначала, озадачили Бланш – это касалось их личных отношений или его творчества?

Её друг жаловался, что «ветер гоняет снег, и край становится всё более пустынным и диким». Единственное, что утешает его, это работа над новой пьесой «Недоразумение» – «пишу целые сцены с большой радостью». Похвально отозвался о стихах Бланш: «Ваше творчество не анемично, оно в достаточной мере наполнено жизнью». Сегодня, писал он, надо отбросить все традиции и творить в «естественном ритме».

Бланш понимала, что любовь её друга вовсе не претендует на вечность – по его словам, это «чувство высокое, но проявляющееся только на человеческом уровне», и «не длится долго». Тем не менее Бланш оживили его слова: «Давайте создадим пространство для любви». При этом он не преминул упрекнуть, что она видит любовь только с точки зрения вечности, тогда как речь идёт об «обнажении момента и интенсивном проявлении невыразимого».

Бланш показалось, что в следующем письме Камю делает шаг назад: «Мне хотелось бы знать, кого Вы называете идеалистами? Вы всегда говорите об этом с некоторым пренебрежением, однако я часто чувствую себя ближе к ним, чем к Вам – и это тревожит меня». Бланш в растерянности открыла дневник и дрожащей рукой записала: «Я не понимаю его враждебности к чувству, страсти, энтузиазму, великодушию – ведь они идут рядом с истиной».

Дни напролёт она размышляла сама с собой: почему он так настаивает на различении между любовью земной и любовью абсолютной? Ей казалось, что любовь может продолжаться и после смерти – разве это не доказательство вечной любви?

Снова Камю жалуется, что устал от тех краев и испытывает чувство фатальной обречённости. Хочет видеть ликующее солнце – поэтому планирует посетить юг Франции, где он мог бы встретиться с Бланш. Он мечтает об Арле, Ле-Бо-де-Провансе. Особый восторг у него вызывает Сен-Реми-де Прованс – любимое местечко Ван Гога. Или Ницца, Сен-Максимин. Письмо заключает словами: «Однако я хотел быть уверен, что и Вы желаете этой встречи».

Спор Камю с Бланш о любви продолжается. В каждом письме поднимается вопрос о встрече, и каждый раз она откладывается.

Предложено новое место встречи: Валанс или Авиньон. Он просит Бланш написать о море, с которым давно разлучен.

Бланш желает этой встречи, но вместе с тем она внушает ей страх – после многих лет разлуки эта встреча может оказаться провальной – ведь раньше они были очень близки друг другу.

Она склонилась над чистой страницей дневника и отчаянно записала: «Прошлое не исчезает – оно придаёт вес настоящему и окружает его тонким ароматом» – затем решила трезво взвесить все «за» и «против».

В состоянии душевного надрыва разразилась стихами:

Во мрачной душе и постылой земной тишине
Аж до самого донца,
Казалось, откуда: нашлось там оконце,
Куда пробиваются вспышки от солнца,
Что вызовут откликом вспышку во мне?
Всё тот же пейзаж, тот же вид
Деревьев и веток с большими плодами,
И врытыми в почву надежно корнями,
Вот только в душе, как пурпурное пламя,
Щемящее чувство горит.
Какой переливчатый блеск озарил,
Под стать бриллиантам далёкого моря,
Их фрукты. И смело с их горечью споря,
Навек отвергая унынье и горе,
Их сладостью жизни налил.
Но я с того леса пока не пробилась,
И солнца луча остриё
Запуталось в дебрях и остановилось.
Но озеро яркое в душу вселилось
И плещется в центре её.

                        (Перевод А. Скрябина)

Камю ответил: «Мне бы очень хотелось увидеть озеро яркое, излучающее свет в Вашем прекрасном стихотворении».

Бланш негаданно ощутила себя «абсурдным существом» в духе мировоззрения Камю, о чём ему и написала. Он без обиняков ей ответил, что действительно это так, но «к счастью, Вы воздвигаете храмы, Вы надеетесь на розы и гордо храните своё доверие».

После этого письма он пригласил Бланш в «Панелье», но она решительно отказалась. Тогда он указал другой город – Валанс – но это возможно только после его кратковременной поездки в Париж.

Бланш вспоминала: «Июньское утро. Железнодорожная станция Валанса. Мы узнаём друг друга. Осторожный поцелуй. Он произносит первые слова: “Вы не изменились!”. Я в ответ: “Вы тоже”. На мне серый костюм, большая шляпа. Он – тощий, одет в серо-зелёный костюм. У меня ощущение, что мы попали в заколдованный мир».

Они шли по улице, держась за руки, не замечая встречных немецких солдат, – что было явным признаком счастья.

Камю забронировал две комнаты в отеле. Оставив там вещи, они направились в ресторан. Им предложили смесь яблок, бобов и ещё чего-то, что было в скудном ресторанном меню в то военное время.

Камю обратился к Бланш: «Вспоминаете ли Вы иногда те дни и ночи, когда нам было весело, и всё казалось прекрасным вокруг нас?». Она ответила: «Да, тогда я была счастлива с Вами».

Гуляли по городу. В книжном магазине, купив для Бланш книжонку Кьеркегора с заглавием «In vino veritas» (первая часть книги «Стадии жизненного пути»), Камю произнес: «In vino veritas – здесь речь идёт не только о вине».

Через толщу времени вновь прорвалась глубокая страсть, любовь. Они ощутили радость быть вместе.

На второй день была прогулка в парке. Остановившись перед цветущими магнолиями, Бланш заметила: «Это – восточные цветы». «Как Вы оценили мой роман “Посторонний”?» – неожиданно спросил Камю. Бланш не замедлила с ответом: “Хотя я нехорошо и отозвалась об этой книге, но восхищена ею. Этот персонаж… понимаете, первое впечатление…”».

Оставив парк, они восхищались рекой – широкой и могучей Роной.

Вечером был лучший ресторан города. На третий день они уехали в другой город – Вьен.

Поиски свободных номеров в гостиницах не увенчались успехом – все были забиты немецкими солдатами. В одном из отелей им дали адрес частной квартиры. Комнату им сдала высокая, худая и костлявая женщина, вся в чёрном.

Погодя заглянули в кафе, где пили суррогатный кофе. Камю с грустью воскликнул: «Видишь, дорогая, абсурд имеет свою цену!».

Вечером вернулись в сданную им комнату. Было ощущение, что они находились «вне мира, вне времени». Предстояла «волшебная ночь на заднем плане бытия», как потом запишет в свой дневник Бланш. Утром на восходе солнца покинули город – Бланш села на поезд, идущий до Сен-Рамбер-д`Альби. Почти одновременно произнесли: «До свидания!». Поезд тронулся.

По возвращении домой Бланш надолго завладело двойственное чувство: как радостное, так и мучительное. По мере бега дней ей всё больше казалось, что эта встреча была «выдумкой».

Однажды она записала в дневнике: «Мы не можем жить в этой дикой реальности, в чувственности без любви».

Ледяное одиночество подкрадывалось к её сердцу. Наконец решилась написать письмо: «Извините, что приходится писать о вещах в какой-то мере ужасных для меня и для Вас. Я пишу о них потому, что так думаю, хотя и не в силах поверить в это! Я хотела бы узнать и ещё раз услышать тишайший голос, который вернёт мне возможность быть рядом с Вами, с Вами. Я хотела бы спросить Ваше сердце, есть ли в нём место для меня?».

В ответ Камю холодновато заметил, что не знает, какой тон подыскать для их взаимоотношений: преисполненный радости или сожаления? Как бы там ни было, в его душе теплится радость, и он не может забыть запах роз Валанса. Розы розами, думала Бланш, но хотелось бы знать – с каким чувством он расстался с ней.

«Нет, Бланш, люди для меня – не мёртвые объекты. Они лишь вечное искушение», – писал Камю. Бланш взорвалась и решительно ответила: «Это Ваша правда, но не моя».

Камю пытался сгладить противоречия: «Я Вас понимаю. Но Вы не хотите понять меня. Я хочу говорить с Вами только о моей верности Вам и высказывать свои суждения, к которым Вы всегда прислушивались».

Далее он пространно писал о людях, равных ему, которые подвигают его к радостям жизни, даже если в будущем этих радостей не ожидается; о Бланш, которая ему желанна, «но не та, которой она является, ибо всё начинается здесь и сейчас».

Мысли друга всегда впечатляли её своей ясностью и откровенностью, но на этот раз они были лишены прозрачности. Бланш чувствовала, что хотя их будущие отношения казались «тёмными и тревожными», тем не менее сохранялся шанс на новую встречу.

Её тронуло даже такое туманное выражение из его письма: «Я желаю, чтобы Вы оставили Вашу жизнь, которую Вы ведёте, и вернулись на путь, привычный для людей этого мира».

Камю мечтал о возвращении в Алжир. И Бланш была бы рада такому повороту событий. Она призналась себе, что приветствовала бы воссоединение Камю с его семьёй: «Это стало бы естественным завершением великой драмы, в которую мы были вовлечены». Однако закрадывалась в душу и другая мысль: в таком случае она теряла все шансы на новую встречу.

Неожиданно Камю предложил свидание в городке Фер, расположенном в 37 километрах севернее Сент-Этьена. Бланш позвонила ему и предложила свой вариант: Сент-Этьен. Но Камю только что вернулся оттуда и не хотел ещё раз туда возвращаться.

Однако обстоятельства сложились так, что они встретились в Сент-Этьене, который был не так очарователен, как Валанс. Он представлял собой большой промышленный город. Но сияющее июльское солнце и лазурное небо 1943 года навеяло Бланш мысль о городе «голубом и золотом». Они без каких-либо проблем сняли комнату в отеле «Белая лошадь». Белизна номера напоминала больничную палату.

Они свободно гуляли по улицам, переполненным военными, машинами, танками. Иногда встречались знакомые Камю алжирцы. Он говорил Бланш, что здесь обрёл новых друзей. Оживлённо и с восторгом рассказывал об отце-доминиканце Раймоне Брюкберже – Бланш показалось, что её друг обратился в новую религию, не требующую молитв. Камю также рассказывал о поэте Франсисе Понже, книгу которого «Голос вещей» рекомендовал почитать. Говорил о новом друге в Лионе – поэте Рене Лейно, участвовавшим в движении Сопротивления. Бланш напомнила Камю о совершаемых нацистами массовых арестах. Он заметил: «Это так. Именно поэтому мы должны бороться». Бланш заподозрила, что и сам Камю уже был вовлечён в движение Сопротивления. Вспомнили о Мальро, живущем с юной Жозеттой Клоти.

Бланш попросила Камю присесть на каменную скамью. Он удивился, но согласился. Она щёлкнула затвором фотоаппарата (это фото Камю с сигаретой во рту и смеющимися глазами – единственное фото периода 1943 года).

По мере продвижения по городу они везде наталкивались на немецких солдат, и невольно закрадывалось чувство тревоги.

На следующий день Камю посетил врача и явился в гостиничный номер словно помолодевшим. Эротические чувства окутали их. В голове Бланш мелькнула мысль: «Удовольствие – это вызов судьбе». Днём она читала Камю свои стихи, он – выдержки из своего романа «Чума».

Камю как-то отстранённо сказал, что его пребывание в «Панелье» скоро закончится: есть шанс получить работу в парижском издательстве «Галлимар». Неожиданно он проникновенно взглянул в глаза Бланш и предложил ей место секретаря в его издательском офисе. Эта идея показалось Бланш чистой химерой, и она искренне отказалась, мотивируя тем, что не имеет навыков в машинописи. Он не настаивал, но, видимо, был разочарован отказом.

Утром они уже были на станции и готовились сесть на разные поезда: Бланш – на Лион, Камю – на Шамбон-сюр-Линьон. Почти в один голос они произнесли: «До свидания!» и пообещали писать друг другу.

На станции в Лионе Бланш купила книгу Жозетты Клоти «Зелёное время» – Камю советовал её прочитать.

Из этой поездки Бланш сделала вывод: «Её друг пребывает в глубокой печали».

Камю прислал Бланш книгу Эльзы Триоле «Белая лошадь». «Не было ли это намёком на одноимённый отель в Сент-Этьене?» – подумала она.

Опечаленное состояние Камю она объяснила себе так: перед ним стоял выбор: вернуться в Алжир или уехать в Париж? Кроме того, всё его существо пребывало в состоянии противоречия: тело требовало движения, но не позволяла болезнь. За этим неизбежно следовал упадок духа, и Камю поднимал его писательством, которое вынуждало его к многочасовому сидению за письменным столом. Подсознательно он рвался к театральной деятельности, надеясь обрести там симбиоз духа и тела.

В первых числах августа Бланш получила от Камю письмо, которое подтвердило её раздумья: он писал, что «неразумно» проехал на велосипеде по пути к горному озеру пятьдесят километров и затем плавал в нём – холодное озеро располагалось на высоте 1200 метров над уровнем моря.

Бланш склонилась над дневником. Скупая слеза упала на страницу. Она ещё раз перечитала свою запись: «Бессилие любви – вот что я чувствую сейчас […]. Наша любовь никогда не бывает простым подарком для нас, скорее она – дар, данный нам свыше. Это всегда только мы (я) и не более того. Мы не можем быть тем, кем нас желает видеть другой человек, и мы не можем дать ему что-то иное, кроме того, кем мы являемся. Но в конечном счёте этот дар может вызывать требование к другому. Такая любовь – богатство для того, кто её дает; вот почему её надо принимать непритязательно. Любовь вызывает мучение, если мы не в силах подняться над ней, остановиться и решительно от неё отказаться. Он должен забыть нашу любовь. Чтобы не претендовать на другого, и не ограничивать его свободу. Забыть себя – это любовь. Ничего не требуй – давай только то, о чём тебя просят. Это самоотречение, покорность? Нет – это любовь смиренная, а не гордая».

Бланш переехала в городок департамента Дром, где прошло её детство до шестилетнего возраста.

16 сентября получила письмо от Камю из Сент-Максимина. В обычной своей манере он писал, что нашёл там «свет в тиши монастыря». И намекал на возможный тайный отъезд в Алжир.

Бланш читала «In vino veritas» Кьеркегора, размышляла о нигилизме Ницше и Мальро.

Камю писал, что закончил работу над пьесой «Недоразумение» и собирается отправить её в издательство. Хвалил стихи Бланш. Одна фраза из письма Камю очаровала её: «Кто подарит мне монастырь без бога, дом тишины и забвения?». Она подумала: «Ведь это и моя собственная мечта» – и записала в дневник: «Мой Друг, оставаясь верным миру, иногда испытывает искушение отвернуться от него».

В ответном письме Бланш жаловалась своему другу на «метафизическую» тревогу, завладевшую ею.

20 октября 1943 года Камю известил, что получил работу в Париже. Он будет проездом в Лионе, где они могли бы встретиться на квартире у одного из его друзей: «Не думаю, что Ваше путешествие из Сен-Рамбера до Лиона – чрезвычайно сложное. Должно быть только желание». Но желания у Бланш не было. Она размышляла – ехать в Лион, зачем? Она больше не хотела страдать. Встреча не состоялась.

Бланш вернулась из Дрома в Ниццу. Город напомнил ей сцены из «Чумы» Камю.

Из Парижа она получила письмо от Камю, в котором он писал: «Жизнь – неразумна, это правда. Но, в конце концов, и мы – так же». Он приглашал её в Париж и надеялся, что ответ будет утвердительным.

7 января 1944 года Камю писал: «Я больше себе не принадлежу». Он жаловался на усталость – хотел вернуться на юг и провести там год в праздности.

Письма от Камю, преисполненные трагического оптимизма, стали приходить все реже. В одном из них он пригласил Бланш на премьеру своего спектакля «Недоразумение».

Письмо от 24 мая 1944 года было последним.

Бланш ещё раз перечитала «Бракосочетания» Камю и записала в дневник: «Истина – как вечность в мгновении. Вот почему сейчас, как и прежде, я не могу поверить в земную ценность времени или привыкнуть к ней».

Переписка возобновилась только в январе 1945 года. И до конца 1959 года Бланш получала от Камю письма и его книги с дарственной надписью. Как она отмечала в дневнике, эта переписка оживляла её душу и тело, придавала жизни смысл. В общей сложности она получила от Камю 89 писем.

Бланш считала, что любовные отношения с Камю были самым значимым событием в её жизни.

Прожила она долгую одинокую жизнь и ушла из мира с надеждой на вечную любовь.