ЛЮДМИЛА ШАРГА

НАБЕЛО

Из цикла стихотворений

НАБЕЛО

Набело – значит – не было
черновиков горящих.
Кто-то метафор требовал –
образов настоящих.
Кто-то над рифмой корчился –
чтобы не так избито…
Выпишешь – обхохочешься –
прожито-пережито.
Сеяно-пересеяно
зёрен от плевел – с боем,
наедине со всеми, но
наедине с собою.
Набело – значит – коротко
и до предела сжато,
жало тугого ворота
сжалилось – мир расшатан.
Кровушка ль ночью… капала,
сукровица-водица ль.
Дождь ледяной накрапывал.
Слово.
Строка.
Страница.
Но, соблюдая правила,
к точке зеро готова:
набело – значит, набело.
Буквица – Образ – Слово.

ЧУТЬ СЕВЕРНЕЕ…

Чуть севернее – чуть медлительней.
Ещё каких-нибудь вёрст двести
до станционного смотрителя
на старом маленьком разъезде,
где раньше было и наряднее,
и как-то ближе и роднее…
Чуть севернее – чуть прохладнее,
чтоб не сказать – что холоднее.
Кому-то – сон,
а мне – бессонница,
смотреть в окно и мимо ехать:
Вот здесь была когда-то звонница,
теперь осталось только эхо.
Размыты ледяными ливнями
черты берестяных скрижалей…
А помнишь – на Николу Зимнего –
какие тут снега лежали!
Луна всходила.
Ветер всхлипывал.
Зима сорила жемчугами…
Мы в церковь шли,
и чуть поскрипывал
снежок под нашими ногами.
И Бересна1, речушка чёрная,
промёрзшая до дна – дремала,
и санная дорога торная –
тогда ещё не пустовала.
Дубы серебряными гриднями
меж сосен высились поджарых,
и было видимо-невидимо
берёз и молодых и старых.
На мудреца довольно всякого
и простоты и удивления:
теперь здесь чужестранки-сакуры
промеж черёмух и сирени,
где эхо звонницы от храма… и
всё теплее и теплее.
И как берестяные грамоты –
берёзы в сумерках белеют.
____
1 Полное название речки – Чёрная Бересна.

*

Тоненький след карандашный
в книжке моей записной
с днём срифмовался вчерашним,
с давней холодной весной.
С домом в далёкой деревне
в богом забытой глуши,
где на цветущих деревьях –
снег –
а вокруг ни души.
Старый разъезд у опушки,
дикий шиповник и сад…
Отогревая друг дружку,
яблони дышат, парят.
Память неспешно листая,
годы и вёрсты стряхнув,
я из окна наблюдаю
юную чью-то весну,
в воспоминаниях зябну,
словно по снегу бреду
там, где парят вместо яблонь
ангелы в старом саду.
Что ж…
В роковом поединке
насмерть замёрзнуть – не грех.
Где-то в российской глубинке
медленно падает снег
и обещает спасение
тем, кто отцвёл и… замёрз
в давнюю пору весеннюю –
где-то за тысячу вёрст.

БЕРЕЩЕНЬЕ

Ни прощаний не ждать,
ни прощений,
не менять на покои – покой,
и в весеннюю ночь берещенья
прислониться к берёзе щекой.
Рассказав о грехах своих дольних,
слушать тихий живительный дождь,
звон берёзовых струн белоствольных –
тонконогих берёзовых рощ.
И не в шутку –
на полном серьёзе,
в бледном свете неполной луны
породниться душою с берёзой
чтоб почувствовать горечь весны,
чтобы вымолить боль возвращения,
хоть… казалось бы – где ни ложись…
Берещенье идёт,
берещенье –
бродит в венах берёзовых жизнь.
Памятуя о сказочных росах,
с давней горечью наедине,
здесь – вдали – к одинокой берёзе
прислоняюсь и я по весне,
избавляюсь от тлена и плена,
обнажая лишь самую суть:
отворить тонкокожую вену
и как в детстве – устами прильнуть.
И каких тебе надо отмщений,
благодати и веры какой…
Прислониться в канун берещенья
к одинокой берёзе щекой.

*

Мы вряд ли когда-нибудь станем взрослеть,
извечные странники –
вечные дети.
Какое бы ни было тысячелетье,
и что там – за окнами, –
прозелень, медь,
оскомину в рифме набившая просинь;
мы детские сны и надежды – отбросим,
но неопалима надежд купина…
И снова – дорога.
И мы – у окна,
подолгу, неясной тоскою влекомы,
прижавшись стоим к крестовине оконной
и видим нетканую гладь полотна,
ведущую в храм – в златоглавую осень.
Молитву творя, на прощанье попросим
ночлега в пути у огня и вина,
и затемно выйдем – ещё до рассвета –
не зная, куда и зачем в этот раз,
не зная, что было,
что будет,
что спето
и сказано кем-то задолго до нас.
Мы затемно выйдем.
Мы снова в пути,
усталые странники –
вечные дети.
Какая там разница – что впереди,
что было когда-то,
что будет на свете.
Дорога – вестимо,
дорога одна.
Но неопалима надежд купина.

*

Женский смех, переходящий в визг.
Множится перед глазами босх.
На губах следы солёных брызг –
плачет море.
Или… плачет Бог?
Мы – нигде.
Мы – только облака,
две души – два сущих пустяка.
Вновь летим, летим через века,
спит в твоей руке моя рука.
Нас качает шалая волна,
то до неба бросит,
то до дна…
Слышишь? Золотые города
вспоминает спящая звезда,
и песчинки наших малых звёзд
вспоминают лето.
Отмель.
Мост.
По нему из августа тайком
мы ушли с тобою босиком
и очнулись раннею весной
сон-травою на тропе лесной,
солнечным лучом на дне ручья,
вечными кругами на воде…
Плачет море.
Или Бог…
Но я
ничего не помню о дожде…

*

Переболеть зимой…
Не обессудь.
Мне наши зимы кажутся недугом.
Я – стрелка.
Я по замкнутому кругу
не время – бремя времени несу.
Переболеть зимой.
Перемолчать.
Разбить две-три любимые тарелки…
Я маленькая часовая стрелка –
хранящая молчания печать.
Под утро ветка постучит в окно –
все вечера теперь уходят в утро,
минуя ночи.
Как печально, мудро
писал Экклесиаст давным-давно
о жизни – что подобие ярма,
что камни собирать приходит время,
что… он ни в чём, что пишет… не уверен;
ученье – тьма,
и неученье – тьма.
Он обращался к сердцу своему:
приди ко мне, поговорю с тобою.
И я беззвучно вторила ему:
Приди.
Я ни божбой –
ни ворожбою
тебя не растревожу – исполать.
Молчало сердце.
Плакал мальчик.
Ветер…
А мальчик… он не юн,
и он – не Вертер.
Но вот, – к несчастью – обречён страдать
и спрашивать: что… скоро ли зима?
Я отвечаю: непременно – будет
и выстудит печаль
и боль остудит,
и радости отсыплет – задарма.
Он засыпает, и в недолгом сне
его печали засыпает снег…

*

И приметы и мечты сбылись:
сумерки тихи, как чистый лист.
Значит – быть стихам.
Они приходят,
лунную дорогу переходят,
словно мой знакомый чёрный кот;
будто сны, сбываются, и вот
лунный кот и пятеро котят.
Все черны.
Все молока хотят –
пять случайных строчек – без сомненья.
Пятница.
Декабрьский закат
полыхает в небе откровеньем,
обещая скорый снегопад.
Облако – небесный пароходик –
жизнь к другому берегу уводит –
тихо светлой тенью проплывёт
и исчезнет, как минувший год.
Целый год – а, в сущности – мгновение
порастёт быльём – травой забвенья,
мы с тобой не видели его,
выдохнули – только и всего.
Но печаль утраты сердце тронет:
мы – в году почти потустороннем –
спорили о разных пустяках,
главного страшась и избегая,
будто предначертана другая
жизнь в сплетенье линий на руках.
От земной освободившись скверны,
не спеша, отсчитывая мерно
каждый вздох, за облаком пройдём
скорым снегопадом и дождём.
Сбудемся, как в первый раз сбылись.
И молчит о прошлом чистый лист.

*

Снова зима за окном.
Где же снег…
С ним бы свободней и легче дышалось.
Память уснула бы и не смешала
вёрсты и мили завьюженных вех,
прошлое с будущим и настоящим,
детские грёзы с разбитой мечтой.
Женщину и – с девочкой, сон бередящей,
с девочкой-призраком – букою той,
что согревала дыханием пальцы
и прижимала ладони к лицу,
и коловрат вышивала на пяльцах
ровным стебельчатым швом – по кольцу.

Вот и зима.
Коротать не впервой
эти бесснежные южные зимы.
Вспомнилось: в круглых плетёных корзинах
бабушка с дедом хранили подвой.
Чтобы потом – по весне – оживить
яблоню-старицу.
Кровь молодую
старице – с новою жизнью привить.

Зимнее солнце покатится вспять
от Коловрата – вкруг оси вселенской.
Под колыбельную вьюги крещенской
старые-старые яблони спят –
я среди них.
На лету, на бегу…
вышло всё время,
все с о р о к и-с р о к и.
Буквицы детства текут самотёком –
животворящим играющим соком,
будто по веточкам-венам бегут.

……………………
Азбукой белой, где я – это Аз,
в беличьей шубке, без варежек -– в шапке,
руки замёрзли – «гусиные лапки»…
Верую в свет и в добро – как сейчас.
В добрую сказку про Машу с медведем, –
бука, твердящая:
аз,
буки,
веди…

и познающая жизнь. Я – есть.
Кланяюсь яблоням – здраво ж и в е т е…
Столько насыпало снегу к подклетям
вьюгой крещенской.
…аукнулось – днесь…
За ночь сугроб под окно намело,
очень глубокий…
…всплывает: зело.

Буквица Он – оплывает лицо
в свете свечи, и лишает покоя.
Повелевает десницей… рукою.
Фертом стоит…
Мне б похерить с концом…
все эти ниточки, да не готова.
Рцы же премудрости, веруя в Слово.

Мне бы, забвенья минуя полоны,
всё про незнамое Цы расспросить.

…Кси извивается змейкой червлёной…

Еру и Ерам и Ятям – поклоны –
Юсам – большому и малому – бить.
Буквицы малые – Ижица, Пси…
Всё не припомню их – и не проси.
Помню себя, невозможную буку,
тихо бубнящую: веди да буки…
В снежном сугробе под окнами – днесь –
и понимаю:
аз есмь…