ЖАННА ЖАРОВА

МЕДУЗЫ ВЕНЕЦИАНСКОЕ СТЕКЛО

***

Пакует время мой рюкзак,
И сжаты сроки.
А жёсткий памяти наждак
Шлифует строки.

И слой за слоем шелуха
Слетает наземь.
И обнажается стиха
Литая фраза.

А ночи злой всё гуще мрак,
Но я не трушу.
Стихом, шершавым, как наждак,
Шлифую душу.

До боли закусив губу,
Сдирая кожу,
Итожу годы и судьбу,
И жизнь итожу.

И рвётся в клочья черновик,
Шлифуя совесть.
И остаётся дней моих
Простая повесть.

***

Закрою окна, чтоб не слышать дождь.
Так безутешно капли бьют по крыше…
Звук жестяной. То громче он, то тише,
И не унять поникших веток дрожь.

И не понять, где истина, где ложь, –
Язык дождя невнятен и неточен,
Как Морзе шифр – набор тире и точек.
И на стекле – то линия, то прочерк,
То иероглифа прозрачный очерк.
Дождь пишет письмена – изящен почерк, –
И говорит – но слов не разберёшь.

Быть может, шлёт нам дождь сигналы SOS
О том, как часто в небе синеоком
Душе дождя бывает одиноко,
И не с кем ей поговорить всерьёз?

Так мы берём заветную тетрадь,
Когда невмоготу, – и льются строки
В надежде, что прочтёт их друг далёкий,
Кого вблизи никак не отыскать.

…Но вот затихло всё, и листьев шёлк
Зазеленел и блещет изумрудом,
И солнечные зайчики повсюду,
И так свежо… А просто – дождь прошёл.

***

Пляж опустевший, и слышен волны замирающий шорох.
Войлок слежавшейся тины пружинит ковром под ногою.
Дышится вольно у моря. Вода в белопенных узорах.
Кромка песка затвердела у кромки прибоя.

Ровной дугой горизонта смыкаются небо и море:
Купол прозрачного зонта – с купелью в небесном соборе.
Море молитву читает, и чайки кричат в ре-миноре,
Ветру распевы вручая нестройного птичьего хора.

Я помолилась бы с морем, когда бы умела молиться.
Я попросила бы мира для мира – без злобы и фальши.
Но – не дано мне… А море, как память, листая страницы,
Лица и судьбы уносит волною – всё дальше и дальше.

Вечер. И тени сгустились. И солнца закатного пламень
Отблеском алым окрасил и воды, и небо, и землю.
Слышу… Внимаю? – нет, внемлю! – волна, ударяя о камень,
Всё повторяет своё «Аллилуйя!» и «Амен»…

МЕДУЗА

И ласка шёлковой волны,
И неба выцветшая блуза,
Стекло сиреневой медузы,
Всплывающей из глубины.

Прозрачный купола опал,
Овалы глаз мерцают грустно…
Светильник вод, живая люстра,
Чей лунный лик легендой стал!

Как мог тебя убить Персей,
Не утонув в очах бездонных?
Они пленили Посейдона
Отважной дерзостью своей…

В твоей крови рождён Пегас –
Поэты помнят ли об этом?
Отрадно слушать жарким летом
Волны лепечущей рассказ.

Там льётся золото волос
И вьются кудри чудо-девы…
Но мифа вольные напевы
Владыка-ветер вдаль унёс.

Иные ритмы на слуху.
Лишь в памяти осталась веха.
И отзвенела дальним эхом
Мелодия на берегу,
Где, музам и богам назло,
Сентиментальной нотой блюза
В октаву августа стекло
Волны прощальное тепло
И неба выцветшая блуза,
И фиолетовой медузы
Венецианское стекло.

ПРЕДЗИМЬЕ

Волны медлительный разбег,
И над водою лёгкий снег
Грустит – и тает.
Шуршит доверчиво прибой.
На берегу лишь мы с тобой
Да птичья стая.

Прозрачнее слоев слюды
Палитра палевой воды
В часы заката!
Но вот последний солнца луч,
Нам улыбнувшись из-за туч,
Исчез куда-то.

На землю пала тишина.
На небеса взошла луна
В обличье девы,
Рассыпав горсти серебра…
Так из Адамова ребра
Возникла Ева.

И тотчас лунною тропой
Созвездия, на водопой
Спеша, поплыли…
На берегу – ни ветерка,
А в небе – звёздная река
Из млечной пыли.

Когда-нибудь и мы уйдём
Вдоль по реке за окоём
В тот путь недальний,
Где только море и земля,
И лунный парус корабля,
И свод хрустальный.

…Предзимье. Холодно. Но мы
В предощущение зимы
Ещё не верим.
Идём вдвоём – рука в руке –
По тропам жизни налегке,
Не оставляя на замке
Сердца и двери.

***

У месяцев – мужские имена.
А между тем ведь трём четвертым года –
будь осень то, зима или весна –
суть женская назначена природой
и русским языком. И лишь одно
иначе лето определено.
Оно – «оно». И в нём двойное дно:
мужское в нём и женское начало.
Оно пьянит, как терпкое вино, –
заметим здесь, что и вино – «оно»,
и море – тоже: в нём песок и скалы,
волна и берег, лодки и причалы…
Но возвратимся к лету. Пригуби
и – пей его до дна. И – полюби! –
его жару и зной, шальные ночи,
хмельные дни и пьяную волну,
его ветров звенящую струну,
когда прибой смеется и грохочет,
и – штиля неожиданный покой…
Продли его неспешною строкой –
ведь лето тоже уходить не хочет.
Но времени неумолимый ход
его торопит. Осень в свой черёд
заплачет ливнями, потом зима завьюжит…
Дожди и слякоть, гололёд и стужа –
три месяца и три, но это всё не в счёт, –
и лишь весна гонцов своих пошлёт
за новым летом, и начнём сначала
счастливых летних месяцев отсчёт:
июнь, июль и август…
                    Жаль, что мало.

***

Дрожащей пены клочья на песке
слизнёт волны язык.
Закат завис у дня на волоске,
и резкий чайки крик
не нарушает берега покой.
От солнца заслонив глаза рукой,
слежу, как в облаках
истаивает птицы силуэт
и крыл её размах,
напоминающий бровей разлёт.
И тает день, как этой чайки след…
Чей лик склонился над простором вод?
Кто росчерком крыла,
                    как росчерком пера,
знамений руны чертит в небесах?
Какую письмена несут нам весть?
Не знаю я. Мне не дано прочесть,
как не дано мне время удержать.
Но есть перо, чернила и тетрадь.
И росчерком пера,
          как росчерком крыла,
                    летящею строкой
я сохраню в стихах
          и птицу в облаках,
                    и берега покой.

ПЕРЕВОДЧИК

Перевести движение листа,
Когда, кружась, на землю он ложится,
В полёт пера спиральный по странице,
Что так была чиста.

Перевести задумчивый закат,
Что синеву расцвечивает ало,
Волну у ног, что плещется устало,
В строки напевный лад.

Да мало ли! Вот бабушка спешит
С утра на рынок. Рядом с нею – моська.
В кошёлке – кошелёк, ключи, авоська.
А дома внучка спит.

Продребезжал проснувшийся трамвай,
А моське вслед залаяли дворняги,
И простыни по ветру, точно стяги, –
И ты не унывай.

Не спи – пиши, спеши, ищи слова,
Услышь земли и неба голос внятный.
И пусть порой тебя поймут превратно,
И пусть твердит молва,

Что, мол, чудак, витает в облаках,
Стихи строчит с завидным постоянством…
Ты – переводчик. Время и пространство
И мир – в твоих руках.